Учебник рисования - Максим Кантор

— Помимо политики есть искусство! — сказал Оскар Штрассер, водрузив наконец картину с квадратом на мольберт. — Банкир Щукин стоит вне политики, он прежде всего меценат!

Собрание любителей прекрасного освободило ладони от рюмок и сигар, похлопало Арсению Адольфовичу Щукину, его неангажированному взгляду на вещи. Когда люди любят прекрасное just as it is, а не потому, что находятся во власти моды или коммерческого расчета, это вызывает уважение. Просто любуются черным квадратом, смотрят — и наслаждаются. Как, например, мы — ростом курса на бирже, разделом Югославии.

— Российские предприниматели, — говорил Оскар, — вызывают у нас, людей Запада, недоверие. И, согласитесь, недоверие основано на горьком опыте. Я бы выделил, как наиболее проблемную группу, бизнесменов, рвущихся к политической власти. Именно они представляют опасность — в том числе для экономики и для рынка искусств.

Беседа коснулась деликатной темы: связи искусства и крупного бизнеса. Оскар привел несколько примеров: скажем, магнат Дупель, без пяти минут президент России, представил на Западе выставку произведений авангарда — и что же? Да, что? — обеспокоилось собрание. Фальшивки, господа, и это установлено экспертизой. Как, неужели? Представьте себе. Но мы видели в нем делового партнера! Что ж, не все то золото, что блестит, не все то, что квадратное, — авангард. Как это верно! Оскар всегда найдет нужную формулировку.

Министр культуры Ситный безотрывно глядел на квадрат и прикидывал, где допустил ошибку. Все, что делал министр, было в порядке вещей, не нарушало установленных конвенций. Давно уже было принято так: нефтяники продают акции на строительство трубы в Китай, а люди искусства — культовые предметы авангарда. Трубы как таковой нет, и авангарда в наличии немного — но это не означает, что дело должно стоять.

Искусство авангарда так же притягивало старателей, как золотые прииски Клондайка манили их двести лет назад. С прежним рвением кидались искатели счастья из дальних стран вбивать колышки в мерзлую почву. Выставки поддельных картин формировались с азартом, старатели любовно издавали каталоги фальшивок и устраивали пафосные вернисажи. Скорее, скорее — пока в обмен на резаную бумагу дают деньги, пока обеспечение акций рудника «Голубой крот» не оспорено федеральным казначейством! Успеть впарить богатым дурням еще пяток квадратиков! Разумеется, картины подделывали и прежде — но никогда на подделки не требовалось так мало усилий. Согласитесь, написать «Блудного сына» сложнее, чем провести две черточки, и феноменальная простота дела сводила старателей с ума. Копнешь грунт — и золотой песок сам сыплется в ладони. Вот эту редкую бумажку видели? А что тут такое начирикано? Кружки Родченко? Треугольники Лисицкого? Да, да, сереньким карандашиком, кривенькой линией — скорее, чек давайте! И что особенно подстегивало — это предприимчивость коллег. Ты не сделаешь — другой все равно сделает! Будешь вести дела нерасторопно — останешься без прибыли, вот и все. Не в том штука, что выпускать акции несуществующего завода (карьера, шахты, месторождения) зазорно, — а в том, что акции все равно выпустят, бумагу все равно настригут, только это будешь не ты. История с выставкой неизвестных вещей Михаила Ларионова, показанной во Франкфурте и Женеве, наделала шума — на выставке не оказалось ни одного подлинника. История с пожилым коллекционером, которого обманом заманили в Амстердам, организовали фонд опеки коллекции, а самого старика сбросили в пролет лестницы, тоже воодушевила многих. Коллекция покойника давно разошлась по частным собраниям мира, причем число ее экспонатов в одночасье утроилось. А чего стоит комбинация с рисунками Филонова? Пять лет висели на стенах русского музея подделки, а оригиналы давно были проданы в Париж — и никто не заметил! Никто! Стыдно мешкать в такой гонке — и те кураторы, директора и искусствоведы российских музеев, что еще не вбили колышки, обозначив свой участок добычи, переживали, что отстают от времени. Директора русских музеев, то есть те, чьи делянки были шире и богаче других, гуляя по залам с богатыми иностранцами, говорили: выбирайте любую — и делали широкое движение рукой вдоль стен, охватывая картины злополучных коллекций. И гости — выбирали.

Что сделал Ситный не так, где ошибка? Как осмелился Потрошилов? Неужели придется подавать в суд на самого себя? Отчего президенту безразлична судьба русской культуры и ее министра? Кто решился поднять руку на Дупеля? Отчего молчит Слизкин, частый гость на даче в Пахре? — вот неполный перечень вопросов, волновавших Аркадия Владленовича.

VII

Случилось так, что в это время четвертый черный квадрат, акмэ русского искусства, был выставлен в Париже, в салоне Жиля Бердяеффа. Пара русских (из тех, кого в странах Запада именуют «новыми русскими», хотя давно пора привыкнуть к их облику) разглядывала произведение сквозь витринное стекло.

Дама сказала:

— Точно квадрат, ага, — она поддернула белые ботфорты, приобретенные в бутике Гуччи, — мне девочки рассказывали.

— Осторожно, — сказал ее спутник, — на рынке много подделок.

Спутник дамы поднял воротник пальто, чтобы скрыть от прохожих лицо, — он привык, что его узнавали на улицах. Хотя крутом шумел Париж, а не Москва, могли опознать и здесь: фотографии лидера демократической партии Кротова появлялись в любом издании.

— Верить никому нельзя. Меня однажды хорошо обманули, на всю жизнь запомню. Сделала человеку квартиру, он даже спасибо не сказал. Ага.

— Надо потребовать экспертизу, — говорил Кротов профессиональные слова. — Следует отдать на анализ.

— Анализ обязательно, — сказала дама в ботфортах. — Анализы — первое дело.

— Зайдем к моему другу де Портебалю — он здесь, на рю Греннель — спросим его мнение.

VIII

— Я скажу свое мнение, господин министр, — вещал барон фон Майзель в министерском кабинете, — это диверсия! Это терроризм! И ответ будет адекватным! Луговой дал мне гарантии, — удовлетворенно сказал фон Майзель, — завтра же в газетах мошенники будут названы!

Вот оно что, думал Ситный, смена кабинета, вот что это такое. Расформированное правительство, заново поделенная Сибирь, обесцененные акции, труды многих лет, уничтоженные вот этой скверной черной картинкой. И трубы в Китай не будет, и акции Портебаля сгорят, и его, Ситного, скромный интерес растает как дым над погасшей скважиной. Новый передел собственности — а культура для них, как всегда, полигон. Щукин забирает Нижневартовск и Нефтеюганск, Балабос кромсает бюджет вдоль и поперек, Слизкин топит Дупеля и берет себе его активы, а я? Я запираю кабинет, сдаю ключи, еду на дачу на Пахре. И полные щеки министра культуры обвисли, как распоротые подушки.

Оставив министра с поддельным полотном наедине, барон покинул кабинет широкими шагами — хлопнул дверью. Аркадий Владленович Ситный смотрел на ненавистный черный квадрат диким взором. Тупик, думал он, вот что изображено на картине. Тупик и смерть. Легко сказать: дача на Пахре — но разве отсидишься на даче? Так просто они уйти не дадут. Вспомнят, посчитаются. Придут ночью, такой же черной, как эта мазня, придут и спросят. О чем спросят, — думать не хотелось. Ловушка, вот что нарисовано на картине, — волчья яма.

Кончено, думал министр Ситный, они возвращаются к тридцатым годам. Публичные процессы, сфабрикованные обвинения. Амальгама, вот как это называлось на жаргоне следователей: пришить политическое дело к расследованию о взятках, совместить уголовный иск и гражданский. Им нужна Сибирь и власть, искусство они как наживку использовали. А со мной-то что, со мной что будет? Профессионалы не оставляют свидетелей. И ведь предупреждали разумные люди. Не завтра, конечно, придут, время есть. И неожиданно апатия овладела министром — не было сил на новые комбинации.

IX

— Комбинация несложная, — солидно говорил Кротов Портебалю, — и ваши акции в безопасности. Не могу, к сожалению, сказать того же о бароне Майзеле. Но, между нами, он сам выбирал, на кого ставить. Есть сведения, что ему не повезло. Холдинг переводим в Детройт.

— Мне в галерею, квадрат нужно, ага. Ты обещал, котик. Я актуальным искусством очень интересуюсь. — Анжелика вытянула ноги в ботфортах, пламя камина едва не коснулось каблуков. На рю де Греннель топили жарко.

— Доставьте удовольствие даме, — посоветовал Портебаль, — платить все равно придется не вам, а Дупелю, не так ли?

— Работаем в этом направлении, — улыбнулся Кротов и потрогал лысину, не исчезла ли часом? Дела шли так хорошо, что и лысина могла бы зарасти. — А квадрат можно купить, отчего нет? Пусть будет символом любви.

— Символ любви, ага, — сказала Анжелика. — Если мою дырку растянуть, похоже выйдет.

Дмитрий Кротов посмотрел на спутницу укоризненно. Пора бы отвыкнуть от вульгарных шуток. То, что уместно наедине, совсем некстати в гостях. У камина в шестом аррондисмане говорят о других вещах. Имеют в виду, возможно, то же самое, но подают иначе. Конечно, Портебаль не понимает по-русски, однако про таких людей, как Портебаль, никогда не знаешь наверное, что они понимают, а что нет. Вот, обрати внимание, хозяин смеется, и не исключено, что над тобой.