Инжектором втиснутые сны - Джеймс Бейкер

— Кого-нибудь, кто не стал бы то обращаться со мной как с драгоценной куколкой, то прямо в следующую секунду бить.

Я поцеловал ее в лоб, в щеку. Я так любил ее.

— Но я не собираюсь в тебя влюбляться, — сказала она.

Это меня не взволновало — я был уверен, что она уже влюбилась.

— А почему?

— Потому…

— Потому — что? — я поцеловал ее в шею.

— Потому что я пока не могу. Мне нужно время.

— Ну и хорошо.

— Мне нужно время, чтобы исцелиться.

— Знаю, — я подумал, что мне нужно то же самое.

— Потому что дело в том, что…

— В чем? — я скользнул рукой между ее ног.

— Меня расхерачило намного сильнее, чем ты думаешь, — от ее тона я весь похолодел.

— Меня тоже, — беззаботно ответил я. — Нас обоих изрядно расхерачило. Может, именно потому мы и достойны друг друга.

Она негромко рассмеялась и сморщилась от удовольствия, когда мой рой-роджерсовский палец лег на ее взмыленный спусковой крючок. Потом поцеловала меня, и мы галопом понеслись вниз с холма.

— Спокойной ночи, мой ангел, — прошептал я позже, когда мы уже засыпали.

— Пожалуйста, никогда не называй меня так.

Что?! Ах, да: ангел — это он называл ее так. Именно так она подписала старую фотографию. Так он называл ее на кассете. Кассета. Нет, не желаю об этом думать. По крайней мере сейчас.

— Хорошо, — сказал я и поцеловал ее плечо. И провалился в сон.

10

В понедельник я встал пораньше, чтобы успеть вернуться вертолетом в Сан-Педро. Шарлен поехала со мной до Авалона, где собиралась прикупить кое-что из бакалеи. Небо было депрессивно-хмурым, в такой день хочется вернуться в кровать и не вылезать оттуда до полудня, пока не распогодится. Шарлен держалась с отсутствующим видом, а может, была занята своими мыслями — но было очень рано, может, она просто еще не проснулась до конца.

— Я позвоню тебе днем, — пообещал я, когда мы добрались до Метрополь-стрит. День только начинался, местные открывали магазинчики — в основном тут были рыбаки, но попалось и несколько щеголеватых типов вроде яхтсменов. Народу на улице было полно, словно Метрополь была основной улицей городка на Старом Западе. Мимо прошел шериф, внимательно оглядел Шарлен. Я решил, что это было обычной мужской реакцией — слишком уж он был молод, чтобы знать, кто она такая.

— В любом случае, здесь ты, вроде бы, в безопасности, — сказал я.

Секунду она смотрела на меня, чем-то озадаченная:

— Что ты имеешь в виду? — она выговаривала слова очень осторожно. — Зачем ты это сказал?

Господи, она была под дозой. Валиум?

— Я хочу сказать, если он и начнет тебя искать, шансов отыскать тебя здесь у него почти что нет.

Ее взгляд облетел всю улицу. Если она приняла валиум, чтобы не нервничать, то он явно не помогал. Что, все эти люди вызывали у нее паранойю, так или нет?

— Зачем ему меня искать? — спросила она.

— Шар, с тобой все в порядке?

— Ага. Почему бы нет? — она выдавила смешок. — Если хочешь знать правду, я что-то немного нервничаю. Я буду рада, когда сегодняшний день закончится. У меня все еще предчувствие, что что-то идет не так.

— Хочешь, я останусь? Позвоню в студию и…

— Нет-нет, все хорошо, правда, — она пыталась говорить мило и добродушно. — Поверь, я не так уж беспомощна, как тебе кажется. Я вполне могу позаботиться о себе. Серьезно.

Ее улыбка меня не убедила. Двое парней, переходя дорогу позади нас, резко расхохотались, и она вся сжалась. Я обнял ее:

— Я люблю тебя, Шар, — я надеялся, что это прозвучит весело. Не получилось.

— Знаю, — она высвободилась. — Знаешь, мне лучше бы поскорей вернуться в дом. Майк может позвонить.

— А, да, точно, — я глянул на наручные часы. — Блин, мне уже пора бежать.

Я рванул к автобусу, идущему к вертолетной площадке. Когда я оглянулся, она уже исчезала за углом, направляясь в магазин.

Когда я приехал в «Тропикану», хмарь уже рассеялась, и грязно-синее небо пылало жестким жаром пустыни. По возвращении в падший мир — иссохшие улицы Содома после чудесной идиллии Эдема — вернулись тревоги, которые я подавлял в течение почти всего уикенда. К пяти мне надо было в студию, на совещание. Хэнк тоже будет, и он наверняка снова поднимет вопрос об интервью с Контреллом. Тормозить его будет бесполезно. Пожалуй, лучше всего будет сказать, что все обломилось, и покончить с этим. Он захочет узнать, что случилось. Надо будет что-то придумать. Но это была самая ерундовая из моих забот.

Серьезная проблема заключалась в Деннисе, и в том, как мне остаться в живых, когда он выяснит, что я помог Шарлен бежать. А выяснит он обязательно; вопрос только в том, как скоро. У него было достаточно доказательств, чтобы быстро сложить из них картинку. В конце концов, однажды он уже обвинил меня, даже если сейчас отрекался от своих слов. Но вторжение Большого Уилли в туалет во время нашего разговора оставалось серьезным свидетельством. Несмотря на то, что Деннис тогда истолковал все это в собственном извращенном смысле, я был уверен — уж Большой Уилли сумеет сложить два и два и получить разумный точный ответ.

Кроме того, оставалась еще одна возможность (причем такая, что при мысли о ней я чувствовал себя совсем неуютно), что, по крайней мере, сначала он будет далек от подозрений в мой адрес, от мыслей, что я могу тайком действовать против него — и вот тогда он придет ко мне за утешением. Разве он не твердил мне без конца, что я — его единственный настоящий друг? Я представил себе, как он заявится ко мне оскорбленный и униженный: Скотт, я не знаю, как мне теперь жить, у меня мозги плавятся, сердце бьется в судорогах, как лягушка с ободранной кожей, единственная женщина, которую я когда-либо любил, покинула меня, и у меня внутри все горит, словно кишки выжигают паяльной лампой, скажи мне, Скотт, что мне делать?

Еще я нарисовал в воображении картинку: я плаваю в бассейне «Тропиканы» лицом вниз, а люди смотрят на меня сквозь щелочки в занавесках — это как только он узнает о моем предательстве. А, да ладно. Все равно я уже несколько месяцев подумывал найти нормальную квартиру. Какое-нибудь укромное место в Дуарте, например. Почтовый ящик без фамилии и дробовик у дверей.

Еще я подумывал поговорить с ним начистоту, повести себя по-мужски. Честно и прямо. Да, я помог твоей жене скрыться, Деннис, но это ни в коей мере не умаляет моего огромного, искреннего уважения к твоей неадекватной гениальности, хотя для твоего же блага должен сказать тебе, что вне всяких сомнений, ты — совершеннейший псих и самый полный мудак из всех, с кем мне доводилось встречаться на этой планете; и скажу еще, как твой друг, что единственное твое спасение — в пересадке всего мозга целиком и годах двадцати жесткой психотерапии, да еще в торазине[309] — по тысяче миллиграммов три раза в день до конца твоей жизни. Я мог представить себе, как говорю ему все это, но при условии, что я буду в Буэнос-Айресе, а он — в цепях и в клетке, как Кинг-Конг.

Ну, в любом случае, у меня было несколько дней на то, чтобы подумать обо всем. Он должен был вернуться не раньше пятницы. А если у меня разыграется паранойя, я всегда смогу пожить у Нила.

По крайней мере, Шарлен была в безопасности на Каталине. Любой детектив легко мог бы разыскать дом моей матери в Палос-Вердесе, но о существовании дома на острове никто не знал. Мама некоторое время крутила роман с одним богатым типом, и лет десять назад он снял этот домик. Печальная была история. Их роман закончился быстро, но он по-прежнему любил маму. А сейчас он лежал в Монтесито, в коме после инсульта, но его поверенный исправно вносил арендную плату за дом на Каталине. И пока он оставался в живых, у Шарлен было тайное убежище, которое практически невозможно было отыскать.

Я срезал путь мимо бассейна «Тропиканы» и поднялся к себе в комнату; из открытой балконной двери соседей снизу разносились скрежещущие звуки «Psychotic Reaction»[310] группы «Count Five», словно вся комната была гигантским матюгальником. Я прикинул, какое время дня сейчас в Швейцарии. Вечер. Вероятно, он сейчас был без сознания, дрейфовал в пентоталовой[311] безвременной неопределенности между прежним и новым Деннисом. Когда он вернется, его будет ждать письмо от адвоката с пометкой «срочно». Исполнительный Большой Уилли будет стоять рядом с ним и все поймет. Деннис поймает взгляд подлых глаз, налитых кровью, и тоже поймет все.

Я отпер свою дверь и вошел. Застоявшаяся жаркая духота. Оставив дверь открытой, я открыл окна и, расхаживая по комнате, стянул рубаху. Хотелось срать. Взяв последний номер «Роллинг Стоун», я пошел в сортир, оставив дверь открытой — для вентиляции. Уселся и раскрыл журнал на статье о «Talking Heads».[312]

С нижнего балкона донеслась «Angel Baby».

Между дверью и стеной пробивались солнечные лучи. Я наклонил журнал, чтобы рассмотреть фотку, но вдруг что-то перекрыло свет. Я поднял глаза. Если бы я не просрался только что — теперь бы точно обгадился. В дверях стоял Большой Уилли.