Ведьма полесская - Виталий Кулик

Но, по сравнению с приключением деда Лявона, эта история относилась к цветочкам.

— Ладно, дед, признаю, было дело: напился, а ещё и бес попутал, вот и занесла нечистая не туда, куда надо было, — миролюбиво сдался Василь, хотя об этом постыдном поступке ему неприятно было вспоминать. — Но и ты тогда рассказывай, как всё на самом деле было, чтоб потом кривотолки не ходили.

Что ж, Василь не отнекивался, и деду, хочешь, не хочешь, а придётся объяснить этой саранче, из-за чего такая молва пошла. Да он и так, без всяких намёков, в который уж раз рассказал бы эту историю.

— Ладно, слухайте и запоминайте! И штоб не было больше сплетен всяких, — сдался наконец дед Лявон.

Все как по команде живо зашевелились, усаживаясь поудобнее. Вокруг костра быстро установилась тишина, готовая жадно поглощать в себя каждое произнесённое слово.

— А приключилось такое вот дело, — начал дед Лявон. — Давно это сталось… вас тогда и в помине никого ещё не было. Был я тогда уже вдовцом. Помыкался малость, да и пошёл к одной молодице жить.

— В примы, — подсказал Василь.

— Ну нехай буде «в примы», — раздражённо согласился Лявон; он готов был убить Василя за издевательские выпады. — Ну, так вот… Ага. Аксиньей её звали. Молодица ядрёная была, кровь с молоком баба. Хоть чуть и постарше меня была, но уж шибко пышные формы имела. Вот и позарился я на них. Многие мужики даже завидовали мне. И детишки её не помехой мне были. Двоих она тогда растила. Сперва жили мы, не тужили. Землица непоганая была, огород был, молоко и сало были, хлеб смачны пекла. Я во всём ей помогал. Хлев соломой перекрыл, на хате крышу подправил. Сена накошу, скотинку покормлю. Она тоже баба хозяйственная была. Насчет этого ничего худого сказать не могу. Что серпом могла жать, что на кроснах ткать, что в печи сварить — всё умела. Вот тольки дюже знойная оказалась. Мужики заглядывались на неё, а ей это сильно по душе приходилось. В общем, глаз да глаз за ней потребен был.

И была тады у нас корова. С виду — корова як корова. Молоко добре давала. Но уж шибко норовистая была. И хитрая! Точно, вся в хозяйку! А подоить её одна только Аксинья и могла. Никого другого и близко к себе не подпускала. Если придётся, то наши мужики все могут корову подоить, ну а я что, хуже всех? Попробовал несколько раз подоить, кали женка на барщине была, — с лихвой горя тяпнул. То хвостом мельтешит, то ногой по даёнке[25] взбрыкнёт, а то и вовсе убежит со двора.

И вот в один из летних деньков забегает к нам кума. Говорит, грибы пошли расти и зовёт Аксинью мою завтра с утра в лес идти. Ну, та и согласилась. Пошли они утром за грибами, а я по хозяйству корпаюсь. Вот уж и обеденное время подоспело. Коров на дойку пригнали, а грибников всё нет. Подождал я ещё немного, да и решил сам подоить эту шельму рогатую. А чтобы задурить скотине башку её хитрую, дай, думаю, тоже зраблю по-хитрому. Ну не может же такого быть, чтоб человек не перехитрил скотину! В общем, взял я, да и переоделся во всё Аксиньино. И хусткой обвязал голову, чтоб бороды не видать. Одни вочы оставил. И даже тряпок за пазуху напихал. У Аксиньи-то цыцки были — ого-го! Без них рогатая бестия сразу распознала бы подвох.

Подошёл я, значит, к хлеву, перекрестился, открываю ворота. Гляжу — рябая шельма таращит свои глаза на меня и аж жевать перестала. Видно, всё же заподозрила что-то. Ну, я вихлястой походкой прошёлся перед её мордой и думаю: пора за дело, пока она ещё до конца не допетрила что к чему. Только нагнулся к вымени, а на меня сзади кто-то прыг и давай сподницу[26] задирать. Я от переполоха аж онемел. В хлеве-то ворота прикрыты! Притемно! Не разобрать: хто да што! Думал, што чорт яки напал. А этот чорт уже и за пазуху норовит залезть. А я всё никак скумекать не могу, што ж это происходит: прицепилось што-то сзади и пытается задавить меня! И только когда тот «чорт» заговорил, да ещё и целоваться ко мне полез, до меня всё и дошло! Сосед! Пыхтит и разворачивает меня к себе. Это, наверное, штоб поцеловать. И таким это томным голоском: «Аксиньюшка, люба моя, я уж истомился с самого утра в хлеву тебя ожидать». Ну, думаю, вот и дождался!

— Дед, а что корова? — зная эту историю, Василь всё не унимался и задавал наводящие вопросы. Ему также приходилось покрикивать на тех, кто слишком громко хохотал и мешал слушать дальше.

— Хм, а што корове? Она таращилась удивлённо на нас, а у самой морда такая довольная была, што мне так и хотелось дать ей по той наглой морде даёнкой. Не её ведь за вымя таскали! Но сначала, думаю, надо с этим соседом разобраться. А как я с ним разберусь? Он на голову выше меня, да плечи, што в ворота еле пролазят. Ну, вот я тогда и решил, што одолеть я его в жисть не одолею, а вот огорошить — попробую. Увернулся, значит, я от его слюнявых поцелуйчиков, да и опустил хустинку с лица своего. А он-то всё ещё у меня за спиной. И никак, кобель, не поймёт, отчего это Аксинья упирается. По всему видать, не впервой корову вдвоём доили. Может, та и молока много давала, што для неё такие представления устраивали. Ага… на чём я там остановился? — переспросил Лявон.

От громкого смеха слушателей он даже немножко сбился с мысли, что крайне редко с ним бывало.

— Хустку опустил, чтоб борода видна была, — подсказали деду.

— Ага, точно. А борода у меня тогда пышная была да чернявая, не то што сейчас. Ну, опустил, значит, я тихонько с лица хусточку, сморщил рожу ужасную и глаза к переносице в одно место скосил. Поворачиваюсь к нему, а он и рад уж, думал, наверное, што Аксинья сейчас обнимать его будет! И снова, гидота, целоваться лезет. А я набрал полную грудь воздуха, да как зарычу зверем на него, да как вцеплюсь руками в его жиденькую бородку. Тут-то он и разглядел как следует личико «Аксиньи». А я рычу пуще прежнего да ещё делаю вид, што и загрызть его хочу. А у самого мысля мелькнула: если б со мной такое приключилось, то, наверное, сердце от страху сразу б разорвалось. Я в тот момент точно зверь-зверем был. А он стоит себе — и хоть бы што! Не вскрикнул, не дрогнул, с испугу к воротам не кинулся. Стоит на месте — и всё тут! Во, думаю, кремень мужик! Такого одними косыми глазками не испугаешь.

А в хлеве оглобля негожая валялась. Ещё до меня Аксинья притянула откуда-то, да и кинула там, авось пригодится. Ага. Деваться-то мне некуда. Надо ж начатое до конца доводить. Думаю, раз напужать не удалось, так хоть этой оглоблей со злости хрищену. Оттолкнул я его от себя, штоб оглоблю, значит, успеть схватить, и што-то мне в его облике странным показалось. В хлеве хоть и не так видно, как на дворе, однако ещё раз глянув на этого дояра, я сразу понял: задумка моя удалась на славу! Портки-то у соседушки от испуга шибко мокрые стали. Ну а тут и он сам начал в себя приходить. Оказывается, если людину врасплох сильно испугом взять, то он может на некоторое время онеметь и не двигаться. Вот соседушка и начал из такого онемения выходить. Тут уж и я не на шутку перетрухнул, ибо первое, што он проявил, это от страху истошно диким криком заорал. Испуг, значит, из него начал наружу лезть. Ну и с этим криком-воем, от которого потом у коровы понос приключился, рванул кобелина на двор. Теперь на моей стороне были все преимущества, потому как противник обратился в бегство. Но до оглобли я дотянуться уже не успевал: уж больно резво гад рванул. Да и гнаться следом было бесполезно. Единственное, што было под рукой — даёнка. Вот и запустил со всего размаху я этим ведром в широкие молодецкие плечи. И откуда силы столько взялось! Жалко, конечно… Такое ведёрко хорошее было, сам мастерил. Обручики ивовые не выдержали. Клёпки по всему двору разлетелись…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});