Инжектором втиснутые сны - Джеймс Бейкер

Но прежде чем он успел хоть слово сказать, Шарлен умоляюще затараторила с самым скверным французским акцентом, какой я когда-либо слышал:

— О, пожалуйста, месье, мы знаем, что вы закрыты, но не могли бы вы сделать исключение? Мы приехали издалека, из Франции, только затем, чтобы увидеть это восхитительное казино.

Он поглядел на меня, словно спрашивая: «Она под кайфом или как?»

— Франция, да? По мне, выговор как на Пико-Ривера.

— Oui, oui,[296] — ответила она. — Пико-Ривера. Да, пожалуйста.

Я смущенно посмотрел себе под ноги, посмеиваясь про себя.

— Ну, блин, ладно, вроде, нормально, — и уборщик поманил нас внутрь, а сам вернулся к швабре и ведру. — Только не вздумайте тут какой-нибудь хренью заниматься, — крикнул он нам после короткого раздумья; голос его отдавался эхом. — Призрак Гая Ломбардо всяким дерьмом не интересуется.

— Спасибо, месье. Вы настоящий джентльмен.

Я взял ее за руку и повел на второй этаж:

— Нам вот сюда, наверх.

Огромный зал был пуст и тосклив, слабо пахло заплесневелыми кушаками. Я отдернул одну из тяжелых занавесей «ар-деко», что закрывали окна и почти все стены. В лучах солнца заплясали пылинки. То же самое я проделал еще с несколькими оконными занавесями, пока зала наконец не заполнилась светом — пока море света не затопило нас. Паркет засверкал.

— Боже, это потрясающе, — проговорила Шарлен. — Так жалко, что дерьмо вроде этого когда-нибудь сгинет, правда?

Я засмеялся:

— Еще как.

Она вся сияла. Солнечный свет пронизывал ее волосы и окутывал сиянием линии ее грудей, соски под ее сегодняшней голубой блузкой — и этот цвет не совпадал с голубым цветом ее глаз, но дополнял его. Она снова улыбнулась мне, так же, как за завтраком — теплой, лукавой, намекающей улыбкой. Намекающей лишь на одно; чуть удивленной улыбкой Дитрих, а я был ее одержимым недотепой-профессором, ее лежащим ниц рабом, рабом любви.

Пуская слюнки, я подполз к месту для музыкантов — ну ладно, ладно, немного преувеличиваю, на самом деле я подошел туда, где сейчас стоял на полу небольшой «Панасоник» уборщика. Включил. Разнесся голос Майкла Джексона. Не совсем то. Крутил настройку, пока не наткнулся на «Roxy Music», их томно-романтическую композицию «Avalon». Судьба.

— Потанцуем?

— Конечно, — легко согласилась она и закинула руки мне на плечи.

И как только она это сделала, я ощутил прилив нежности, словно бабочки разлетелись из глубин моего живота, а может, это было сердце — этого физического наслаждения я не испытывал очень, очень давно.

— У тебя сегодня другие духи, — сказал я. Сегодня запах был не дешево-фруктовый, а более тонкий, более мягкий. Не намного. Но вполне достаточно, чтобы я прикусил губу, не желая завыть как пес.

— Ага. Тебе нравится?

— Очень. — Музыка эхом разносилась по залу; мы задвигались в танце.

Некоторое время мы просто танцевали, а музыка накатывала на нас, словно прохладный соленый бриз. Потом я поцеловал ее в пятнышко солнечного света и понял, что никогда не буду пресыщен ею, никогда. Боже мой, как она была прекрасна. Ее стоило ждать, стоило ждать всю жизнь. Я поцеловал ее шею, потом сладкие розовые губы. Мой член отвердел и упирался в нее при каждом движении. Я расстегнул на ней блузку и целовал ее груди, а она издала глубокий горловой звук, который был бы дешевкой, фальшивкой, исходи он от кого-то другого. Ее рука опустилась и через штаны сжала мой член. Я поцеловал ее жаркий рот.

Я был уверен, что уборщик прав, и что этот Гай Ломбардо наблюдает за нами. Но я был уверен, что он улыбался нам, улыбался одобрительно, глупо и сентиментально — а мы погружались в любовное оцепенение.

Вечером я тушил мясо на ужин — первый раз за многие месяцы взялся за готовку. Пока я возился на кухне, Шарлен уселась за пианино в гостиной и заиграла. Пианино было старенькое, расстроенное, и я был изумлен тем, как хорошо ей удавалось играть. Она была еще более разносторонней, чем я думал. Сыграв буги, она запела: «Что бы ни случилось… с тем, кого я знала…»

Я рассмеялся, узнав «Remeber (Walking in the Sand)», старый хит «Shangri Las». Она пела безупречно, голос был силен и неотразим.

Потом она запела «The Night Before», раннюю песню «Beatles», которая всегда была одной из самых моих любимых. Странно зловещая, резкая, горькая, она по-прежнему «цепляла», в отличие от многих других приторных песенок «Beatles», которые давно уже устарели. От этой композиции Шарлен перешла к ритмичной, незакомплексованной «Beat Me to the Punch»[297] Мэри Уэллс; изображая сонное, тягучее произношение черных, но забыла слова второго куплета, и мы оба захохотали, и смеялись до изнеможения.

— А вот тебе еще одна, из Нью-Джерси, — сказала она, и я внутренне сжался, готовясь услышать хрип в стиле «Four Seasons»,[298] но она запела «Point Blank» Спрингстина, и окончательно разбила мне сердце. От ее голоса у меня сердце чуть не зашлось тяжелыми ударами. Эта песня идеально подходила ей. Если б выпустить ее синглом, она могла бы за одну ночь восстановить карьеру Шарлен. Как всегда, последний куплет ударил по мне. Как всегда, перечисление шансов встретить прежнюю любовь напомнило мне о Черил; а в исполнении Шарлен это было просто невыносимо. Словно пела сама Черил. Я так глубоко погрузился в песню, что почти не задумывался, почему она так же много значит для Шарлен.

Потом она вернулась лет на двадцать назад, к композиции Лесли Гор «You Don't Own Ме», и я ухмыльнулся, уверенный, что она выкопала из памяти эту затасканную песню в качестве шутки, чтобы приподнять настроение. Или черного юмора. Трудно было не заметить серьезное отношение к словам, так же хорошо подходившим к описанию ее собственного брака, как и к воображаемому затруднению Лесли.

Следующая выбранная ею песня меня встревожила. «Hurt»[299] Тими Юро — возможно, эта песня была квинтэссенцией романтических страданий всех времен. Это должно было быть шуткой, верно же? Но, добавляя вино в сковороду с мясом, я хорошо видел ее лицо — в ее глазах блестели настоящие слезы. Она подошла к строчке «Мне больно… больше, чем ты… можешь представить…» — и, Боже мой, слеза на самом деле покатилась по ее щеке.

«Мне так больно… — продолжала она стенать, — потому… что я до сих пор люблю тебя».

Нет. Этого не могло быть. Она не думала о нем, этого не могло быть, нет. Но с другой стороны — а если да? У них ведь было очень много общего в самом начале, разве не так? Может, теперь шел отлив, возвращение — и так, пока не закончилась песня. В этом ведь был смысл, да? Мне пришлось признать за ней право пройти через то, через что она считала нужным пройти. И все же меня это пугало. Эмоции женщин порой бывают совершенно непредсказуемы.

Наконец она допела «Hurt» и сделала коротенькую паузу. Если бы это был какой-нибудь концерт, я бы обязательно вставил в этом месте что-нибудь оптимистическое, например, «Brown Sugar»[300] или какую-нибудь бодрую мелодию Дорис Дэй,[301] чтобы все поголовно слушатели не изодрали себе запястья в кровь. Но у нее настроение катилось под гору, и останавливаться она не собиралась.

«Жизнь в детстве… все было так просто…»

О Господи, «Wild Horses». По меньшей мере семь минут романтической панихиды. Закажи еще один тройной и залей стаканчиком красного.

И все же, это было совершенством. Предназначалось оно, конечно, Деннису, тут никаких сомнений не было. Она его изгоняла, как беса. Она словно перенеслась в другой мир и пела там для себя, как, наверное, много раз делала за эти пятнадцать лет, не обращая никакого внимания на мое присутствие. Свет закатного солнца, пробивающийся сквозь листву эвкалиптов и падающий в окно позади нее, окутывал ее мягким ореолом. Она никогда не была так прекрасна.

На последнем, мучительном куплете ее голос сорвался. Я на миг подумал, что она сейчас разразится рыданиями. Но она продолжила душераздирающую волну мучительной боли и закончила песню.

И затихла. Я подумал — может, она теперь споет что-нибудь из своих песен, но, видимо, у нее не было ничего, что могло бы достойно продолжить то, что она только что совершила.

— Это было потрясающе, — наконец произнес я, понимая, что мои слова звучат слишком обыденно, почти бестактно.

— Спасибо, — ответила она и рассмеялась, чтобы рассеять тяжелое чувство, которое оставила песня. — Деннис как-то сделал версию этой песни. С Луизой. Прямо перед «Приливом волны».

— Непохоже, что это песня ей подходит.

— Так и есть. Получилось ужасно. Он наращивал темп, пока она не начала звучать, как обычная ерунда «бум-бряк». Запихал в аранжировку все, что только сумел придумать: барабаны калипсо, марьячес,[302] черт знает сколько скрипок на заднем плане.

Я рассмеялся:

— Похоже, звучало как на его кассете.

Она уставилась на меня: