Больше чем счастье. Японская философия благополучия - Скотт Хаас

порядком вещей. Я не знал опыта близких взаимоотношений с кем-нибудь, кроме матери, отца и сестры.

«Снежная страна» Ясунари Кавабаты – первая книга, положившая начало моему знакомству с японской литературой. Вот ее знаменитое вступление: «Поезд проехал длинный туннель на границе двух провинций и остановился на сигнальной станции. Отсюда начиналась снежная страна».

Потом я прочел повесть Кавабаты «Тысячекрылый журавль». У меня до сих пор хранится эта книга, в которой я выделил следующий отрывок.

Перекатывающееся с ветки на ветку темно-красное солнце обжигало глаза, и Кикудзи закрыл их.

И тогда ему вдруг показалось, что белый тысячекрылый журавль, выпорхнувший из розового фуросики Юкико и прорвавшийся сквозь багровый закат, влетел под его плотно сомкнутые веки.

Потом были романы Юкио Мисимы «Моряк, которого разлюбило море» и «Смерть в середине лета». Я читал Танидзаки. В четырнадцать лет я подчеркнул в его новелле «Некоторые предпочитают крапиву» (Some Prefer Nettles) следующее предложение: «С детьми нужно обращаться осторожно – когда-нибудь они вырастут».

С возрастом я сохранил интерес к Японии, но нельзя сказать, что я запоем читал книги об этой стране или смотрел японские фильмы. Японская культура еще не играла сколь-нибудь заметной роли в жизни США и ассоциировалась со словами «Перл-Харбор», «гейши», «Хиросима», «борьба сумо» и «самурай». Суши в Штатах не готовили (за исключением нескольких дорогих ресторанов и японских или корейских домов), а о рамене вообще не слышали. Зато у нас была ресторанная сеть «Бенихана»!

* * *

В 2003 году, незадолго до первой поездки в Японию, я обзвонил всех своих друзей, которые когда-либо бывали в Японии или кого-нибудь там знали, и благодаря такому небольшому нетворкингу познакомился с Юко и Синдзи.

Это было в ноябре, пасмурном и прохладном. Мы гуляли по парку Ёёги под мелким, моросящим дождем. Мы стояли на берегу водоемов. Я пил сетю в мастерской японского художника, в какой-то тьмутаракани, куда пришлось добираться на такси. Мы посетили магазин старинных книжных изданий.

Мы практически все время проводили вместе; это был новый вид близости, дружеской или приятельской, изобилующей наблюдениями. Я смотрел, как Юко держит палочки. И как Синдзи пьет ячменный чай.

Мои друзья свободно говорили по-английски, но многое передавалось невербально – тогда я впервые столкнулся с чем-то подобным! Поначалу мне казалось странным и неловким жестом указывать, куда сесть, или жестом о чем-либо просить, но вскоре я оценил достоинство молчания. Мы понимали и принимали друг друга без слов, отчего на душе становилось спокойно и тепло. Это был мой первый опыт укейреру.

Во время последующих поездок в Японию, которых со времени первой было двадцать восемь, я побывал в японских домах, квартирах, школах, святынях, храмах, джаз-клубах, рейв-клубах, кафе и гостиницах с горячими источниками, путешествовал по горам, лесам, океанам, рекам и озерам, посещал заводы, фермы, офисы и всевозможные мероприятия.

Я работаю в Японии, выступаю там и пишу об этой стране по приглашению западных и японских компаний и средств массовой информации.

Владелец гостиницы на острове Авадзи устроил мне экскурсию по синтоистскому святилищу и организовал там церемонию очищения, после которой я действительно почувствовал себя очистившимся.

Один из японских друзей разрешил мне прогуляться с Шоколадом – замечательным лабрадором-ретривером коричневого окраса – вдоль ручья, где когда-то творил Басё.

В Ниигате я выступил на конференции с лекцией: «Суши – пицца двадцать первого века?»

В префектуре Сидзуока мы пили зеленый чай с фермером, который рассказывал о трудностях передачи своего дела следующему поколению и нежелании молодежи трудиться на земле.

На острове Якусима моя душа просто пела, когда мы с женой гуляли по древним кедровым лесам, вдохновившим Хаяо Миядзаки на создание аниме «Принцесса Мононоке».

Каким бы ни был мой японский опыт, в нем всегда есть что-то общее: стремление людей приобщиться к природе, понять свое место в естественном порядке вещей и негласно принять друг друга.

Япония, которую я посещаю, не похожа на ту, что показана в «Расёмоне». Но это естественно. Вы же не ожидаете, что Мексика окажется такой, как в фильме «Сокровища Сьерра-Мадре»?

Хотя, возможно, выдумка не так уж далека от реальности. Оба фильма были сняты вскоре после окончания Второй мировой войны: «Сокровища Сьерра-Мадре» в 1948 году, а «Расёмон» – в 1950-м. Они поднимают одни и те же вопросы.

Что значит быть человеком?

Как оставаться людьми перед лицом трагедии?

Почему нами движут алчность и эгоизм?

И – да, наряду с положительными моментами в японской культуре я вижу деградацию, жестокость и эмоциональную скупость. Групповая ориентация склонна подавлять индивидуализм и креативность. Мнение членов группы, не имеющих социального авторитета, часто игнорируется. Принятие может использоваться в корыстных целях, как способ заставить людей смириться с увольнением или другими выгодными для работодателя моментами.

Здесь можно провести аналогию с семьей. В лучшем случае семья – родители и дети – демонстрирует безмолвное взаимодействие и принятие. В худшем – убеждает детей, что их мечты и устремления бессмысленны.

Как одни и те же вещи могут быть такими неоднозначными, в том числе и в смысле восприятия?

* * *

Мой отец воспитывался в приемной семье, в Нью-Йорке, куда попал уже будучи подростком, не зная, что случилось с его родителями, сестрой и братом.

Я могу себе только представить эти молчаливые, тягостные годы ожидания вестей.

Ни слова, ни строчки. Представляете?

Отцу было девятнадцать лет, когда ему сообщили, что его родители и сестра были убиты, а брат выжил, но находится в тюрьме.

Он был так молод. У него была надежда. У него были сомнения. И от всего этого голова шла кругом.

Интересно, на каком языке мой отец думал о своих родных? Где они и чем занимаются, если живы; а если их нет в живых, то как они умерли.

Он придумывал, что получает от них письма, хотя такая коммуникация с их стороны давно уже была невозможна. Пытался «читать воздух», или кууки во йёму. И ждал.

Мои предки были немецкими евреями, веками жившими в Баварии: торговцами скотом, трактирщиками, лавочниками. Мой дед участвовал в Первой мировой войне и в 1917 году был ранен, сражаясь во Франции за Германию. Но в нашем доме редко говорили о подобных вещах.

Помогают ли японские традиции принятия оправиться от травматического опыта? И почему мне так близка Япония?

Я не знаю. Я знаю вот что.

Суть не в том, чтобы быть счастливыми. Суть в том, чтобы научиться жить с разочарованием, заботясь о благополучии и безопасности других и развивая осознание того, что все быстротечно и мимолетно.

Разве это не больше, чем счастье?