Замри - Нина Лакур

темноту, не жертвуя деталями. Твоя фотография рассказала историю. Глухой ночью в двух окнах горит свет. В одном из них виден силуэт женщины. И я сразу думаю: что происходит в этом доме? Почему эта женщина не спит? Кто сделал снимок? Почему фотограф оказался снаружи?.. Подожди тут.

Она уходит в свой закуток и возвращается с большой рамой. Мне видна только обратная сторона.

– Не знаю, говорила ли Ингрид, но я убедила ее принять участие в конкурсе фотографии среди школьников страны. Это было за несколько недель до того, как она покончила с собой.

– Нет, я ничего об этом не знала, – говорю я, и меня переполняет горечь и обида на все, что Ингрид от меня скрывала.

– Она вычитала где-то, что судьи не любят портреты. Мол, считается, что фотографии без людей обладают большей художественной ценностью, поэтому сперва она отправила на конкурс свой прелестный снимок холма. Мне нравится это фото. Да, я считаю, что у нее есть работы посильнее, но оно мне нравится. В последний день подачи заявок она передумала и пришла ко мне с этим.

Мисс Дилейни разворачивает раму ко мне. Это черно-белая фотография большого формата: я в моей неприбранной комнате. Освещение очень драматичное: в основном мягкое, но я нахожусь в ярком пятне света от торшера в углу. Меня окружают вырезки из журналов, развешанные по стенам, книги, диски и разбросанная по полу одежда. Одеяло на кровати скомкано, поверх комода навалены тряпки и какие-то бумажки. Мой взгляд, направленный в камеру, говорит: «Хватит снимать».

Я вглядываюсь в лицо на фотографии. Неужели я когда-либо выглядела так выразительно?

– Смотри. – Мисс Дилейни протягивает мне сертификат. – Она победила.

На сертификате говорится: «Первое место. “Кейтлин в ее комнате”, Ингрид Бауэр».

– У меня полно снимков, на которых изображена ты, – снимков, которые я буду хранить всегда. Некоторые из них похожи на этот. Здесь ты сосредоточена на себе и остро осознаешь, что за тобой наблюдают, но у меня есть фотографии, где ты другая. Их она делала из другого конца комнаты или на улице, издалека. На них ты сидишь за столом, или читаешь, или идешь спиной к ней, или смеешься над чьей-то шуткой. Или просто о чем-то думаешь. Есть даже фото, где ты спишь. Не знаю, понимала ли ты, как сильно вдохновляла ее. Эти снимки с тобой… у меня в столе целый ящик заполнен только ими.

Я пытаюсь осознать, что́ она говорит. Ингрид много меня фотографировала, но она вообще снимала много. Она не расставалась с фотоаппаратом. Она постоянно смотрела на мир через объектив.

– Ее самоубийство меня потрясло. Я по-новому взглянула на себя, на свою преподавательскую работу.

Она вздыхает.

– Как бы объяснить, – бормочет она. – Как вы с ней писали… – Она снова садится, снимает очки и кладет их на стол. – «Представь, как мисс Дилейни выливает в раковину кислое молоко. Представь, как она делает зарядку. Представь, как она чистит кошачий лоток».

У меня сжимается горло, но она улыбается.

– Я нашла одну из ваших записок. Мне всегда было интересно, о чем вы с ней так оживленно переписывались.

– Извините, – говорю я. – Мы писали всякие глупости. Просто вы всегда выглядите так идеально…

Она качает головой.

– Но суть в том, что я все это делаю. Все, о чем вы писали. Я не знаю, в каких еще ситуациях вы пытались меня представить, но, скорее всего, я в них бывала.

– Я бы не была так уверена, – говорю я. – Мы представляли много вещей.

– Возможно. Но я не идеальна. Смерть Ингрид разрешила этот вопрос окончательно. Не считая ее родителей, я была для нее самым близким взрослым человеком. Я была так ослеплена ее талантом, что не чувствовала чудовищной боли, которая скрывалась за ее работами. У меня были сотни снимков, сотни возможностей заметить, что она в беде. Я подвела ее.

Мне хочется сказать, что она подвела и меня. Я вспоминаю первый день учебы – я была уверена, что она поможет мне, что будет относиться ко мне так же, как раньше.

– Вы были нужны и мне, – говорю я. У меня пылает лицо.

– Да, – говорит она. – Знаю. Прости меня.

Я больше ничего не могу сказать, и какое-то время она тоже молчит.

Наконец она продолжает:

– Я знала, что, если ты обратишься за помощью, у меня появятся обязательства перед тобой. Вот почему сперва я не хотела, чтобы ты продолжала у меня учиться. Это несправедливо, но, глядя на тебя, я всякий раз вспоминала ее. Когда я узнала о смерти Ингрид, я начала перебирать ее фотографии, и почти на всех была ты.

Она замолкает, ожидая моего ответа, но я настолько переполнена эмоциями, что просто смотрю на снимок перед собой и думаю, что никогда еще не всматривалась в себя, сидящую в своей комнате, так пристально.

– Ты даже не представляла, насколько многогранным объектом была, – говорит она. – Твои портреты вызывали то замешательство, то любовь, то гнев, то радость… весь спектр человеческих эмоций.

Она протягивает мне еще одно фото.

– Это одно из моих любимых.

Капли дождя. Солнечный свет, пробивающийся сквозь облака. Я на качелях, высоко в небе. Я улыбаюсь. Улыбаюсь. Она все-таки проявила ее.

Глаза наполняются слезами. Я на качелях. Я впервые в жизни прогуляла уроки, и я рассекаю небо, а облака расступаются у меня над головой. Я слышу ветер. Я слышу свой смех.

– Ингрид, – кричу я, – это мое первое правонарушение!

– И как впечатления? – долетает до меня ее голос.

Идет дождь. Прохлада бодрит.

– Потрясающе!

За дверью кабинета поднимается шум. Еще немного, и внутрь хлынут люди, но я пока не готова их видеть. Я заставляю себя отвести взгляд от рамы. На глаза попадается фото, где я корчу рожу, и я отворачиваюсь. Я сосредоточиваюсь на снимке с качелями. Эта улыбка.

Я бережно держу в руках эту рукотворную копию себя. Мне нужно еще несколько минут, чтобы осознать услышанное.

Мисс Дилейни кладет руку мне на плечо.

– Это фотографии возвращают мне частицу Ингрид. Жаль, что