Ошибка природы (сборник) - Светлана Алешина

В моей сумке лежал пакет с фотографиями, и я еще сама не знала, почему я пытаюсь найти ответ на проклятущую загадку именно там.

Интуиция? О, как часто спала моя интуиция, как безгрешное дитя, выталкивая меня совершенно на другой берег океана вопросов и зыбких ответов!

Где-то завыла милицейская сирена, словно отвечая моему настроению. Больше всего мне не хотелось сейчас домой. Если бы там была мама, с ее безгрешно-ироничным отношением ко всему на свете, с ее проблемочками, которые она выдвигала передо мной в качестве неоспоримого доказательства, что простая, реальная жизнь довольно суетна, но приятна!

А я открою дверь в темную квартиру, зажгу свет и останусь наедине с уродливой стороной жизни, от которой никто не поможет мне сбежать! Только попугай встретит меня немного сварливым «Паша красивый!».

Воспоминание о попугае заставило меня прибавить шагу. Бедная моя тропическая птица сейчас трагически мерзнет в темной квартире, и ей одиноко. Я опять бросила Пашу на целый день!

— И не думай о двух трупах, — приказала я себе. — На ночь это вредно. Тебе приснятся кошмары, ты заорешь и напугаешь беднягу Пафнутия!

Толкнув дверь, я вошла в подъезд. И сразу же увидала знакомую фигуру, подпирающую стенку. Фигура отделилась от стены почти бесшумной тенью.

Я, подчиняясь первому импульсу, немного подалась назад.

— Саша? — услышала приглушенный голос. — Я жду тебя уже почти час…

— Зачем? — поинтересовалась, рассматривая озабоченное нещадовское лицо. — Мы же договорились на завтра… Пока я ничего не знаю.

— Владика убили, — грустно сказал он. — Не нравится мне все это. Я, Сашка, начал бояться…

Я могла бы ответить ему резко, объяснив, что все происходящее теперь закономерно. Но почему-то осеклась — мне было его жалко. Слишком вдруг стал беззащитен этот «Буффало Билл» с крутым лбом и глубоко посаженными глазами.

— Проходи, — сказала, открывая дверь в свою темную квартиру.

По крайней мере, все-таки не буду одна в этот вечер! Правда, грядущий вечер в обществе Нещадова напоминал мне пародию на «Красавицу и Чудовище», впрочем, чудовище было симпатичнее.

Но не выгонять же замерзшего и испуганного человека, не укрепив его слабую душу поддержкой!

* * *

Я щелкнула выключателем. Моя пустынная квартира осветилась холодным светом. Пафнутий тут же выдал свое коронное и ворчливое: «Паша красивый». Почему-то прозвучало это у него как ругательство. Кажется, это произвело впечатление на моего гостя, поскольку он резко остановился и начал испуганно озираться по сторонам.

— Не бойся, — сказала я, стаскивая ботинки. — Это мой попугай. Наследство от несостоявшегося брака с вором в законе… Потом как-нибудь расскажу тебе эту душещипательную историю.

Нещадов мялся на пороге, как ходок к Ленину, сжимая в руках отвратительную черную шапочку.

— А это удобно, что я пришел? — неуверенно спросил он.

— Но ведь уже пришел, — вздохнула я. — Так что решать вопросы этикета уже неуместно. Проходи…

Он обрадовался. И достал из сумки бутылку водки.

— А это еще зачем? — грозно округлила я глаза.

— Э… Надо бы Владика помянуть, — прогундосил он.

— Я твоего Владика не знала, — мотнула я головой. — Но если ты хочешь, чтобы я его помянула, так и быть — разорюсь на свечку в церкви.

— Ладно тебе, Сашка, — улыбнулся он мне. Наверное, эта улыбка шла у него в разряде наиболее обаятельных, но меня не тронула. Скрестив руки на груди, я смотрела на него с безжалостным отрицанием.

— Нещадов, я не пью, — холодно подчеркнула. — Даже в лютые морозы. Так что поминай своего друга один. Тем более что моим другом он не был.

— Ладно, — расстроился Нещадов, убирая свою злосчастную бутылку назад. — Ты, Данич, все-таки странная баба. Все у тебя не как у людей…

— Да уж какая есть, — мрачно сказала я. — И кончай хамить. Я не баба. Понял? Бабы были у вас с Владиком.

С этими словами я прошла в кухню и включила огонь под чайником.

— А живешь ты бедно, — снова раздался голос Нещадова. — Вроде бы детективы не так живут.

— Смотря какие, — меланхолично ответила я, твердо решив не обижаться на него. Дурак он, что с него возьмешь?

— Хочешь к нам пойти?

— Нет, не хочу. Мне и у себя неплохо.

— Саш, ты только не обижайся, ладно? Но вот что я тебе скажу — неправильно ты живешь! Сейчас люди другие стали. Я одного сыщика знаю. Он знаешь сколько огребает? У него уже особняк в Раздуеве.

— Не хочу особняк, — ответила я. — И дырку промеж глаз мне тоже не надо. Лучше жить в скромности, но подольше. Да и Лариков мне куда симпатичнее, чем твои дружбаны.

Он сидел в кресле, вальяжно раскинувшись.

— Саш, а мне выпить можно?

О боже! Я возвела глаза к небесам. И какого черта пустила в свой дом этого кретина? Сидела бы сейчас спокойненько, смотрела кино идиотское какое-нибудь! Так нет же, не хотелось одной оставаться!

— Так можно?

— Оставь меня в покое, — пробормотала я. — Можешь пить. Но в двенадцать ты должен отсюда отчалить. Понял?

— Понял, — кивнул он с преувеличенной готовностью. И налил себе в стакан этой своей паршивой водки.

— Ну, поехали, — подмигнул он мне. — Чтоб Владьке земля была пухом…

Выпив, он крякнул и тоскливо посмотрел на пустой стол.

— Сашк, а у тебя жратвы нет?

— Нет, — отрезала я. — Сижу на диете.

— Ну и ладно. И кто мог Владьку шлепнуть, ума не приложу… Вроде врагов у него не было.

— Ну конечно. Тебя послушать, так он был ангелом с крылышками!

— Да не ангел, Саш. Я знаю, на что ты намекаешь. Но ведь эти наркоманы — гады, разве нет?

— А по мне, они просто больные люди, — изложила я ему собственную точку зрения. — И то, что вы с ними делаете, прости уж меня, не нравится мне.

— Потому что у тебя среди этой швали дружки, да? — недобро сощурился он.

— Нет, не поэтому, — вздохнула я. — Потому что твой Владик был довольно гнусным типом. И деньги, которые вы так любите, зарабатывал на этих самых наркотиках.

— Ты что? — спросил он зловещим шепотом. — Зачем зря парня порочишь?

Я усмехнулась и достала одну из фотографий.

— Сам посмотри. Куда как мило — одной рукой он «травку» продает, а другой указывает нам назидательно на «порок наркомании», объявляя себя спасителем отечества от «энтой западной заразы»! Так что был он просто гаденышем, к тому же до отвращения жадным гаденышем. Но кто его убил, мне и самой интересно. Поскольку думаю, что тот парень, который полоскался в вашей ванне, убит тем же человеком… Если, конечно, ты еще хочешь, чтоб я помогала тебе.

Он рассматривал фотографию, и его лоб теперь прорезали морщины. «Кажется, для него сегодня чересчур много потрясений, — констатировала я очевидный и грустный факт. — Как бы парень не лишился рассудка».

Вернув мне снимок, он некоторое время молчал, беззвучно шевеля губами.

— А Люську подозревают, — проговорил наконец. — С нее подписку о невыезде взяли. Ты ей сможешь помочь?

— Если ты поможешь мне, — ответила я. — Например, расскажешь мне все о вашей компании «классных ребят». И о ваших последних подвигах.

— Я сначала должен все обдумать. Не имею права разглашать чужие тайны. Это договор…

— Подумай. Времени у тебя, правда, не так уж много. Но я не настаиваю. Могу ведь и не лезть в эти дела, андэстенд? Мне вся эта история не нравится ни в какой степени. Даже в самой маленькой…

Он понял по моему тону, что на сегодня разговор закончен. Тем более что часы уже показывали без десяти двенадцать.

Поэтому он покорно встал. Спрятал свою бутылку. И пошел к двери.

— Пока, — махнул мне на прощание. — Завтра перезвоню. Или зайти?

— Как хочешь…

Он вышел. Я закрыла за ним дверь и пожала плечами. Интересно, будет ли он готов к полному освещению пресловутых «чужих тайн»?

Все, Данич, пора отвлечься. А то от черного юмора нашей жизни тебя снова потянет в андеграунд, примкнешь, неровен час, к анархистам или к панкам, и тогда все твое светлое будущее, которое ты сама себе наобещала, покатится в тартарары.

Я включила телевизор. Показывали какую-то китайскую муть, но мне было все равно. Бегал там какой-то китаец с веселым лицом и очень лихо размахивал ногами, отчего все окружающие валились замертво с непристойными звуками. Смысла было так же мало, как в песне «Ветер с моря дул», и мне это даже нравилось. Я могла предаваться размышлениям, не отвлекаясь от сюжета, поскольку его там все равно не было, а безумный китаец двигался с долей грации и непринужденности, не оскорбляя мои чувства врожденного эстетизма.

Я не могла уйти от мыслей. Мне вдруг неизвестно почему стало ужасно жаль Нещадова — такого дурного и такого неловкого!

Я щелкнула пультом, выгоняя несносных китайцев в темноту экрана. Стало тихо — только бурчание Пафнутия и вой ночного ветра.