Ведьма полесская - Виталий Кулик

Незнакомка задержала изучающий взгляд на Прохоре и тихо произнесла:

— Так тут все запуганные. Ты, наверное, нездешний, коль ничего не знаешь?

— Ага. Я впервой в ваших местах. Но байку о какой-то ведьме уже успел услышать.

— Не байка это…

— Понятно… Ну а ты кто тогда будешь? Я сначала подумал, что ты с этого хутора, — поинтересовался Прохор и тут же вспомнил разговор часовой давности. — А, значит, это о тебе мне на том хуторе говорили. … Ну, тогда, как я понял, нам по пути. Ты ж, наверное, тоже в Черемшицы добираешься?

— Ага, — робко кивнула незнакомка.

Вот это удача! Вдвоём идти гораздо веселее. И Прохор с радостью предложил:

— Ну, тогда пошли вместе.

Молодая женщина всё ещё сидела в тени, но было заметно, как ей трудно решиться. Её испуганный взгляд словно искал подтверждения благонадёжности неизвестно откуда свалившегося попутчика. Но даже вдвоём она будет дрожать от страха перед Химой, которой, по её мнению, приписывают всяких козней больше, чем есть на самом деле. Возможность до утра корчиться от ночного холода на неприветливом хуторе тоже пугала. После долгих колебаний незнакомка неуверенно произнесла:

— Пошли…

— Ну, вот и добре. Да не бойся ты, не съем, — рассмеялся Прохор, видя сомнения молодицы. — А по дороге расскажешь подробнее, кто вас тут так запугал.

— Ну, уж нет! Нашёл мне, о чём говорить.

Молодица тяжко вздохнула и, поправив на голове хустку[21], вышла на лунный свет. У Прохора невольно аж дух захватило. Перед собой он видел не молодицу, а совсем ещё юную девушку.

— Пошли. Чего замер? — девушка виновато улыбнулась и добавила: — Только я быстро идти не смогу. Не бросишь меня в лесу?

Прохор ничего не ответил. Раскрыв рот, он зачарованно смотрел на молоденькую незнакомку. Внешний вид девушки говорил, что она из семьи довольно зажиточного крестьянина. Добротно скроенный гарсет[22] из недешевого сукна ладно сидел на девичьих плечах. Искусно отделанный вышивным орнаментом, он был надет поверх тонкой белоснежной рубахи с архаической вышивкой старинным орнаментом по вороту и рукавам. Длинная юбка-андарак[23], сильно стянутая в талии домотканым пояском, выгодно подчёркивала стройный стан. На волнующе-высокой груди девушки в такт с дыханием поблескивали стеклянные бусы, яркими искорками отражая в себе лунный свет. На голове, правда, повязан, как показалось Прохору, простой платок, но это придавало девушке совсем уж милый вид. Несмотря на юность, природа щедро наделила незнакомку крутыми и пышными бёдрами, соблазнительные формы которых не могли скрыть ни сумрак, ни затейливо расшитый андарак с фартуком. Перед Прохором стояла даже не девушка из семьи зажиточного крестьянина, а самая настоящая панночка. И Прохор, заглядевшись на незнакомку, некоторое время стоял, как зачарованный.

Совсем уж по-человечески понятный, сконфуженный вид незнакомца вызвал у девушки какое-то подсознательное спокойствие и доверие к этому растерявшемуся хлопцу.

— Ну что молчишь? Я спрашиваю: не бросишь меня одну в лесу? А то я лучше уж тут прокоротаю ночку холодную, — сказала девушка, в свою очередь забавно наблюдая за изумлением неожиданного попутчика.

— А-а… — опомнился Прохор. — Да как же можно оставить такую пригожую панночку в тёмном лесу?

Незнакомке явно польстили сказанные слова. Она чуть улыбнулась и выше подняла голову. Ей, видимо, тоже приглянулся статный хлопец, не сводивший с неё взора. Девушка с интересом неприметно продолжала наблюдать за ним и, совсем приободрившись, спросила:

— Мы кого-то ещё ждём или уже можем идти?

— Конечно, конечно… пошли, — встрепенулся Прохор и спросил: — А тебя как звать-величать?

Ответа не последовало. Шли в тишине; девушка задумчиво молчала. Лишь пройдя шагов пятнадцать, Прохор услышал её тихий голос.

— Марыля, — ответила незнакомка и, глянув парню в глаза, грустно добавила: — Близкие Марылькой кличут. Дочка приказчика Петра Логинова… покойного.

Глава 9

С наступлением весенних дней у крестьянина начинался один из тяжелейших и ответственных периодов и без того нёлёгкой его жизни — сев. Как только земля прогреется и деревья начнут одеваться в молодую листву, селяне от восхода до заката не покладая рук, не жалея ни себя, ни рабочую скотину, трудятся на земельных наделах. В эту пору не встретишь на улицах сёл и деревень праздно шатающихся или сидящих на лавке без дела крестьян. Все, на ком лежала забота прокормить семью, рвали жилы и гнули спины на своих и панских полях. Доставалось в это страдное время и тягловой скотине. Волам и лошадям, простоявшим зиму без особых нагрузок, теперь перепадало с лихвой.

Но как бы ни была тяжела и непосильна работа, а весна всё равно брала своё. И особенно весеннее настроение не давало покоя молодёжи. Пробудившаяся природа дурманила и звала на своё лоно деревенских девчат и хлопцев. Запах весны будоражил и не давал им уснуть даже после нелёгкого изнурительного дня.

У черемшицкой молодёжи вместе с посевной страдой начинался и сезон посиделок у костра за околицей. На этих вечорках девчата пели весёлые и грустные, жизнерадостные и задушевные народные песни. Бывало, заводили жалобную песню о несчастной любви или о тяжкой судьбине — и плыл над туманным гаем колоритный перелив грусти и тоски в девичьих голосах. И так брала песня за душу, что невольно комок к горлу подкатывал. В такую минуту никто не осмеливался прервать этот чувственный напев ни выкриком, ни даже тихо сказанным словом, ибо это был не просто напев — это плыл над припятскими просторами зов земли белорусской. Зов Полесья! У каждого, кто проникся сердцем к своему краю и по воле судьбы покинул родные места, этот зов стоял в душе криком журавлиным, и печальной лебединой песней звал в родные места.

Хлебосольный край не оставлял равнодушными и гостей добросердечных; влюблял в себя взором озёр голубых, умилял сердца детским взглядом васильков-синеглазок. И долго ещё потом в памяти гостей зов Полесья звучал приглашением в свои зори соловьиные и в хаты радушные с белыми аистами на крышах.

Обо всём этом воспевалось по всей сторонке полесской и особенно здесь, у черемшицкого костра. Наверное, как нигде в другом месте здесь могли понять чужую боль не только умом, но и сердцем.

В грусти народных песен отражалось всё наболевшее и выстраданное самим же народом и поэтому понятное и близкое каждому простому человеку. В такие моменты взгляды всех собравшихся были притянуты к чарующей пляске пламенных языков. Под душевный напев многие завороженно смотрели на костёр и пребывали в мечтательной задумчивости. Что выпадет в жизни на долю каждого из них и как дальше сложится судьба? Каждый, конечно же, мечтал о лучшем и надеялся на более счастливое будущее.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});