Ведьма полесская - Виталий Кулик

Но не одной грустью живёт человек. С языческих времён в народе бытуют и приумножаются весёлые обычаи и обряды, потехи и забавы, дающие человеку огромный заряд оптимизма в его тяжёлой жизни. Наполненные юмором песни и счастливо заканчивающиеся сказы питают людей верой в добро и надеждой на лучшее. Любые невзгоды и трудности человек легче перенесёт, если сможет отвлечься от суровой реальности и дать душе разрядиться неистовым смехом и весельем. Вот и на черемшицких посиделках задушевные напевы всегда сменялись радостными переливами частушек, песнями-шутками, весёлыми играми и задорными колкостями между девчатами и хлопцами. В такие минуты пробуждался от дремоты вечерний гай, вздрагивал от дружных взрывов смеха, хохота и пронзительного девичьего визга.

Не оставалось без внимания и фольклорное слово. У костра часто звучали интересные рассказы и повествования. Велись разговоры о жизни, по нескольку раз пересказывались смешные казусы и жуткие истории.

Вот такими развлечениями издавна славились черемшицкие посиделки. Сменялись поколения, мужали бывшие подростки, шли под венец повзрослевшие девчата. Им на смену приходили другие, вчерашние мальчишки и девчонки, и у костра за околицей никогда не затухала ярчайшая сторонка жизни селянской молодёжи.

На дворе стоял тёплый весенний день, а главное — воскресный день. Крестьяне старались не делать важной работы в такие дни, а в церковные и престольные праздники труд и вовсе считался большим грехом. Но почти на все правила бывают исключения. Так и народ говорит, что за труд на уборке урожая и на похоронах покойника Бог гневаться не станет. Помолившись, можно и хлеб убирать и могилу копать, ждать нельзя. Ну а что касается сева, то тут крестьянин старался руководствоваться возможностями и погодой. Успевал отсеяться в сроки — в красный денёк можно и отдохнуть.

Батька Любаши с севом укладывался в сроки и сегодня решил провести время в незначительных хлопотах, а волов дал соседу. Сосед своих не имел и был рад такой помощи. Малоимущим селянам, особенно тем, кто не имел своего тяглового скота, выхода не было, и приходилось делать важную хозяйственную работу, когда выпадала возможность. Вот и сейчас так. Воскресный день — соседу надо землю пахать. И пашет бедняк! И ведь не один он такой! Как вот у людей сложилось отношение к этому вопросу? Раз бедный, значит не грех работать даже в красный денёк. А если кто побогаче в такой день топором стукнет или лопатой копнёт, сразу будет пристыжен, что, мол, не чтит обычаев да грехами обрастает. Вот и выходит, что осуждали за многие грехи сами же люди. Сами грешили — сами осуждали! Очень удобно! А горемыке-бедняку на селе многое прощалось. Но не каждому! Людей не проведёшь: видят, что семья старается, трудится рук не покладая — ещё и помогут, чем могут. А лодырей да пустых людишек на селе страх как не чтут.

Взял вот сосед волов — попалась такая оказия — работай на здоровье, люди не осудят и Бог не прогневается. Знают, что мужик потом обливается, чтоб детки с голодом не особо знались. Да ещё и за волов должен заплатить хозяину либо отработать. Потому и сдавать рабочий скот в аренду было всегда обоюдовыгодно. Этим очень часто промышляли и паны.

У Любаши, как и у батьки, никакой неотложной работы не было, и она с нетерпением ждала вечера. Сегодня деревенские хлопцы и девчата надумали во второй раз после зимы собраться и посидеть у костра.

— Тата, я к Марыльке ненадолго сбегаю, — вроде как сообщая батьке о своём уходе или вроде как прося разрешения, сказала Любаша.

— По хозяйству управься и иди куда хошь, — равнодушно проворчал батька.

Похлопотав немного по домашнему хозяйству и справив неотложные мелкие дела, девушка направилась к Марыльке. Любаша уже давно начала уговаривать подружку пойти с ней к первому костру, развеяться. Она видела, как тяжело сейчас Марыльке и старалась всячески её поддержать. Важно не дать бедняжке замкнуться и остаться наедине со своим горем.

— Не могу я, Любаша. Слишком мало времени прошло. Да и люди будут обговаривать: батьку похоронила — и петь пошла. Не, Любка, не пойду, — смущённо отговаривалась Марылька, а у самой сердце щемило. Ей так хотелось посидеть среди сверстников, душой хоть чуточку оттаять.

— Дурёха, ну кто тебя петь заставляет? — обнимала подружку Любаша. — Мы с тобой вдвоём в сторонке тихонько посидим, послушаем, что девчата щебечут. Ну а песни заведут — не беда. Что тут такого? Мы же только слушать будем. Ведь это же не грех — послушать задушевную песню.

После длительных уговоров Марылька, в конце концов, дала согласие, но с условием, что Любаша тоже не будет петь и чтобы находилась всё время рядом. И ещё Марылька попросила отложить свой выход на вечорки хотя бы до следующего воскресного денька.

И вот неделя прошла. В условленный день, ближе к вечеру, Любаша зашла за Марылькой, а той дома не оказалось. Мать сказала, что она ранним утром пошла в Каленковичи по неотложному делу и скоро должна возвратиться. Осталось ждать не так уж и долго.

— Тёть Марфа, может, вам помочь что надо? По хате что сделать иль худобу помочь покормить? Марылька с дороги придёт — всё легче будет, — участливо спросила Любаша.

Девушка предложила свою помощь, зная, что, когда придёт Марылька, они быстрее соберутся идти за околицу.

— Спасибо, Люба, но я уже управилась. И детишкам поесть приготовила, и худобу покормила, — устало ответила мать Марыльки. — Если хочешь, присядь в хате, подожди. Марылька вот-вот должна вернуться.

— Угу, — согласилась Любаша и присела на краешек лавы.

Девушка обвела взглядом теперь уже осиротевшую без мужского внимания хату. Прошло всего лишь несколько месяцев, как не стало Петра Кузьмича, а в глаза сразу бросалось много работы, требующей умения и навыков мужика-хозяина. В глиняной печи появилась большая трещина, вокруг которой образовалась чёрная копоть; покосившиеся полати готовы были вот-вот рухнуть вместе с детворой; кадки с водой дали течь. Это и многое другое нужно было исправлять, чинить, переделывать. А во всём остальном хата Логиновых мало чем отличалось от других хат середняка крестьянина.

Как и большинство селянских изб, жилище бывшего приказчика разделялось на две половины — «чистая» и сени. У крестьян в «чистой» части проживала вся семья, зачастую из трёх поколений.

Основным и самым важным атрибутом любой селянской избы являлась большая глиняная печь, занимавшая почти четверть помещения. В холодные времена на печи почти никогда не было свободного места. Дети шумной стаей галчат теснились на горячей черене[24], с удовольствием уступая место лишь старым дедам и бабкам, получая взамен от них сказки и всякие интереснейшие истории. Но сейчас на улице было тепло, и печь сиротливо стояла в одиночестве.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});