Богоматерь Нильская - Схоластик Мукасонга

«Скорее, – не унималась та, – нельзя терять ни секунды, мы все в опасности, иньензи совсем близко, они повсюду».

Мать-настоятельница приняла необходимые решения. Она созвала на военный совет отца Эрменегильда, сестру Гертруду и сестру-экономку. Спешно отправила брата Ауксилия на грузовичке в деревню, откуда тот должен был вернуться с бургомистром и двумя жандармами. Собрала лицеисток в часовне, где они вместе с отцом Эрменегильдом, не обременившим себя лишними объяснениями, стали усердно чередовать гимны с многочисленными молитвами. Сестра-экономка раздала боям кухонные ножи, аккуратно записав в книжечку их количество, и приняла командование отрядом, ставшим на охрану лицейских ворот. Наступила ночь. Сестра-экономка решила раздать всем печенье, приготовленное для ближайшего паломничества. В часовне, несмотря на все старания отца Эрменегильда, в конце концов над псалмами и молитвами возобладали слухи. Все перешептывались, сообщая друг другу, что президент убит, что иньензи переправились через озеро, что русские дали им какое-то чудовищное оружие, что они собираются всех убить, даже девушек, но сначала они их изнасилуют. Многие плакали, некоторые просили у духовника исповедовать их, кое-кто надеялся, что, неизвестно почему и как, избежит если не изнасилования, то смерти.

Послышался шум грузовичка брата Ауксилия. Бдительные охранники (они опасались, что грузовик попал в засаду) медленно открыли ворота, несмотря на нетерпеливые гудки сидевшего за рулем боя. Все с облегчением увидели, что брат Ауксилий привез не только бургомистра и двух жандармов с ружьями, но еще и два десятка вооруженных тесаками активистов.

В кабинете матери-настоятельницы вновь собрался военный совет. В нем приняли участие мать-настоятельница, бургомистр, сестра-экономка и отец Эрменегильд, оставивший лицеисток под присмотром сестры Гертруды. Пригласили и Глориозу – как свидетельницу и жертву. Она снова повторила свой рассказ уже для бургомистра: пресловутых иньензи стало еще больше, сами они стали еще свирепее, а она, подняв подол платья до самых бедер, показала всем множественные ссадины и царапины. Модесту, по-прежнему хранившую молчание, но на этот раз плакавшую по-настоящему, отвели в медпункт, где о ней должна была позаботиться сестра Анжелика. Бургомистр объявил, что ему удалось созвониться с префектом, который лично оповестил военный лагерь. Полковник срочно отправляет в лицей пятьдесят солдат под командованием лейтенанта Гакубы. Пока же надо расставить активистов на стратегически важных постах, а в торговый центр направить патруль из тех же активистов под руководством одного из жандармов. Лицеисткам мать-настоятельница разрешила разойтись по дортуарам и лечь в постель, но только не раздеваясь.

Все стали ждать. Ночь была особенно темной, а горы безмолвными. Из деревни вернулся патруль, который только разбудил там собак: их лай – то жалобный, то злобный – долго еще не утихал. Почти сразу после полуночи прибыли два грузовика с военными, те сразу заняли позиции вокруг лицея. Командовавший ими молодой лейтенант провел большое совещание в кабинете с матерью-настоятельницей и бургомистром. Глориоза снова повторила свой рассказ. На этот раз она добавила, что, кажется, узнала голос одного из нападавших, она не совсем уверена, но он был похож на голос Жана Бизиманы, сына Гатеры – тутси, державшего лавчонку на базаре. Лейтенант сказал, что местные тутси всегда были сообщниками иньензи, он не сомневался, что пришедшие из-за границы бандиты теперь скрываются у них. Надо отправить патрули, чтобы те обыскали их жилища, активисты покажут им дорогу. А Жана Бизиману следует немедленно арестовать. «Когда имеешь дело с иньензи, – сказал лейтенант, – нельзя терять ни минуты».

Решения, принятые лейтенантом, были в самом скором времени реализованы. Через час вернулись патрули, и их начальники отрапортовали лейтенанту в присутствии матери-настоятельницы, бургомистра и Глориозы, которая отказалась от предложения пойти отдохнуть в комнату для гостей – самую красивую в лицее, где ночевал сам монсеньор. Жан Бизимана не оказал никакого сопротивления и был арестован под крики и плач своих родителей, братьев и сестер. Военные допросили его с необходимой в таких случаях строгостью, требуя, чтобы он выдал сообщников. Он ни в чем не сознался. Его собирались отправить в большую тюрьму на севере страны. «Вряд ли мы снова увидим, как он слоняется без дела в моей деревне», – со смехом сказал бургомистр.

Военные обыскали те немногие жилища, где еще обитали тутси. Они добросовестно обшарили амбары, разбили кувшины, допросили всех проживающих, даже детей. Все напрасно. Иньензи сбежали. «Надо же, – сказал лейтенант, – две храбрые девушки обратили их в бегство. Жаль все же, что нам не удалось никого взять. Но операция все равно удалась: надо почаще напоминать тутси, что для руандийцев они всего лишь тараканы, иньензи».

Глориоза на несколько недель поселилась в комнате монсеньора – до паломничества, так она попросила. Девочке, проявившей такое мужество, которую отец Эрменегильд в одной из своих проповедей сравнил с Жанной д’Арк, ни в чем не могло быть отказа. Подвиги двух лицеисток, особенно Глориозы, прославлялись повсюду, вплоть до высших партийных инстанций. «Две героические лицеистки обращают в бегство опасных преступников, явившихся, чтобы посеять смуту в стране», – гласил газетный заголовок. Глориоза превратилась в героиню, спасшую лицей, а возможно, и всю страну.

Монахини и преподаватели окружали ее вниманием и то и дело норовили поговорить с ней; количество услужливых подруг вокруг нее увеличилось, правда, некоторые избегали долгих разговоров с ней из страха допустить какую-нибудь оплошность – они сами не знали какую. Одна Горетти держалась на расстоянии, изредка позволяя себе в компании надежных подруг высказывать в завуалированной форме определенные сомнения в достоверности подвигов Глориозы.

Модеста надеялась, что из страха навредить своей незаконно присвоенной славе Глориоза откажется от прежних планов и не станет калечить статую Богоматери Нильской, но однажды на уроке сестры Лидвины подруга шепнула ей: «Не забудь, в воскресенье мы идем к пигмеям тва».

Деревня пигмеев тва состояла из десятка растрепанных маленьких хижин, разбросанных среди редких банановых деревьев. На плоской насыпной земляной площадке большой черный круг обозначал место кострища, на котором за несколько дней до базарного дня обжигались гончарные изделия. Повсюду вокруг, словно руины древних пирамид, виднелись горки черепков.

Стайка голых ребятишек со вздутыми, как воздушные шары, животами в беловатых разводах засохшей глины, завидев двух девочек, с криками бросилась врассыпную. Деревня казалась пустой, вокруг было странно тихо. Переходя по тропинкам от хижины к хижине, они обнаружили наконец женщину, лепившую горшок. На донышко, которым служил черепок разбитой посудины, она накладывала один за другим валки глины, из которых постепенно возникали гладкие округлые бока будущего котелка. Поглощенная работой мастерица даже не подняла глаз, когда Глориоза с Модестой подошли к ней. Чтобы привлечь ее внимание, они покашляли. Женщина, не прерывая работы и даже не глядя на них,