Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

Тамерлана хромать больше обычного. От избытка сил пес мог рвануть и поволочь маленького человека за собой по влажной траве, но он сдерживался и только мотал время от времени тяжелой головой, то задирая ее, то низко пригибая к земле.

К строю подошел лысый худощавый субъект, покачнулся, поднял руку с вытянутым указательным пальцем и, напрягая голосовые связки, прокричал с пьяной торжественностью:

— Гладиаторы! Вам предстоят трудные битвы! До смерти одного из противников! Ничьих не будет! Но знайте: победителей ждет свобода! Они уйдут отсюда беспрепятственно! Салют вам!

* * *

Первым на «арену» вытолкали стоящего ближе других к входу в ринг Игоря Шестернева. Светлая рубаха намокла и плотно облегала его полноватое тело. Шестернев, словно проснувшись, огляделся, подбежал к сетке, отделяющей его от трибуны с Засединым, неистово затряс ее и закричал срывающимся голосом:

— Вы что, паханы? Вы что это?! Я же не при делах! Я здесь случайно! Не надо! Я вас умоляю, оставьте меня! Я на колени встану, я что хотите… я… а-а-а!

Тамерлан отстегнул ошейник и впустил Атрека в ограду. И вместо того, чтобы опуститься на колени, Шестернев, хватаясь за ячеи, полез вверх. Его ноги беспомощно заскользили по сетке, но руки подтягивали тело выше и выше. Атрек долю секунды наблюдал за карабкающимся человеком. Парень уже достиг верха, он ухватился за толстую проволоку, что была протянута по краю рабицы, и пытался закинуть на нее ногу. Алабай издал короткий рык, разогнался и прыгнул за ним. Его зубы сомкнулись на поднимающемся бедре Шестернева. Тот заорал, обвис на сетке, но пальцев не разжал. Атрек отпустил ногу, приземлился и тут же снова взлетел. На этот раз он вцепился в подмышку беззащитного человека, оттолкнулся от него передними лапами и опустился с выдранным куском окровавленной рубахи в пасти.

Не умолкая, Шестернев предпринял новое усилие, чтобы преодолеть барьер. Ему удалось перекинуть ботинок через край, казалось, еще немного и человек перевалится через роковое препятствие. Но алабай снова повис на нем и своей тяжестью стащил назад, на прежнюю позицию. Каждый рывок парня сопровождался новой атакой. На какое-то время в борьбе наступило равновесие. Человек перестал дергаться. Вонзив ставшие от напряжения похожими на белые когти пальцы в проволочные отверстия, он словно прилип к сетке. Овчарка немного постояла и снова продолжила методичные подскоки, все более кровяня спину висящего. Все-таки чувствовалась молодость — Атрек совершал много лишних движений. Но зрителям нравилось. Каждый прыжок и сопутствующее ему яростное рычание сопровождались возгласами болельщиков, словно они приветствовали удачные действия боксера, наносящего сопернику нокаутирующие удары.

Шестернев уже не кричал беспрерывно, как вначале, он лишь сипло вскрикивал при очередной атаке. Очередной взлет. Атрек повис, сомкнув зубы на пояснице жертвы. Наверное, своим весом он надеялся обрушить человека. Но тот не сдавался, он лишь на минуту затих, набирая в легкие новую порцию воздуха — хриплый вздох отчетливо разнесся над ареной, и снова пронзительно и нечленораздельно завопил.

Псу еще раз пришлось отпустить упорно цепляющегося за сетку, а в конечном итоге, за жизнь Шестерню. Из разодранных боков и спины человека текла кровь. Атрек отошел к противоположному концу арены, склонил голову на бок, внимательно посмотрел на деяния своих клыков и устремился вперед. Это был самый высокий прыжок. Челюсти защелкнулись на предплечье все еще пытающегося вырваться из ужасного ринга человека. Пес уцепился за сетку когтями, найдя, таким образом, точку опоры, и перехватился по руке зубами. Треснула кость, и, увлекаемый двойной тяжестью, Шестернев рухнул вниз. На земле палач и жертва раскатились с разные стороны.

Человек уже не кричал, но непрерывно жалостно стонал, и в этих стонах можно было услышать ка-кую-то безадресную, потерявшую смысл мольбу. Лежа на спине, он пытался заслониться от страшного пса здоровой рукой. Атрек обошел лежащего и неожиданно резко, как наносящий решающий укол фехтовальщик, ринулся вперед. Голова собаки проскочила под согнутой в локте рукой, нашла цель, на несколько секунд задержалась и резко отдернулась назад. Человек, словно желая изменить тактику собственного спасения, вместо не принесшего успеха лазания вверх по сетке часто засучил ногами на месте. Как будто хотел убежать. Но бегство не удавалось — ноги лишь взбивали пустой воздух и сучили по траве. А вскоре дернулись и замерли совсем.

Высоко подняв голову, алабай облизнулся и гордо оглядел аудиторию. Раздались аплодисменты, пьяные выкрики и свист. Но, заглушая их, со стороны вольеров донеслась смесь лая и завываний, несущая в себе кровожадную энергетику разрушения. Это был ненасытный, как вековечный голод и дикий, как рев селевого потока гимн. Словно волна цунами, ужасные звуки утопили в себе окрестности, заставив всех и вся онеметь, и даже наиболее мужественные сердца ощутили кристаллический укол страха. Стая почуяла первую смерть. На сей раз ни о каком вызове со стороны местной псарни не было и речи. Тамерлан взвизгнул особенно громко, и вакханалия ярости прекратилось.

Подождав, когда уведут Атрека, двое парней за ноги выволокли Шестернева из ринга. Тело скользило по траве как мешок, голова тянулась вслед, она болталась на наполовину перегрызенной шее, подпрыгивала на неровностях и казалась несущественным довеском.

— Он что же, мертв, а? Мертв?! Мертв, да? — заикаясь, спросил поднявшийся на ноги Каретников.

— Готов! Как освежеванный баран! — захохотал Джафар.

— Мертв… да-а?

— Что-то вы, профессор, с лица сошли, — участливо заметил Портнов, усаживая историка, — глотните-ка, говорят, помогает.

Анатолий Валентинович всю жизнь изучал историю. То есть деяния и свершения давно умерших людей. И понятие смерти для него стало явлением обыденным. Но как оказалось, только абстрактное понятие. А факт смерти, с которым он столкнулся лицом к лицу, ощутил его ужас, почувствовал запах и увидел агональные движения умирающего, потряс Каретникова до самых глубин. Можно тысячи раз читать о смерти, рассуждать о ней, воспринимать с экранов, но видеть воочию…

Он механически выпил полстакана водки, не почувствовав ее вкуса.

До окончания боев профессор уже не мог прийти в себя. Он будто находился в каком-то полуреальном раздвоенном мире. С одной стороны, это был мир, где жили изучаемые им персонажи, где все основные понятия условны и последствия заранее известны. А с другой, — в этой взвешенной и просчитанной вселенной произошел какой-то трагический слом, абстрактные факты вдруг стали превращаться в жестокие, бьющие по нервам реалии. От всего этого у него кружилась голова, в глазах то темнело, то возникали пятна, расплывчатые, как водяные знаки.

Юрия Мызина, судя по всему, зрелище тоже не вдохновило.

— Я пойду, гляну, что творится на территории, — сказал он.

— Не задерживайся,