Демченко Оксана - Оксана Демченко

   - Верно, - кивнул Джанори. - Перо, я согласен, идея более поздняя, поспешная и неудачная. Некто желал отвлечь вождя от правильных размышлений. Но как он успел подбросить вещь в дом? Времени было немного. Если конь останется у меня до вечера, если хоть один паж будет меня провожать, я попробую опросить всех, живущих на этой стороне поселка. И, может статься, найду людей с плохим сном и хорошим зрением...

  Гратио чуть улыбнулся. Погладил шею пегого коня и стало понятно: ему очень нравится ехать верхом. Он, такой умный и уже немолодой, тоже немного ребенок. И ему приятно обнаружить в себе живую еще готовность радоваться малому и простому...

   - Лучшего из вождей прошлого мы звали Секвойя, он был сын великого старейшины леса! - ревел Банвас, полнясь тем чувством, которое магихи именуют вимти, а бледные - вдохновением. - Его кожа была довольно светла...

  Дверь ближнего дома раскрылась во всю ширину, оттуда выбрались, цепляясь плечами за косяк, три косолапых широченных фермера - бледные по привычке звали так всех, кто возделывал поля. Подошли вплотную, сопя и рассматривая немыслимое: гратио, сидящего на священном коне... Старший фермер опер бронзовую тяпку о дорогу, облокотился на рукоять, заполированную многими сезонами работы. Младшие старательно повторили движения отца. По мнению Ичивари, смотрелось это не особенно мирно.

   - К вождю пойдем, - прогудел старший, изучая самого Банваса и лист бумаги, уже наполовину исписанный. - И то, чем мы не березы?

  Пажи, которые никак не могли представить себе столь разлапистые и массивные березы, дружно расхохотались, толкаясь локтями и предлагая свои породы для новой поросли леса. Ичивари задумчиво погладил круп коня. Видимо, действительно священного: стоило бледному Джанори сесть на его спину, и одно дело само собой превратилось совсем в иное... От дальних домов уже гудели голоса и спешили на нежданный среди ночи шум новые люди, в факельном свете их лица казались красными, глаза блестели. На Банваса смотрели с надеждой, вдруг позабыв запрет вождя покидать дома. Наконец, к довольно большой уже толпе присоединились и несколько женщин. Старшая, седая и статная, хмуря брови, уточнила:

   - Выселять нас отсюда невозможно! Мы здешние. Он верно говорит.

  Сказанное вслух и донимающее с вечера болью всех - 'выселять' - всколыхнуло людей, шума прибавилось, теперь уже несколько бледных разом жаловались гратио, а двое толкали в плечо Ичивари и уговаривали его, сына вождя, тоже посодействовать.

   - И пусть Плачущая решает, велика ли полнота правой души каждого, - продолжал громко диктовать себе самому Банвас.

   - Ичи, я опасаюсь, что бранд-команда умеет не только гасить огонь, но и разжигать пожары, - насторожился гратио. - Мы с тобой увлеклись разговором и упустили время, пока огонь был слаб... теперь гасить поздно.

  Сын вождя еще раз огляделся и кивнул, ощутив в душе новую тревогу. Прежде он как-то не задумывался, а ведь в столице немало бледных! Тем более теперь, летом, когда сезонные работы на полях требуют более всего труда и усердия. И каждый сейчас, как старик Виччи, боится лишиться дома и стать изгоем, и у каждого семья, дети... Ичивари решительно отодвинул старшего фермера, сопящего у самого плеча Банваса. Забрал исписанный лист, встряхнул, подул на свежие нижние строки, на очередную чересчур жирную точку, готовую пролиться слезной дорожкой.

   - Все пойдем и скажем, что сосны, - малопонятно бубнил свое фермер. Покосился на младшую дочь, замершую на пороге дома - тоненькую, босую, в грубом платьишке. Чуть подобрел лицом и тише добавил: - И даже ивы.

  Он плотнее сжал тяпку. Ичивари почти виновато вздохнул: а действительно - каково? Они живут здесь от рождения, их младшие дети уже который сезон играют в оленей и охотников вместе с детьми махигов. И вдруг - выселение. В никуда, среди ночи, с позорным, как клеймо, обвинением невесть в чем. Или вовсе без обвинения, молча и страшно, под угрозой оружия. Вон - видно: возле ног девочки лежат наспех набитые мешки. И такие, наверняка, теперь готовы в каждом доме.

   - Кто сказал, что будут выселять? - вслух удивился Ичивари, разворачиваясь лицом к людям. - Нет такого решения! Кто вам сказал? Это важно. Банвас! Запомни: днем обойти все дома и выяснить точно и подробно, откуда выполз столь ядовитый слух. Сейчас старшие пойдут вместе с нами к вождю. Они должны выслушать и всем рассказать: никого не выселяют, это ваши дома и ваши поля. Еще мы отнесем бумагу, написанную Банвасом. Она пока что не закон, и нескоро станет законом. Быстро большие деревья дел не вырастают из семян случайного посева. Но сеять надо, и ухаживать за ростком тоже надо. Мы идем. У-учи, Шагари. Не фыркай, все хорошо. Давай, с белой ноги...

  Суеверность бледных ничуть не уступала тому же качеству смуглых. Народ расступился, сопя и пихаясь локтями, но как можно скорее создавая широкий проход для священного пегого коня. В задних рядах тихо, не громче лиственного шороха, шелестели голоса, продолжая перебирать имена стариков. А все взгляды были прикованы к ногам пегого. Шагари загарцевал на месте, даже чуть осадил назад, красуясь и радуясь вниманию - обычному для него, но всякий раз приятному. Затем встал ровно, замер и начал торжественно поднимать свою дарующую удачу правую переднюю ногу. Медленно, красиво, высоко - как учил его дед Магур, гладя шкуру и чуть постукивая прутиком под коленом. Ичивари много раз видел тайные занятия деда на конюшне. Ему, сыну вождя, это дозволялось.

  Вниз копыто пошло с разгоном, резко. И встало на утоптанную землю звонко и отчетливо.

   - С белой пошел, да так внятно, - умилился все тот же фермер. Отвесил тяжеленный подзатыльник попавшему под правую руку сыну: - Деда веди, чего замер? Конь вон, умнее тебя... дубины.

  Ичивари с важным видом прошел к самой морде Шагари, поправил косицу с двумя перьями, взялся рукой за гриву, второй рукой поднял лист - и повел священного коня к дому вождя, стараясь не думать о том, как на сей раз отец накажет его. Он ведь умудряется любое поручение исполнить криво. И в нынешнюю ночь все двигает так, что кривее уже, вроде, некуда. За спиной слаженно шлепали босые ноги молодых бледных, щелкали по земле тяпки, шаркали башмаки стариков. Джанори негромко и спокойно рассуждал о мире и покое, нарушать которые нельзя - его слушали и все реже стучали тяпками, что не радовало, но слегка обнадеживало...

  До главной улицы добрались быстро, поселок не так велик, чтобы шествие затянулось: один поворот с идущей вдоль опушки улочки к югу, движение по второй короткой, зажатой домами, еще поворот, уже на более просторную тропку, выводящую к конюшне Шагари. Отсюда видны и дом вождя, и библиотека, и темные дальние тени университетов... И плотно стоящие боевым порядком воины, перегородившие улицу. С оружием. Ичивари сжал зубы и тверже вцепился в гриву. Перед рядом махигов замер ранвари - 'воин, оберегающий искру огня духов'. Как полагал теперь Ичивари, переводить на язык бледных слово следовало бы совсем иначе: 'предавший закон леса' или 'отвернувшийся от мавиви, упивающийся боем и силой'...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});