Полгода — и вся жизнь - Элизабет Хауэр

Загар на его лице был типично тропическим, темно-коричневым. Такого оттенка не добьешься, отдыхая на пляжах Средиземного моря или в горах. Черты лица стали жестче, старше, но выглядел он лучше, чем пять лет назад. Седина у корней волос и на висках не очень бросалась в глаза в светлых, русых волосах. Недавно он отметил свое пятидесятилетие, я вспоминала в тот день о нем и о его жене, которая была вдвое моложе его. Я думала о том, как она справлялась с этой разницей в возрасте, и решила, что наверное лучше, чем я со своей между Грегором и мной.

Юрген избегал смотреть на меня, его глаза искали предмет, на котором могли бы задержаться. В данный момент это была пепельница. Он нервно двигал ее правой рукой.

— Говори, что ты хочешь обсудить, — потребовала я. — У меня мало времени.

— Речь идет о Матиасе, — сказал Юрген. — Через несколько месяцев он получит аттестат зрелости.

— Да, — ответила я.

— Но он еще не достиг совершеннолетия.

— Нет, — ответила я.

— До этого момента за него отвечаешь ты.

— Верно, — подтвердила я.

— Я бы хотел, чтобы Матиас продолжил учебу в Штатах.

Так вот в чем дело. Я ждала чего-нибудь в этом роде и не выразила ни удивления, ни возмущения по этому поводу. Я была совершенно спокойна, так как знала, что отвечу. За полукруглой стойкой тихо двигался официант. Он наполнял соленым миндалем маленькие вазочки.

— А я хочу, чтобы Матиас учился в Вене, — сказала я.

Юрген собирал указательным пальцем табачные крошки в маленькую кучку.

— Учеба в Штатах имеет много преимуществ, — сказал он.

— Знаю, — ответила я, — я даже думаю, что он охотно поехал бы туда.

Юрген гневно выпрямился. Теперь он смотрел мне в глаза.

— И несмотря на это ты хочешь помешать ему?

— Нет, — сказала я, — я хочу, чтобы он еще один год провел здесь. Не потому, что я имею на это право, а потому, что хочу использовать свой последний шанс.

— Объясни, пожалуйста, в чем дело?

— Я надеюсь, что за этот год Матиас лучше узнает меня. Пока он учился в интернате, мы мало бывали вместе. Мы оба изменились. Мне всегда хотелось знать, что с ним происходит, и как-то участвовать в этом, но он не принял ни моего нового образа жизни, ни меня в новом качестве. Если мы проведем этот год вместе, у него появится возможность узнать меня. И может быть, понять. Потом он наверняка захочет уйти. Но он вернется ко мне.

Юрген молчал.

— Я не думаю, что у тебя есть этот шанс. Если ты заставишь его остаться здесь на год, он будет думать, что многое упускает. Вряд ли у него появится желание разобраться сначала с твоими проблемами и только после этого уехать. Мир, который я ему предлагаю, гораздо соблазнительнее.

— И все равно я верю, что нужна Матиасу.

Юрген посмотрел на меня с сочувствием. Его голос стал мягким и примиряющим.

— Ты изменилась. Это правда. Нашей короткой встречи достаточно, чтобы понять это. Может быть, сейчас ты лучше знаешь, что тебе надо. Но ты все же живешь иллюзиями. Я умоляю тебя спуститься с облаков на землю.

— Я давно уже это сделала, — ответила я.

Напротив меня, на голубых, с бело-золотой каймой, обоях висели две картины. На них были изображены женщины в стиле Фрагонара. Дама справа чуть склонила тонкое, нежное лицо под широкополой, надвинутой на лоб шляпой, ленты которой мягко спадали на молочно-белую кожу ее декольте. Ее грудь прикрывала шаль из прозрачного, струящегося материала. Длинные каштановые локоны, видимо слегка припудренные, подчеркивали беспечное выражение ее лица, которое, однако, не побуждало зрителя к размышлениям, полностью подчиняясь его воле. Дама была милой и симпатичной, но не нравилась мне. Лицо другой женщины — слева — было изображено лишь на три четверти. Она не смотрела на зрителя. Черты ее лица, прекрасные, но жесткие, выражали решимость и непокорность. Светлая вуаль, едва коснувшись волос, резко спадала вниз. На белые плечи был накинут красный бархатный платок. Вырез платья — едва прикрыт, однако чувствовалось, что она не хочет выдавать свои тайны, не желает, чтобы ее поняли и разоблачили. Этот образ однозначно ассоциировался в моем сознании с Камиллой. Но, в отличие от нее, эта женщина внушала не страх, а мужество. Она нравилась мне. Она была моей союзницей в разговоре, который должен принести мне победу.

— Во Флориде, — убеждал меня Юрген дальше, — есть отличные университеты. Там Матиас сможет подготовиться по любой специальности. От Флориды до Барбадоса — один короткий перелет. Матиас сможет, если захочет, приезжать ко мне на выходные. Пойми, у него там будет дом, мы сможем много времени проводить вместе. На островах живут иначе, чем в Европе. Там и время течет по-другому.

— Ты уже переставил свои часы, Юрген?

— Давно, Рената. Мы работаем друг на друга — время и я. Я знаю это наверняка, хоть и не могу доказать.

— Да, — кивнула я, — это можно понять, только живя там. Значит, ты сумел войти в новую жизнь победителем.

— Разве не заметно? — спросил Юрген. Может быть, это покажется смешным, но эти его слова напомнили мне Грегора. До сих пор я никогда не сравнивала их.

— Я тоже не пропала, — сказала я просто, без всякой гордости.

Мне показалось, что Юрген слишком поспешно постарался заверить меня в этом. Я убедилась, что он не собирается больше заниматься спасением моей персоны, и поэтому у меня не было желания бросить ему в лицо пару сомнительных сообщений о моих победах. Я терпеливо выслушала его гимн Барбадосу, совершила прогулку по пестрым и шумным улицам Кингтауна, последовала за ним в прохладные, просторные комнаты его белокаменного дома, восхитилась экзотическими растениями большого тенистого парка, будто наяву увидела, как чернокожий мальчик беззвучно подает Типунш на террасу, сбежала по узкой тропинке на пляж, к лодочной станции, была очарована формой и превосходной оснасткой яхт, попыталась представить темное ночное небо с незнакомыми звездами, под которым белые люди, одетые в платья из шелка и льна, дружески беседовали друг с другом или танцевали под завораживающие мелодии духового оркестра. Я кивала или с удивлением покачивала головой, слушая его рассказ. Теперь я смогла вдруг ясно представить себе жизнь своего бывшего мужа, о которой до сегодняшнего дня ничего не знала и не хотела знать. Искусственно созданный туманный занавес между нами исчез, его жизнь отчетливо предстала передо мной. Но в этих декорациях, составленных Фата Морганой и реальностью, передвигался не Юрген, а какой-то чужой человек. От края сцены к нему приближался хорошо знакомый и любимый мною образ, и я знала, что чем ближе он подходит к незнакомцу, тем больше становится похож на него. Вглядываясь из темноты в возникшую передо мной картину, я убрала из этих декораций того, кого некогда любила.