Меделень - Ионел Теодоряну

— Безупречно! — похвалил себя Герр Директор, наполняя бокалы… — Пейте на здоровье! Самый полный бокал — Ками-Муре.

— Налей мне еще, Герр Директор, не обижай меня! — потребовала Ольгуца, пальцем указывая на истинный уровень шампанского по отношению к декоративному, — пене.

— Алис, что ты на это скажешь? Твоя дочь жаждет возлияний!

— Бог с ней, Григоре! За счастье Дэнуца!

— Повремени, Ольгуца… Не беспокойся, ты непременно захмелеешь!

— Ты произнесешь речь, Герр Директор? — спросила Ольгуца. Губы у нее были в пене шампанского.

— Не прерывай меня! Ты всегда в оппозиции… Мои дорогие, — начал Герр Директор, поднимая бокал, — сегодня я навсегда утратил племянника и обрел сына при тех же обстоятельствах, что и Дева Мария. Прежде всего я пью за новоиспеченного отца — весьма достойного! — который своего сына крестит не в воде, а в шампанском… И в каком шампанском! — добавил он, касаясь губами светлой пены. — Gaugeamus igitur.[42]

Все чокнулись, бокалы пропели свою чистую нежную арию.

— Ну же, Алис, не будь мачехой! Чокнись с отцом вашего сына!

— Наполни мой бокал, Григоре.

— Как? Ты уже все выпила! Ты, Алис!

— Я.

Герр Директор наполнил весельем бокал, в котором его явно было слишком мало. Пена с шумом поднялась вверх. От этого бокал сделался высоким и трепещущим, словно балерина, окутанная легкой дымкой и стоящая на пуантах.

— А теперь, дорогие мои, — продолжал Герр Директор, чокаясь с госпожой Деляну, — выпьем за здоровье приемного сына. Мое самое горячее желание — чтобы лет через десять, собравшись за этим уютным столом, мы все снова выпили шампанского. И чтобы ты, Дэнуц, посмотрел на меня сквозь монокль — как я сейчас смотрю на тебя — и сказал: «Этот жалкий безумец, который за всю свою жизнь не удосужился родить собственного сына… сумел создать человека». В ожидании этого дня, выпьем за сегодняшний день, выпьем за матерей!

— У тебя хорошее настроение, Герр Директор! — сказала ему Ольгуца, держа в руке бисквит.

— По-моему, мы с тобой оба в хорошем настроении… Хорошее шампанское! Что ты на это скажешь, Ольгуца?

— Хорошее, Герр Директор! Пощипывает язык!

— В таком случае произнеси тост.

— Думаешь, я боюсь?

— Посмотрим! — поддразнил ее Герр Директор, откинувшись на спинку стула.

Ольгуца встала.

— Мама, позволь мне влезть на стул.

— Что ты собираешься делать?

— Я хочу произнести речь… в честь Герр Директора.

— Влезай. Только не упади!

— Ты прямо как статуя! — воскликнул, любуясь ею, Герр Директор.

— Не прерывай меня, Герр Директор!

Господин Деляну не находил себе места. Ему был хорошо знаком страх перед публичными выступлениями и, хотя это была шутка, дебют Ольгуцы волновал его.

Ольгуца провела ладонью по лбу и запачкалась крошками, потому что у нее в руке был кусочек бисквита.

— Дорогой Герр Директор, — произнесла она уверенно, смело глядя на него, — мы с тобой и до сих пор были родственниками, потому что ты мой дядя. Я об этом ничуть не жалею.

— Я тоже, Ольгуца.

— Нам обоим везет на родственников!

— Браво, Ольгуца! — захлопал в ладоши господин Деляну.

— Очень везет, Ольгуца! Запомни!

— Я знаю, Герр Директор, недаром я была в родстве с Фицей Эленку…

— С сегодняшнего дня мы еще больше родственники! — Герр Директор возвел в превосходную степень сравнительную степень Ольгуцы.

— Нет! Очень родственники мы только с мамой, папой и еще кое с кем…

— Кто же этот таинственный кое-кто?

— Сейчас узнаешь, Герр Директор.

— Не перебивай ее, Григоре, — вступился за дочь господин Деляну.

— Ничего, папа, я ему отвечу… Теперь ты отец моего брата. Мы еще больше родственники, потому что два больше, чем один, и потому что теперь ты дважды мой родственник.

— Ты этому рада, Ольгуца?

— Конечно, рада!

— Тогда давай чокнемся.

— Подожди, я еще не кончила!.. И я хочу, Герр Директор, чтобы и моему брату повезло с родственниками так же, как нам с тобой.

— A bon entendeur, salut![43] — воскликнул Герр Директор, обнимая ее.

— Браво, Ольгуца! Я ставлю тебе десятку за твою речь.

— Мои дорогие, — произнес Герр Директор, усаживая Ольгуцу на ее прежнее место, — то, что я обрел сына, еще не самое главное! Я лишний раз убеждаюсь, что ни один человек не может уйти от того, что ему на роду написано. Бог уберег меня от жены, но зато, как я вижу, послал мне тещу!.. Выпьем за самую юную на земном шаре тещу, и пусть все тещи будут похожи на нее!

…Дэнуц безо всякого аппетита съел несколько бисквитов, смоченных в шампанском. Он слышал звон бокалов, разговоры, шутки, но все это проходило мимо его сознания… Так, значит, произошло что-то хорошее. Всем было весело оттого, что Дэнуц сказал «да». Дэнуц мог сказать «да» или «нет»… Он сидел в столовой на стуле, высоком, странно высоком — как все стулья в торжественные минуты, — и от него ждали, чтобы он сам решил свою судьбу…

Да.

Когда-то давно зубной врач вытащил у него зуб, и Дэнуц, держа в руке этот зуб, плакал и глядел на него с недоумением и враждебностью. И тогда, как и сейчас, родители поздравляли его и смеялись, стоя рядом с креслом, в котором он испытал такие мучения… Странно! Тогда — зуб, теперь — короткое словечко «да», слетевшее с его уст. И всем очень весело! А если бы он сказал «нет»? Всем было бы грустно… Бедный Дэнуц! Ему одному только и было грустно… и в то же время словно бы и нет… Жил-был император, у которого одна половина лица смеялась, а другая плакала…

Удобно откинувшись на спинку стула, господин Деляну вдыхал аромат котнара.

— Григоре, — улыбнулся он с грустной иронией, — уж очень ты чернил сегодня нашу бедную Молдову!..

— Цель оправдывает средства!

— Нет, нет! Критика твоя была искренней, и к тому же никто лучше детей не сможет разглядеть соломинку в глазах родителей… А я, дорогой Григоре, выпил шампанского и теперь пью это вино, которому пятьдесят девять лет: оно — тысяча восемьсот сорок восьмого года!.. Я в свою очередь пью за Молдову, которая подарила нам это горькое и доброе вино, за Молдову, в которой еще рождаются души, подобные этому вину, и потому что они горькие, и потому что — добрые, и потому что редкостные. Одного желаю я своему сыну: пусть он будет одной из таких душ даже тогда, когда этого вина уже не останется в погребах Молдовы.

— Папа, а вино лучше табака?

— Хочешь попробовать, Ольгуца?

— Раз ты предлагаешь!

— Ну-ка, посмотрим.

Ольгуца смочила вином губы, потом отпила с напряженным вниманием, поморщилась и пожала плечами.

— Оно горькое, папа! Шампанское гораздо вкуснее!

— Тебе этого не понять, Ольгуца! — улыбнулся господин Деляну. — Оно для таких старцев, как мы!

— Папа, но все-таки скажи, оно лучше табака?

— Ну, еще бы! И, главное, реже!

— Тогда я тебя попрошу о чем-то.

— Пожалуйста.

Ольгуца встала со стула, подошла к отцу и начала шептать ему что-то на ухо, косясь глазом в сторону остальных.

— Ольгуца, это невежливо! — упрекнула ее госпожа Деляну.

— Merci, папа!.. Мамочка, что же делать, если у нас пир на весь мир!

— Вот, Ольгуца… И скажи ему, пусть выпьет за здоровье вас, детей.

Ольгуца вышла из комнаты с бокалом вина в руке, ступая осторожно, как акробат на проволоке.

— Для деда Георге? — спросила госпожа Деляну.

— Ну, конечно!

— Мы остаемся без детей, — вздохнула госпожа Деляну. — Дэнуца отбирает у нас Григоре, Ольгуцу — дед Георге… Правда, у нас есть Моника… Ну, пора вставать из-за стола.

— Мы еще посидим, Алис, — запротестовал Герр Директор, указывая на свой наполовину полный бокал.

Герр Директор и господин Деляну остались одни со своими бокалами.

— Когда ты уезжаешь, Григоре?

— Завтра.

— А когда привезти тебе Дэнуца?

— Примерно через неделю.

— Так скоро?

— Ведь начнутся школьные занятия.

— И судебные заседания.

— Начинается все на свете!.. Я должен подготовить его: сшить гимназическую форму, показать ему Бухарест…

— Ну что же… Твое здоровье!

— Удачи нам всем!

Аромат котнара — пряный, чуть горький, навевающий грусть — наполнил собой комнату, погруженную в тишину. Дыхание осеннего сада, смешиваясь с этим ароматом, будило воспоминания…

* * *

Госпожа Деляну вышла из столовой, перебирая пальцами кудри сына. Моника шла следом за ними. Дойдя до дверей спальни, госпожа Деляну остановилась.

— Входите, дети.

Молча опустив голову, Дэнуц пошел дальше, к своей комнате. Дверь затворилась за ним. Рука госпожи Деляну, гладившая волосы Дэнуца, на секунду повисла в воздухе с растопыренными пальцами, точно лист, отделившийся от ветки и оторванный от плода, который он прикрывал… Рука безвольно упала.