Сестры-близнецы, или Суд чести - Мария Фагиаш

— Я сказала что-то не так?

— Ты делаешь это постоянно. Но оставим это. — Садясь в экипаж, Алекса стукнулась головой о дверной проем, и шляпка сползла ей на лицо. Николас снял ее и нежно погладил ей волосы. — Итак, что же случилось?

Алекса прижалась к его плечу.

— Ах, Ники, я просто с ума схожу.

Он понимал, что речь идет о процессе: «А у кого было бы по-другому?»

Остаток пути они провели в молчании. Раньше она входила в дом на Бургштрассе, 62, раздираемая между желанием быть с Николасом и одновременно чувством ненависти к себе самой, постоянно держа в маленьком лифте палец на кнопке «стоп» с мыслью нажать на нее еще до второго этажа. Сейчас этот дом казался ей убежищем, местом, где она надеялась избавиться от кошмара. Она надеялась услышать, что показания капрала не что иное, как ужасная ложь, что ее муж никогда не занимался этими мерзостями. Николас скажет ей правду, она безоговорочно доверяла ему. До сих пор ей не хотелось замечать его тактичность, его терпение, его опытность, потому что ей казалось, что переносить свою вину легче, если считать, что виноват в том, что она обманывала своего мужа, именно он, Николас. Раньше Николас, казалось, представлял опасность для ее брака, сейчас она надеялась, что он его спасет.

Когда он помог ей снять шубку, то весело рассмеялся.

— Я могу ошибаться, но мне кажется, что надетое на тебе — это ночная сорочка.

У нее навернулись на глаза слезы.

— Нет, это мой пеньюар. Я была слишком взволнована, чтобы переодеваться.

Николас привлек ее к себе, и она прижалась к нему. Положив головку ему на плечо, она почувствовала себя окруженной теплом и заботой. Слабо освещенный салон с огромной, излучающей мягкое, равномерное тепло кафельной печью, показался ей тем, чем для терпящего бедствие кажется надежная гавань. То, что привело ее сюда, стало вдруг не таким срочным. Хотелось на какое-то время все это отодвинуть и только наслаждаться этой тишиной.

Он отпустил ее из своих объятий, и она присела на софу. Она почувствовала шелк обивки и вспомнила со всей отчетливостью тот первый полдень в январе. Ее казалось, что это было много лет назад.

— Так о чем ты хотела поговорить со мной?

— А ты сам не догадываешься?

— О деле Мольтке?

Она кивнула.

— Показания капрала Зоммера. Я сегодня прочитала об этом в газете. — До этих пор она говорила на венгерском, но сейчас перешла на немецкий. — Что такое «педераст»?

Вопрос поставил его в тупик. Он никогда не задумывался, является ли ее безоглядная чувственность следствием недостаточного или чересчур большого опыта.

— Ты действительно этого не знаешь?

— Стала бы я тогда спрашивать?

Звучало убедительно, но он все еще не мог поверить, что такая женщина, как Алекса, может пребывать в таком неведении. Все-таки на дворе стоял 1907 год.

— Так называют мужчину, который хотел бы сексуально обладать другим мужчиной. По нашим законам сексуальные отношения между лицами одного пола уголовно наказуемы, но в Азии и Африке существуют общества, где педерастия, или гомосексуализм, в порядке вещей. В Древнем Риме и у греков было точно так же.

— Но… что же они, собственно, делают при этом?

Николас заметил, что она покраснела. Сам разговор и ее наивность были ему неприятны. Но он преодолел себя.

— Моя маленькая… — начал он в некотором смущении. — У человеческого тела, как у женского, так и у мужского, имеются определенные отверстия и… — Она смотрела на него непонимающим взглядом. — Боже мой, Алекса, ну напряги хоть немножко свою фантазию!

Она ненадолго задумалась.

— Ах вот что, — и кивнула с отсутствующим видом. — Но как они доходят до этого?

Как он должен ей это объяснить?

— Это вопрос предрасположенности, склонности. Некоторые рождаются с этим, другие приобретают.

У нее все еще был отсутствующий вид.

— И вот этим Ганс Гюнтер занимался по вечерам у Хохенау? С каким-то мужчиной? — спросила она в совершенном расстройстве.

— Откуда мне это знать? Даже в любви между мужчиной и женщиной есть столько возможностей…

— Господи, — застонала она. При этом на губах у нее появилась усмешка, странная, зловещая усмешка.

«Только бы она не упала в обморок», — подумал он.

— Знаешь ли, — он попытался ее успокоить, — ты не должна принимать за чистую монету все то, что говорилось в зале суда. Ты должна понять, в чем там дело. Там расследуется не обвинение в оскорблении, речь идет о гораздо большем. От исхода процесса зависит очень многое. В суде идет отнюдь не борьба между отставным генералом и беззастенчивым журналистом, а между гораздо более могущественными силами. Харден всего лишь марионетка.

— Но почему этот капрал Зоммер именно Ганса Гюнтера притянул? Я могу понять, почему были названы имена графа Хохенау, Линара, Мольтке и Ойленбурга. В «Дневном обозрении»пишут, что дело имеет политическую подоплеку. Но Ганс Гюнтер не имеет ничего общего с политикой. Он самый обычный офицер.

Прекратит ли она когда-нибудь задавать вопросы, подумал Николас. Хочет услышать от него правду, но как раз ее-то он ей сказать не может. Любовник не имеет права изобличать мужа.

— Я не знаю, Алекса.

— Но ты же слушаешь все, что там говорится, Ники. Неужели никто там не намекал, что Ганс Гюнтер является тем… ну, тем, о чем говорил капрал.

Она снова теперь говорила по-венгерски, как будто искала убежище в языке своего детства.

Он встал, прошелся нервно по салону и поворошил дрова в печи.

— Ты ставишь меня в щекотливое положение. Город бурлит от слухов. Раньше в таких случаях это означало: тот или другой спит с женой своего лучшего друга. После статьи в « Будущем»и скандала с принцем Фридрихом Хайнрихом теперь это означает: тот или другой спит со своим лучшим другом. И при этом никого не щадят, даже рейхсканцлера Бюлова. Бюлов недавно судился с пронырой журналистом по фамилии Бранд, который обвинил его, Бюлова, что у того что-то было с его начальником канцелярии Шефером. Две недели назад этого Бранда приговорили к полутора годам тюрьмы. Это было во всех газетах. Ты что, об этом не читала?

— Я спрашиваю тебя не о Бюлове, Ники.

Он застонал.

— Ты знаешь мои чувства к тебе, Алекса. Если я сейчас скажу: да, я знаю о таких слухах, я стану в твоих глазах подлецом. Скажу нет, ты когда-нибудь меня будешь упрекать, что я тебя обманул.

— Значит, ты что-то слышал.

— Да, но обо всем гвардейском полку. Я только скажу тебе еще раз: все это чистое безумие, просто охота на ведьм. Линара и Хохенау принудили выйти в отставку, а на тех, кто с ними когда-то бокал вина выпил, теперь смотрят косо.

— Я знаю этого капрала Зоммера. Производил впечатление аккуратного, вежливого человека с безукоризненными манерами, как у офицера.

— Жаль, что он не офицер. Тогда можно было бы драться с ним на дуэли и защитить честь твоего мужа. Защитник Хардена умышленно выбрал свидетелей из нижних чинов. Твой муж, конечно, мог бы застрелить этого капрала, но тогда это было бы убийством и, следовательно, противоправным действием.

Алекса смотрела на него с недоумением.

— Каким циничным ты можешь быть, Ники!

— Прости. Иногда я начинаю сомневаться в разумности этого мира. Если какой-то маленький солдатик ударит офицера, он получает за это десять лет тюрьмы. Убью я офицера на дуэли, мне дадут восемь недель домашнего ареста. В худшем случае ареста в казарме. Это называется справедливостью. Нужно всецело полагаться на покровительство святого Антония, чтобы верить, что суд в Моабите вынесет справедливый приговор.

— Значит, ты на стороне Мольтке?

— А что с того, выиграет он или проиграет? Я уже сказал тебе — не он стоит перед судом. И не Хохенау и не Линар. Да и не твой муж тоже. Их положение, наверное, будет погублено, но вовсе не оттого, что они будут признаны виновными.

Она вдруг посмотрела на него пронизывающим взглядом.

— Не строй из себя, черт возьми, этакого рыцаря. Ты не хочешь сказать мне правду, потому что речь идет о моем муже, это было бы, видишь ли, неблагородно. — Она вскочила на ноги и принялась расхаживать по салону. — У меня просто нет слов! Все это так ужасно… — Она остановилась и с гневом посмотрела на него. — Что ж, теперь на всем этом прогнившем свете нет никого, кто бы мог мне честно все объяснить?

Ее гнев не произвел на Николаса никакого впечатления. К таким вспышкам он давно привык.

— Ну конечно же есть. Например, твой муж. Его и должна ты спрашивать.

Алекса с трудом удержалась, чтобы не выругаться. Сейчас она выглядела беспомощной, как испуганный ребенок. Гнев ее испарился, и у него было большое искушение сказать ей правду, но это могло бы привести к тому, что она не захочет вернуться к мужу. Сейчас она была беспомощна и растерянна, и в таком состоянии вполне могло бы случиться, что она останется у него. Но когда туман рассеется, она станет упрекать его, что он просто воспользовался ее отчаянием. Да и в самом себе он не был до конца уверен. Сейчас она казалась уязвленной и оскорбленной, но он не должен был забывать о некоторых чертах ее характера, отнюдь не всегда мягких. Он желал ее сильнее, чем какую-либо женщину, — сильнее, чем Беату, в чем он против воли вынужден был себе признаться. Как раз ее непредсказуемость делала Алексу еще привлекательней, но именно это и отталкивало его, и он не знал, что сильнее.