Музей невинности - Орхан Памук

— Садись, пожалуйста, Кемаль, — сказала она. — Я тебе сейчас кофе сварю. Посиди немного. Отдохни. Принести тебе холодной воды?

— Фюсун нет дома? — Нетерпеливые слова вылетели из моего рта, как птица из клетки. В горле пересохло.

— Н-е-т, — вздохнула тетя так, будто что-то случилось. — Вам кофе покрепче? — добавила она, внезапно перейдя на «вы».

— Средний!

Сейчас, много лет спустя, я понимаю, что она ушла на кухню, чтобы обдумать ответ. Но в тот момент голова моя была так одурманена ароматом Фюсун, витавшим в её доме повсюду, и надеждой все же увидеть её, что я не догадывался ни о чем, хотя все мои рецепторы приобрели необыкновенную чувствительность. Нетерпеливые трели кенара, знакомого мне по бутику «Шанзелизе», успокаивающе, точно бальзам, действовали на любовную рану и совершенно лишили меня способности соображать. На маленьком столике передо мной лежала тонкая деревянная тридцатисантиметровая линейка, которую я дарил Фюсун для занятий математикой (согласно последующим моим расчетам, в седьмую нашу встречу). Ясно, что этой линейкой пользовалась во время шитья тетя Несибе. Я взял линейку, поднес её к лицу и вспомнил аромат Фюсун. Она будто появилась у меня перед глазами, которые уже увлажнили слезы. Быстро спрятав линейку к себе в карман, я посмотрел на возвращающуюся из кухни тетю Несибе.

Она поставила кофе передо мной и села напротив. Закурила, напомнив мне свою дочь, и вздохнула: «Плохо экзамен у Фюсун прошел, Кемаль-бей». Пока она ходила на кухню, там, видимо, решила, как ко мне обращаться. «Очень расстроилась наша девочка. Выбежала на середине, вся в слезах. Мы даже результаты не стали узнавать. Сильно потрясена была. Теперь бедная моя детка никогда не поступит в университет. С горя даже работу бросила. Ваши уроки математики очень её измучили. Вы так обидели её. И на помолвке она тоже страдала. Вы, должно быть, знаете обо всем... Все так смешалось. Конечно, тут не только ваша вина... Но она же очень молодая, совсем еще ребенок. Недавно только восемнадцать исполнилось. Ей было больно. Отец взял да и увез её, далеко-далеко. Очень далеко. Вы теперь её забудьте. А она забудет вас».

Двадцать минут спустя, в нашей кровати в «Доме милосердия», я смотрел на потолок, чувствуя, как медленные, скупые слезы чертят у меня на щеках кривые линии, и тут мне вспомнилась та линейка, ставшая затем одним из первых экспонатов моего музея. Похожей я пользовался в детстве, поэтому, наверное, и подарил такую же Фюсун. Предмет, теперь напоминавший мне её. Я медленно засунул в рот конец линейки и долго не выпускал её. У дерева оказался горьковатый привкус. Я пролежал так в кровати два часа. Линейка помогла мне почувствовать себя счастливым, будто и в самом деле рядом со мной была Фюсун.

31 Улицы напоминали мне о ней

Теперь я понимал, что никогда не сумею вернуться к обычной, нормальной жизни, если не составлю план действий, чтобы её забыть. Даже самые рассеянные сотрудники «Сат-Сата» замечали, какая черная тоска обуяла их молодого директора. Мать то и дело пыталась расспросить меня, решив, что мы поссорились с Сибель, а во время редких ужинов всей семьей даже отец просил меня не пить много. Недоумение и огорчение Сибель усиливались параллельно моей боли, и все приближало меня к срыву, которого боялся я сам. Мне было страшно потерять поддержку своей невесты, столь необходимую для спасения, и оказаться полностью поверженным.

Сделав над собой усилие, я запретил себе бывать в «Доме милосердия». Устанавливать запреты мне было не привыкать и раньше, как самому же и обходить их (например, якобы для покупки цветов Сибель заглядывал в район, где располагался бутик «Шанзелизе»). Теперь же я решил принять ряд более строгих мер и стереть с карты, хранившейся у меня в голове, некоторые улицы и адреса, где я прежде проводил большую часть времени.

Представляю новую карту Нишанташи, придуманную мною в те дни; её я старался придерживаться всеми правдами и неправдами. Часть улиц закрашены красным — по ним мне ходить строго-настрого запрещено. Перекресток проспектов Валиконак и Тешвикие, недалеко от которого находился бутик «Шанзелизе», сам проспект Тешвикие, где стоял «Дом милосердие», угол между полицейским участком и лавкой Алааддина я окрасил красным. Кроме того, запретил себе ходить по проспекту Абди Ипекчи, который тогда назывался проспектом Эмляк; по улице, позже известной как «проспект Джеляля Салика», которую обитатели Нишанташи нарекли «улицей полицейского участка»; по улице Куйулу Бостан, где жила Фюсун, и по всем в округе — их я тоже пометил красным цветом. Другие улицы получились оранжевыми. Это означало, что здесь, забывшись, можно вдруг предаться воспоминаниям. Поэтому на «оранжевые» улицы я позволял себе заходить лишь иногда, в случае крайней необходимости, и только на несколько минут, причем если до этого не пил. Наш дом и мечеть Тешвикие находились как раз на улице оранжевого цвета. На улицах, помеченных желтым, также надо было сохранять бдительность. Там тоже пряталось полно ловушек, будивших опасные воспоминания, от которых мне делалось только больнее. Например, желтым были отмечены путь из «Сат-Сата» в «Дом милосердия» или дорога, по которой Фюсун ходила из «Шанзелизе» к себе. На желтые улицы мне дозволялось наведываться, но и здесь нужно было оставаться внимательным. Я отметил на карте множество и других мест, связанных с нашей стремительной связью, вплоть до пустыря, на котором когда-то давно зарезали барана, или угла, с которого я смотрел на Фюсун, когда она была на похоронах во дворе мечети. Я старался всегда мысленно держать эту карту под рукой: по красным улицам никогда не ходил и верил, что только так смогу со временем излечиться от болезни, что зовется любовью.

32 Призраки Фюсун

К сожалению, забыть Фюсун, запретив себе ходить по улицам и отдалившись от вещей, напоминавших мне её, я не смог. Потому что теперь мне повсюду она мерещилась — в уличной толпе или на приемах, среди гостей.

Первая «встреча», потрясшая меня больше всего, случилась однажды июльским вечером, когда мы с Сибель ехали на пароме к моим родителям, перебравшимся на лето в Суадие. Паром из Кабаташа причаливал в Ускюдаре, я уже завел машину, как и другие нетерпеливые водители, и вдруг увидел, что Фюсун выходит из боковой двери пассажирского салона. Сходни парома еще не опустили. Если бы я побежал за ней, то наверняка догнал бы. Сердце бешено колотилось. Выскочив из машины и уже собираясь окликнуть, вдруг с болью заметил, что со спины она вдруг стала гораздо полнее и грузнее, а лицо превратилось в лицо другой женщины. В последующие дни я постоянно прокручивал в памяти эти несколько секунд и даже убедил себя, что когда-нибудь действительно случайно встречу её.

Однажды после обеда я пошел в кинотеатр «Конак». После сеанса зрители поднимались к выходу по длинной и широкой лестнице, и тут показалась она — на восемьдесять ступеней впереди меня; я узнал её длинные осветленные волосы и стройную фигурку и побежал следом, хотел крикнуть ей, но крика не получилось, как в кошмарном сне. И только в последний момент понял, что это не она.

Однажды я заметил её отражение в витрине магазина в Бейоглу, куда ездил теперь чаще, потому что там мне почти ничего о ней не напоминало. В другой раз Фюсун показалась на улице. Её выдавала легкая, парящая походка. Я снова побежал вслед, но так и не догнал, потеряв из виду. И не смог решить, был ли это реальный человек или мираж, созданный моим больным воображением, а потому несколько дней бродил между мечетью Хусейн-Ага и кинотеатром «Сарай» в то же самое время дня, затем шел пить пиво и, занимая в пивной столик у окна, долго смотрел на улицу и на прохожих.

Призраки Фюсун появлялись иногда лишь на несколько секунд. Например, один запечатлела фотография, где виден её белый силуэт на площади Таксим.

Меня поразило, что много женщин делают такую же прическу, как она, и одеваются точно так же, и сколько смуглых красавиц осветляют волосы. Улицы Стамбула кишели призраками Фюсун, которые показывались на мгновение и тут же исчезали. Но стоило подойти к такому призраку поближе, как он превращался в другую женщину. Однажды мы поехали с Заимом в загородный клуб играть в теннис. Она с двумя другими девушками сидела спиной к корту за столиком и пила «Мельтем». Увидев её, я удивился, что она пришла в закрытый клуб. В следующий раз Фюсун вышла на Галатский мост вместе с пассажирами парома из Кады-кея и принялась голосовать проезжавшим мимо маршрутным такси. Вскоре я привык к этим видениям. Она показалась на балконе кинотеатра «Сарай» в перерыве между сеансами, на четыре ряда впереди меня. С двумя сестрами аппетитно облизывала эскимо «Ледяной мираж». Тогда я не сразу сообразил, что у Фюсун нет сестер, и до конца насладился болью самообмана.

Она появлялась перед Часовой башней у дворца Долмабахче; в образе домохозяйки с сумками на рынке в Бешикташе и, что поразило меня больше всего, в окне третьего этажа одного жилого дома в Помюшсую, причем смотрела прямо на меня. Тогда я помахал ей, и она ответила мне. Но, увидев, как призрак махнул рукой, я сразу понял — это не она, и в смущении удалился. Некоторое время спустя мне пришла на ум мысль, что отец срочно выдал её замуж, у неё новая жизнь, но она все равно хочет меня видеть.