Богоматерь Нильская - Схоластик Мукасонга

проворчала наконец: «Если вы пришли купить горшок, так их еще нет. Они сушатся. Приходите на базар, я там все время торгую. Ку́пите у меня все, что захотите».

Разбежавшиеся при приближении лицеисток дети мало-помалу вылезали из своих укрытий, подходили ближе, окружали их, наступали, старались до них дотронуться. К детям постепенно присоединялись взрослые – бородатые мужчины, трещавшие без умолку женщины. «Скажи, чтобы они держались подальше, – сказала женщине-гончару Глориоза, подбирая складки своей юбки, – я не хочу, чтобы они меня трогали». – «Отойдите», – сказала та, в то время как седобородый старик, появившийся вдруг на пороге одной из хижин, принялся палкой отгонять самых настырных. Он сел рядом с мастерицей. Глориоза объяснила, зачем они пришли: им нужен кусок глины, учитель в лицее велел принести. Женщина и старик смотрели на нее, казалось, не понимая. Глориоза повторила свою просьбу.

– Ты хочешь стать гончаром, – сказал старик и громко расхохотался, – хочешь делать то же, что и мы, тва. Разве ты пигмей? Для пигмея ты слишком высокая!

– Дай мне глиняную колбаску, – не унималась Глориоза, – я заплачу как за целый горшок или кувшин, как за большой кувшин.

Женщина со стариком задумались, потом стали тихо совещаться, время от времени с насмешкой поглядывая на Глориозу с Модестой.

– Два кувшина, – сказала наконец женщина-гончар, – два больших кувшина для пива, вот цена, по которой ты получишь твою колбаску. Двадцать франков, это стоит двадцать франков.

Глориоза протянула ей двадцатифранковый билет, женщина тут же скомкала его в шарик и засунула в узел своего покрывала. Потом подозвала ребенка, тот сбегал и принес ей пучок травы. Она сплела нечто вроде сетки и завернула в нее валок глины из тех, которыми пользовалась для лепки.

– Держи, – сказала она, – только никому не говори, что у тебя там, а то скажут, что ты стала пигмеем.

Глориоза и Модеста поспешили покинуть деревню в сопровождении веселой толпы, которая с криками, песнями и танцами проводила их до самой дороги.

Когда они остались наконец вдвоем, Глориоза развернула травяную упаковку и долго разглядывала валок глины.

– Смотри, сколько тут, – сказала она, – хватит, чтобы исправить нос всем Мадоннам Руанды!

– В этом мешке все, что нам понадобится сегодня вечером, – сказала Глориоза.

Она раскрыла мешок, и Модеста увидела лежавшие там молоток, напильник и фонарик.

– Где ты все это раздобыла?

– Бутичи, механик, взял их на время в мастерской брата Ауксилия.

– Ты дала ему денег?

– Зачем? Он знает, кто я, и рад был оказать мне маленькую услугу.

– А как мы выйдем ночью из лицея?

– Ты перейдешь жить ко мне в комнату для гостей. Тебя ведь отправили обратно в дортуар, но в этом тебе не откажут. Я сама об этом попрошу. За гостевым бунгало мы перелезем через ограду, это нетрудно, я уже заприметила место, где есть дыра.

– Ты все еще хочешь сделать то, о чем говорила?

– Даже больше, чем раньше! Теперь, когда я стала героиней, и ты тоже, все скажут, что это наш очередной подвиг, да так оно и есть, поверь мне!

– Ты же сама знаешь, что все это основано на лжи.

– Это не ложь, а политика.

«Пойдем, когда все уснут», – сказала Глориоза. Они стали ждать, пока на лицей спустится ночь и он погрузится в сон. Послышался гомон расходившихся по дортуарам лицеисток, бормотание последней молитвы, которую они читали, перед тем как лечь в постель. Затем звон колокола и скрип закрывающихся ворот подали последний сигнал к отбою. Еще через полчаса смолкло гудение электрогенератора. Охранники с копьем и тесаком в руках в последний раз обошли территорию, после чего свернулись под одеялами у подножия ворот и, в нарушение всех инструкций, заснули. В окне кабинета матери-настоятельницы не видно было ни огонька. «Пора, – сказала Глориоза, – пошли».

Они без труда перелезли через ограду в глубине сада и завернулись в покрывала. «Держи, понесешь мой мешок, – сказала Модесте Глориоза, – я пойду впереди». На обочине дороги они помедлили в нерешительности. Ночь стерла привычные ориентиры. Горы казались раздувшимися от густой мглы, которая заполнила собой даже головокружительную впадину, в глубине которой обычно виднелось озеро.

– Мы заблудимся, – сказала Модеста, – включи фонарик.

– Слишком опасно. Может быть, поблизости бродят патрули или активисты. Нагнала я на них страху со своими иньензи.

Они на ощупь прошли по дороге до автостоянки, расположенной над источником. Спускавшаяся туда тропинка перед паломничеством наверняка была выровнена и посыпана новым щебнем. Глориоза включила фонарик. Они обогнули большие камни и с удивлением увидели, что к помосту приставлена лесенка. «Видишь, – сказала Глориоза, – нам везет, это знак того, что мы совершаем акт патриотизма: лесенку оставили садовники, они приходили сюда почистить навес и украсить его цветами».

Глориоза поднялась на помост и, вооружившись молотком, напильником, глиняной колбаской и фонариком, которые подала ей Модеста, протиснулась ближе к статуе, но споткнулась о вазы с цветами, которые упали в чашу, где собиралась вода источника. Чудом удержавшись на краю помоста, Глориоза с такой силой ударила молотком по носу Богоматери, что голова статуи разлетелась вдребезги. Она быстро слезла вниз и сообщила дрожавшей от холода и волнения Модесте:

– Я разбила голову Деве Марии, нос уже не переделать. Ну, по крайней мере, теперь статую точно придется заменить.

– Что с нами будет? Это же ужасный грех! – простонала Модеста. – Если узнают, что это сделали мы…

– Ты всё переживаешь, Модеста, а я уже знаю, что нам делать.

С первыми проблесками утра лицей наполнился радостным возбуждением. Начинался великий день – день паломничества! Все надели новую форму, ту самую, которую обновили к приезду королевы, только с жилеток спороли нашивку в виде герба Бельгии, заменив ее на другую, привезенную отцом Эрменегильдом, на которой были изображены два переплетенных сердца – Иисуса и Девы Марии.

Сбор был объявлен во дворе, перед часовней, впереди каждого класса был развернут стяг, который лицеистки вышивали с самого начала учебного года на уроках рукоделия. Благословить их пришел отец Эрменегильд, а брат Ауксилий раздал всем распечатанные на ротаторе листки со своими новыми песнопениями. Сестра-экономка подсчитывала банки с сардинами, тушенкой, сыром «Крафт» и конфитюрами, составляя их в большие корзины, которые водружали себе на голову бои. Но вот на паперти часовни появилась мать-настоятельница в сопровождении бургомистра, двух жандармов с ружьями на плечах, за ними следовали все учителя. Воцарилась тишина. Мать-настоятельница произнесла короткую речь, в которой напомнила историю Богоматери Нильской, посоветовала всем проявлять больше благочестия и, обернувшись к бургомистру, объявила, что в этом году все будут особо просить у Богоматери, чтобы на тысяче холмов этой прекрасной