Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

стоит всех ваших дворняжек!

— Стоит, ей Богу, стоит! Прима! — не менее восторженно откликнулся Заседин.

— А что я говорил? Что я говорил? Это просто балерина! Балерина самого большого театра! Как она его, а, уважаемый? Красиво, а! Фу, и нет, — дунул Джафар на пальцы, будто сдувая пылинку.

Каретников отхлебнул прямо из горлышка бутылки, зажатой у него в руках. Он уже не смотрел на ринг, но восторженные крики болельщиков хлестали его словно плети.

Этого краткого обмена впечатлениями в начальственной ложе хватило Соболихину. Он выхватил из-за пояса вновь отвернувшегося к шефу Портнова пистолет, сбросил предохранитель и выпалил в грудь Заседину. Второй раз Соболь выстрелить не успел — пистолет был выбит, а его самого, отброшенного на землю, прошила автоматная очередь, пущенная в упор охранником.

От попадания Аркадий Николаевич не покачнулся, а громко охнул и ошарашено уставился на стрелявшего. С его щек мгновенно слинял цвет помидора «бычье сердце», и они приобрели вид свежей штукатурки. Взоры вскочившей публики теперь обратились к Заседину. Он же, поддерживаемый верными секьюрити, продолжал сидеть с открытым ртом, и походил на фотографию человека, застигнутого при исполнении богатырского зевка. Руки вслепую шарили по груди. Наконец Заседин опустил голову и прошептал:

— Что? Что… это… было?

Его правая ладонь была испачкана копотью.

— Пороховые газы. Патрон был холостым, я часто первый оставляю холостым, — ответил Портнов.

— А второй? — так же шепотом спросил Заседин.

— Ну… второй… второй заряженный…

— Гад! Ах, ты, и гад же! Мразь… — зашелся в хриплом кашле Аркадий Николаевич. Наваливающаяся слабость и заполняющее его чувство какого-то нелепого восторга не позволили развить мысль дальше.

В ристалище был объявлен перерыв, народ повалил с площадки.

Профессор Каретников не отправился со всеми в помещение ресторана, он, покачиваясь, зашел за трибуны, скорчился и его сотрясли рвотные спазмы. Из него выходило все зараз: и насквозь пропитавшиеся алкоголем остатки отбивной, и полупереваренная капуста, и ужас новых впечатлений, и острая боль исковерканного зрелищем разума, и остатки веры в себе подобных. Всего было так много, что он не мог уняться минут двадцать.

На время перерыва всех оставшихся пленников вернули в подвал, но держали по отдельности. Охранники дышали перегаром и смотрели на парней зло, будто только сейчас осмыслили всю глубину падения доверенных им личностей. Если у кого-то из «гладиаторов» и возникала мысль о сопротивлении, то она в корне уничтожалась твердостью пальцев, лежащих на спусковых крючках десантных автоматов. Им принесли по второму, которое съел только Мурад Сафаров, чая же попили все, за исключением Леньки Гридина.

* * *

Пролетел час.

Этого интервала времени хватило шарику по имени Земля на то, чтобы немного продвинуться по одобренной Богом орбите и чуть-чуть повернуться вокруг собственной оси…

На отдельных участках твердой части его лика появились новые штрихи проплешин. Они добавились к уже существующим там прочиканным бескрылой молью пятнам городов, оспинам аэропортов и длинным ходам автострад и рельсовых путей…

На дорогах случились аварии, в населенных пунктах вспыхнули пожары…

Словесные кружева материализовались в стих, пламенный и посвященный вечной любви мужчины к женщине…

Отряд альпинистов достиг вершины…

Жидкая часть шарика кое-где вспенилась новыми бурунами штормов, утонул корабль…

Признанный мэтр велоспорта едва не побил мировой рекорд…

В разных местах народились дети. Они были несмышлеными и еще не задумывались над тем, куда их занесло. Двадцати шести из них суждено было стать уголовными преступниками, девяносто трем — чиновниками, а одному гением…

Недра шарика лишились запланированного количества руды…

Где-то в пустынной и скалистой местности озарилось счастьем гнездо молодой четы стервятников — там проклюнулись скорлупки яиц и на свет выползли мокрые большеклювые страшилки. Птенцы требовательно пищали, не подозревая о том, что всю жизнь обречены наслаждаться падалью.

И еще много чего успело случиться…

* * *

Трибуны заполнились.

После несостоявшегося покушения облик Аркадия Николаевича так и не достиг недавнего колера спелого томата, остановившись на фазе ранней зрелости. Он был спокоен и строг. Портнов, выказывая полное раскаяние, ссутулился на своем месте. Каретников, залепетавший что-то насчет: «… и мне уже пора домой…», получил ответ почти грубый: «Сиди, наслаждайся. Ты же этого хотел?» Сил на то, чтобы встать и уйти, у Анатолия Валентиновича не было. Из него будто выкачали всю волю. Он выпил вместе со всеми и ничего не почувствовал.

Очередность в строю оставили прежней. Перед тем, как войти в ринг, Мурад Сафаров оглядел товарищей по несчастью и сказал:

— Запомните. Главное — не бояться, и вывести его из себя. Тогда он в твоих руках.

Очевидно, он говорил о собаках, во всяком случае, логичнее понять его было именно так. Затем повернулся к главной трибуне и спросил, остается ли в силе условие, согласно которому победитель отпускается на свободу.

— Да, остается, остается, — громко ответил Заседин, — выйдешь оттуда живым — можешь идти на все четыре стороны, никто тебя не тронет.

Он выглядел самым тяжелым из пленников. Махонин тоже был здоровяком, ростом под сто девяносто, но Сафаров, несмотря на то, что был ниже, фигуру имел более широкую и смотрелся мощнее. Он вошел и твердо остановился в центре огороженного куска поляны, держась совершенно расслабленно и выпустив изрядный животик, руки оставались свешенными по бокам.

Тамерлан скрипнул калиткой и расстегнул ошейник на Шайтане.

Джафар произнес несколько непонятных слов, тут же спохватился и перевел:

— Я пожелал удачи Шайтану.

— А он в этом нуждается? — засомневался Аркадий Николаевич.

Пес, в котором почти идеально сочетались быстрота и сила, не стал тратить времени на разведку — ощетинившись и зарычав, он кинулся на соперника. Когда его лапы уже почти коснулись груди человека, а клыкам осталось несколько сантиметров до цели, Мурад, слегка отклонившись назад, послал коротким стремительным крюком левый кулак в скулу нападавшего. Шайтан перевернулся в воздухе, ударился о сетку, вскочил и затряс головой. Неудача не обескуражила его, а только разозлила, и алабай немедленно предпринял следующую атаку. Все повторилось с тем лишь отличием, что удар был нанесен справа. В этот раз на то, чтобы прийти в себя, животному понадобилось немного больше времени.

Сафаров успел снять туфли и одеть их на левую руку: получился своего рода бутерброд, состоящий из кисти руки посередине и двух башмаков — сверху и снизу, подошвами наружу.

Не помня себя от ярости, Шайтан бросился в новую атаку. Наконец-то он достал врага! Обуреваемый лютой злобой алабай мотал головой, все крепче и крепче сжимая зубы, в попытке разорвать толстые кожаные подошвы. Его противник неожиданно упал на колени