Богоматерь Нильская - Схоластик Мукасонга

бургомистру и матери-настоятельнице новые указания. Двое из них – бельгиец и руандиец – остались в лицее. Их поселили в гостевом бунгало.

Как только уехал джип службы безопасности, во двор лицея въехал дребезжащий микроавтобус. Из него вышли трое белых в шортах, куртках и панамах цвета хаки. Вслед за ними из машины вылез чернокожий в ярко-красной рубашке и таком же галстуке. Он оказался журналистом «Радио Руанды» и пожелал видеть мать-настоятельницу. Предъявив выданное Министерством информации разрешение на фотосъемку, он представил своих спутников как известных репортеров, работающих для одной бельгийской ежедневной газеты и французского еженедельника. Они желали сделать репортаж о лицее Богоматери Нильской, который, как они утверждали, считается в Бельгии и не только экспериментальным учебным заведением, моделью для решения женского вопроса в Центральной Африке. Они собирались сфотографировать и проинтервьюировать несколько преподавателей, но, главное, по мере возможности, учащихся, а также, конечно, лично мать-настоятельницу. Последняя, польщенная, но несколько обеспокоенная, рекомендовала им вести себя как можно корректнее и дала в качестве провожатого и наставника отца Эрменегильда. Журналисты отправились к своему микроавтобусу и вернулись в лицей уже обвешанные фотоаппаратами и магнитофонами.

Любопытство, а вернее бесцеремонность журналистов глубоко шокировали отца Эрменегильда. Белые хотели все увидеть, все записать. Они не только фотографировали часовню, классы (сестру Лидвину своевременно предупредили, и она провела при них урок, который был заготовлен для королевы), но пожелали побывать и в дортуарах, увидеть альковы учащихся выпускного класса и их декор, пощупали кровати, спросили, где находится душевая. Они даже проникли в помещение кухни, где приподнимали крышки на кастрюлях и дошли до того, что попробовали фасоль, которую готовила сестра Кизито. При этом они не обращали, похоже, никакого внимания на речи и пояснения отца Эрменегильда, нахваливавшего титанические усилия и колоссальные успехи правительства в деле воспитания девочек, предпочитая задавать неприличные, неуместные, бесцеремонные вопросы самим лицеисткам: не жалуются ли они на качество пищи? Не чувствуют ли себя слишком изолированными от общества? Что они делают в выходные дни? Есть ли у них возлюбленные? Что они думают о планировании семьи? Кто будет выбирать им мужа – родители или они сами? Кто они – хуту или тутси? Сколько в лицее хуту и сколько тутси? Отец Эрменегильд делал девочкам знаки, чтобы они помалкивали, но некоторые, преисполнившись гордости оттого, что им позволено говорить в микрофон, пускались в пространные ответы, после чего спрашивали: «А меня услышат по радио?»

Пришлось собирать танцевальную группу, поскольку они непременно желали пофотографировать танцовщиц. В спортзале их очень заинтересовали девочки в спортивных костюмах (это были ученицы выпускного класса). Фотоаппараты неудержимо фокусировались на Веронике. Журналисты попросили ее подняться на помост и позировать в одиночку в фас и в профиль. «Великолепно, великолепно, хоть сейчас на обложку!» – говорили они. Глориоза в ярости спросила, почему их интересует одна Вероника. Они расхохотались и сказали: «Ладно, тебя тоже сфотографируем».

Они уже собирались возвращаться к машине, когда отец Эрменегильд напомнил, что они намеревались взять интервью у матери-настоятельницы. «Времени не осталось, – ответили они, – все, что надо, у нас уже есть. Поблагодарите от нас преподобную матушку. Мы хотели бы съездить к истоку Нила. Кто-нибудь может нас проводить?» Возмущенный их поведением, отец Эрменегильд в отместку стал им пространно объяснять, что это невозможно, что дорога испорчена оползнем. «Кстати, – добавил он, – начинается дождь, поезжайте скорее, если не хотите застрять на спуске к столице». Журналист с радио и шофер оценили совет отца Эрменегильда, и, к великому облегчению духовника, микроавтобус вскоре отчалил.

Королеву ждали долго. На каждом холме главы местных ячеек постарались собрать все трудоспособное население. Многие отлынивали. Особенно женщины. У них всегда есть то невыполотое поле гороха или проса (это не терпит отлагательства), то больной ребенок (он не вынесет долгого висения за спиной под солнцем иди дождем). В конце концов удалось все же собрать достаточное количество народу, чтобы расставить по обочинам дороги на протяжении двух километров. Детям из начальной школы, находившейся рядом с деревней, раздали бельгийские и руандийские флажки. Воспитатель показал, как ими надо размахивать, и еще раз повторил с ними песню, которую написал специально для приветствия королевы: «Пойте так, как будто перед вами президент», – велел он.

В лицее все бурлило. Лицеистки, многие из которых не сомкнули ночью глаз, поднялись задолго до утреннего звонка и скрипа ворот. Они переговаривались, ссорились из-за зеркала, расчесок, тюбиков с кремом «Венера Милосская». Беспрестанно расчесывались, завидуя тем, у кого волосы были выпрямлены. Каждая придумывала, как сделать, чтобы королева, а еще лучше сопровождающая ее госпожа министр, заметила именно ее. Но как этого добиться, если все одеты в одинаковую школьную форму? О каком-то знаке, тем более о подмигивании, не могло быть и речи. Оставалось упражняться в улыбках, полных восторга и восхищения. Некоторые рассчитывали на свой более светлый, чем у других, цвет лица и гладкие волосы, но большинство полагались на случай: вдруг королева остановится прямо перед ними и даже что-нибудь скажет? И потом уже не забудет их. Но это было бы чудом, и помочь тут может только Богоматерь Нильская.

На завтрак сестра-экономка открыла несколько больших банок с конфитюрами, из тех, что приберегали для пикника после паломничества или на случай приезда монсеньора. Затем лицеистки с неохотой разошлись по классам, поскольку королева пожелала увидеть лицей в привычной, будничной обстановке. Сестра Лидвина без устали повторяла свой урок географии и убедилась наконец, что лицеистки смогут ответить на заранее предусмотренные вопросы с непосредственной естественностью. Остальные учителя быстро оставили саму мысль провести урок, поскольку, принимая малейший шум за приезд долгожданного кортежа, ученицы то и дело бросались к окнам. При этом учителя-бельгийцы сидели, как пришитые, на своих стульях, боясь измять костюм или испачкать его мелом. Отобранные заранее участницы хора и танцевальной группы дожидались в спортзале, чтобы по сигналу брата Ауксилия сразу собраться во дворе. По коридорам вышагивали двое полицейских. Бургомистр, тяжело дыша, бегал от дороги к лицею и обратно. На крыльце часовни отец Эрменегильд, размахивая руками, вслух повторял свою приветственную речь. Мать-настоятельница была одновременно повсюду: пыталась восстановить порядок в классах, посылала учителя, явившегося в рубашке с расстегнутым воротом, за галстуком; выравнивала строй кроватей в дортуарах; подзывала боев, чтобы те еще раз прошлись губкой по столам в столовой и тряпкой по полу в душевой; в каждом углу находила воображаемую паутину, указывала несгибаемым пальцем на тонкий слой пыли, оставшийся на верхнем срезе книг в библиотеке; напоминала сестре Кизито предписанный уставом размер фритов из маниоки…

Королеву ждали к девяти тридцати.