Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

конца не уверен, что это они в ограблении участвовали.

Губы Заседина недовольно изогнулись:

— А ты не выступай тут! Об ограблении вообще ни слова! Поди, собери народ лучше. Сейчас наш гость Джафар чертеж сделает и мы, как ты говоришь, сбацаем. А? Сбацаем!

— Еще как сбацаем, — засмеялся Портнов и поддакнул шефу. — Да что ты, Юрик, мнешься, как не родной? Сразу видать, трезвый. Махни, и все пройдет. А улики против них налицо, мои парнишки никогда не ошибаются. Ясно? Какой из этого вывод? А? Наказать их надо, баранов, так? Надо! Вот! У меня есть только один вопрос, — тактический: а какие у нас будут правила?

— Никаких не будет! — отрезал Заседин.

— Совсем?

— Совсем!

— Нет, одно должно быть.

— Ну?

— Без ничьих! Если ничья, то обоим — вилы! Ничьих быть не должно. Вот за это я выпью!

— Ха, уважаемый, обижаешь, какие такие могут быть ничьи? Не будет никаких ничьих! — засмеялся Джафар.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Если вчерашний день изредка являл сквозь облака хиленькое солнышко, призрачно намекая на возможное улучшение погоды, то этот, сегодняшний, с головой залез под свинцовое одеяло и тем погубил все климатические надежды. Висело одеяло низко и совсем не грело. Кругом было так сыро, что казалось, будто отделившиеся от серого неба тончайшие струйки застыли в пространстве без движения.

«Твари, подонки, что с ним сделали?!» — дернулся Ленька в крепких руках ведущих его парней, увидев брата. Ему выкрутили запястье.

— Отпусти, сука! — воскликнул Гридин и лягнул обидчика пяткой. В ответ ему чуть не сломали кисть.

Выглядел Костя скверно. Лицо раздулось от побоев, левая рука перевязана какой-то тряпкой. Там или порез, или ожог. Прихрамывает. Соболихин имел вид еще более печальный, но Ленька видел только брата. Он всегда где-то в глубине души считал Костю почти сверхчеловеком, хотя и понимал иррациональность такого мнения. Но хотелось верить, что брат может все — и горы передвинуть, и из воды сухим выйти, и, вообще, решить любые проблемы. На секунду он поймал Костин взгляд. В нем не было ничего, кроме отчаяния. Ленька вспомнил последний разговор с братом. «Неужели сбывается Костино предчувствие?!» — похолодело у него в груди.

На большой поляне невдалеке от озерца возвышалась короткая трибуна из двух ярусов (ее недавно доставили из заброшенного пионерского лагеря, что располагался неподалеку). Перпендикулярно ВИП-ложе расставили несколько скамеек. Над всеми сидячими местами растянули большие куски брезента. В центре поляны находилась площадка, огороженная металлической сеткой.

Их вели к этому на скорую руку возведенному сооружению.

«Для чего все это?» — никак не мог догадаться Ленька. Ему, вообще, многое было непонятно. Почему веселый праздник в «Свече» закончился таким неожиданным финалом? Что от них нужно этим сволочам? Какая на них вина?

В чем согрешили соболихинские ребята, объяснять никто не стал. Трибуны заполнили вчерашние радушные собутыльники, всего их было немногим более двадцати человек (девчонок отправили домой вчера поздним вечером). На самой высокой, в центре, расположился приехавший вчера в разгар веселья бугор, вокруг расселась свита. Внизу, у ног, посадили на перевернутый ящик Соболихина. Когда его вели, Соболь пошатывался и, очевидно, долго стоять он бы не смог. Напротив «представительской ложи», по другую сторону квадрата из сетки, выстроили предательски захваченных вчера местных парней. Правда, один среди них был посторонним. Третьим слева, после Шестернева и Кости Гридина, стоял Мурад Сафаров.

Несмотря на прохладную и сырую погоду у пленников забрали верхнюю одежду. Они были в брюках с абсолютно пустыми карманами и в постепенно намокающих от дождя рубахах. Их почти не держали, но каждый ощущал между лопатками давление автоматного ствола. Ленька сделал еще одну попытку приблизиться к брату, его грубо схватили за руки и вернули на место с угрозой: «Не дергайся, сученок, мать твою! Пристрелю!»

Как-то быстро по ресторану прокатился слушок, что самое высокое начальство уже приложилось, и все бросились втихаря опохмеляться. К двум часам, то есть к началу представления, трезвых на территории «Свечи» осталось раз-два и обчелся. Потому зрители вели себя шумно. Преддверие зрелища ажиотажем походило на начало микроскопического по масштабу, но обещающего быть крайне накаленным футбольного матча. Оживленнее всего было в центре. Профессор Каретников громко и с удовольствием препарировал исторические параллели готовящемуся действу. Его гуманитарный ланцет изящно вскрывал события древних, средних и новых лет вместе с их подоплекой. Ученый слегка запинался на простых словах, зато сложные произносил на удивление легко. Вдруг он резко оборвал речь, очевидно, его посетила новая идея.

— А как ты отметишь победителей? — спросил он Заседина.

— Победителей? Ну… не знаю, купить им новых сучек, что ли… или окороков куриных по ящику… а как еще? — взглядом он подключил к обсуждению Джафара.

Тот пожал плечами:

— Можно им медали дать, уважаемый. Многие собаки медали имеют, а у этих — ни одной.

— Да, правильно — Герой России. Каждой — по Герою, — поддержал Мызин. — И чтобы сам президент России вручал или на худой конец, губернатор.

Он оставался одним из немногих еще пока трезвых.

— Президента нашего ты тут не трогай! — строго оборвал его Заседин. — Он в этом не замешан!

— Нет, я имею в виду не собак, а именно — гладиаторов. Они всегда как-то поощрялись, — уточнил Каретников.

— Как поощрялись? Скажи-ка нам.

— Ну, женщин им давали, еды, вина, а некоторым даже свободу…

— Женщины и вино у них были вчера. Что остается?

— Остается что? Свобода остается, вот!

— Да, во! Сегодня пусть у них будет свобода, — великодушно рассудил Аркадий Николаевич. — Как ты считаешь, Джафарчик?

— Век им воли не видать! Всех порвут, уважаемый! Всех!

— Вот! И я так считаю, — засмеялся Заседин. — Так что пусть будет свобода! Объявите им.

— Я лично это сделаю, — вызвался Каретников.

* * *

«Гладиаторы» до последней минуты недоумевали — зачем они здесь? Что с ними будет? Возможно, кто-то о чем-то и начал догадываться, но только один из них понял все тотчас, как только увидел ринг. Впрочем, остальные тоже недолго оставались в неведении относительно своей участи — со стороны вольеров показался Тамерлан.

На коротком поводке он вел бледно-желтого, как яичное мыло, с черной головой и темными пятна-ми на боках Атрека. Крысенок выступал торжественно, на его кривом лице застыло подобие улыбки, а в огромных миндалевидных глазах плавно качались искры, похожие на золотой песок. Атрек, самый молодой из стаи, нетерпеливо тянул вперед, вынуждая