Сестры-близнецы, или Суд чести - Мария Фагиаш

Алексы в его квартире не было, так же как не было никаких известий от нее. Если все же она уехала, она для него потеряна на месяцы, если не на годы или навсегда. Эта мысль ужаснула его. Сознание того, что он, мужчина тридцати шести лет, влюбился романтической любовью, как мальчишка, в женщину, которая не соизволила даже вспомнить о нем, вызвала у него горький смех.

Николас снял телефонную трубку и попросил соединить его с полком Годенхаузена.

— Господина майора Годенхаузена, пожалуйста, — потребовал он.

— Господин майор здесь больше не служит, — резко ответил дежурный. Он не мог также сказать, находится ли майор еще в Потсдаме, и посоветовал перезвонить на другой день.

Что, если Алекса уже уехала с Годенхаузеном в Восточную Пруссию? Должен ли он последовать за ней в Алленштайн? И что потом? У него был один-единственный шанс: подкараулить ее, пока она была в Потсдаме. Он должен с ней поговорить.

В офицерских кругах Пруссии время визитов было так же строго определено, как часы посещений в больницах или тюрьмах. Даже если бы он прямо сейчас отправился в Потсдам, до семи часов ему туда не попасть, а позже даже бывший свояк не может нанести визит. Это значит, нужно ждать до завтра. Ехать в Потсдам ему вообще не пришлось, так как на Вильгельмштрассе он случайно встретил одного из офицеров полка Ганса Гюнтера. Этот капитан не только вышел сухим из воды при этой грандиозной чистке, но был еще к тому же и соседом Годенхаузенов. Он видел, как они отправились на вокзал, и смог сообщить, что всеми делами, связанными с отъездом, заправляла фрау Роза фон Цедлитц. Тетка Роза вначале сообщила по телефону, что, мол, ее племянница с мужем проводят короткий отпуск в горах, но после настойчивых вопросов призналась, что Ганс Гюнтер действительно переведен в Алленштайн. Алекса, разумеется, отправилась вместе с ним.

— Вообще-то все это временно, — сказала она со злостью. — Ганс Гюнтер будет в ближайшее время реабилитирован, а этого еврея Бернштайна я задушила бы собственными руками. И Хардена тоже Я нисколько не удивлюсь, если окажется, что Харден тайный агент, который за деньги Англии или Франции должен опозорить прусскую армию. Поверьте мне, граф, для подобных личностей — возмутителей общественного покоя, как Харден, — нам срочно нужно что-то наподобие Сибири. Царь там, в России, не промах, он знает, как обращаться со своими революционерами. Не так, как наш кайзер. Он слишком добросердечен, слишком снисходителен и чересчур прислушивается к рейхстагу, этой банде головорезов. Есть…

Николас положил трубку. Он не ощущал боли в душе, одну только пустоту. Его любовь к Алексе граничила уже с одержимостью. Он не мог больше обходиться без нее, как морфинист без инъекции. Здесь, где о процессе болтают повсеместно и имя Годенхаузена у многих на устах, он больше не может оставаться. Он должен уехать из Берлина. Прочь из этой атмосферы. Не долго думая, он взял месячный отпуск, который ему дали без проволочек. В этот же день он известил мать о своем приезде в Вену.

Глава X

Фиакр миновал церковь миноритов и свернул в переулок Херренгассе. Уже по наличию многочисленных экипажей и автомобилей у подъезда Николас понял, что у матери собралось общество. Он намеренно не сообщил точный день своего приезда, чтобы она не сделала из его появления большого события.

Он расплатился с кучером и вошел во дворец с бокового входа. Еще с той поры, как он окончил военную академию, у него была на первом этаже своя холостяцкая квартирка. Здесь он жил и с Беатой после свадьбы. Сейчас, спустя три года после ее смерти, он мог уже зайти в квартиру без того, чтобы у него сжималось сердце. Три комнаты были полны воспоминаний: пустой стул перед письменным столом Беаты, ее трельяж, широкая кровать в стиле барокко.

Николас распаковал свой саквояж — основной багаж внес денщик, — побрился и принял ванну. Только после этого он хотел объявить о своем приезде. Он позвонил Рознеру, мажордому.

— Почему же вы не сообщили заранее день и час вашего прибытия? Госпожа графиня будет безутешна. У нее сегодня после обеда на домашнем концерте была Ее Высочество эрцгерцогиня, которой она, конечно, хотела бы с радостью вас представить.

Рознер служил в семье уже тридцать пять лет и мог позволить себе время от времени довольно свободный тон. Едва он удалился, как в комнату ворвалась графиня. От радости снова видеть сына она забыла упрекнуть его за то, что он проник в дом, пропустив ее традиционный чай.

— Ты такой бледный, это мне совсем не нравится. Ты, верно, совсем не бываешь на свежем воздухе?

— Не забывай, сейчас на дворе ноябрь.

— Но у тебя же есть автомобиль. К чему он, если ты не выезжаешь на природу. — Она замолчала. — Я бы тоже хотела иметь авто.

— И почему же его у тебя нет?

— Спроси у своего отца. Я уже давно умоляю его купить наконец «кадиллак», но ему доставляет удовольствие мне отказывать.

Целых пять минут не слышал Николас жалоб на своего отца, теперь же мать снова была в своей стихии.

— Ах, прекрати, пожалуйста, мама. Я приехал домой, чтобы хоть немного сменить обстановку, а не затем, чтобы слушать твои бесконечные жалобы на отца. Еще одно слово об этом, и мне придется возвращаться в Берлин.

— Прости, сынок, я не хотела тебя мучить. — И после испытующего взгляда: — В Берлине тебе не особенно по душе?

— Не очень.

— Этот процесс Мольтке был просто отвратителен. Я знаю, что ты особенно хорошо относился к князю Ойленбургу. Ты его видел в последнее время?

— Нет, в последнее время мы не встречались.

Она по-прежнему не сводила с него взгляда.

— Читать, что Годенхаузен был к этому причастен, было просто ужасно. Уж от него я такого никогда не ожидала, а я считаю себя знатоком мужчин. — Она ждала реакции сына, но напрасно. — Они будут разводиться?

— Откуда же мне это знать?

— Просто ты вращался в этих кругах.

— Это не так. За последний год я был у них, наверное, не больше двух раз.

— И с Алексой ты тоже кроме этого не встречался?

Скрывать свои чувства от матери ему никогда не удавалось; в сердечных делах она обладала даром провидицы. Но насколько глубоко может она с этим своим даром проникнуть? Вероятно, слухи о них с Алексой достигли ее окружения. Это было для него полной неожиданностью, до этого он полагал, что никто не знает их тайны.

Он попытался уклониться от ответа.

— Я не знаю, о чем ты.

— Ставлю одну крону против тысячи, что ты с ней спал.

— Все, что тебя только интересует, — это кто с кем спит.

— Нет, с кем ты спишь.

— Прекрати, пожалуйста, это тебя не касается.

— Ты говоришь это мне не в первый раз. Меня это, и ты знаешь отлично, очень даже касается. Отвечай: они будут разводиться? — Ее упрямство одержало верх над его скрытностью.

— Насколько я знаю, нет. Годенхаузен переведен в Восточную Пруссию, и она уехала с ним.

Его мать кивнула с удовлетворенным видом.

— Значит, у вас все кончено. Для меня это большое облегчение. Когда ты написал мне, что приезжаешь домой, я боялась, что ты ее привезешь. А сейчас ты снова свободен.

Он понимал, что она имеет в виду и что она приближается к этой теме. Я не сделаю ни одного шага навстречу, подумал он и медленно закурил сигарету.

— Ты точно такой, как твой отец. Когда я хочу поговорить с ним, он обязательно должен чем-то заняться, только чтобы не смотреть на меня.

— Я же смотрю на тебя. И пожалуйста, не начинай все сначала про отца.

— Ты помнишь Франциску Винтерфельд? — без подготовки начала она свою атаку.

— Довольно смутно. Такая пухленькая блондиночка. Это ведь она приходила со своей матерью к тебе на чай?

— Я ее довольно часто встречала и без ее матери, и она мне нравится.

— Даже так? И что же дальше?

— Тебе нужно жениться и завести детей. Это твой долг перед нами, мной и твоим отцом.

— С каких это пор тебя интересует, кто и что должен моему отцу?

Она пропустила шутку мимо ушей.

— Ты не становишься моложе, знаешь ли.

— Пока мне только тридцать шесть.

— Самое время прекратить спать с кем попало. Это не идет на пользу ни здоровью, ни твоей репутации Противно слышать, как ты прыгаешь из одной постели в другую.

Он вынужден был рассмеяться.

— Мама, не строй из себя моралистку. Это тебе не идет.

— Ты просто бессовестный. — Мать выглядела скорее польщенной, чем рассерженной. — Что касается малышки Винтерфельд, — продолжала она, не переводя дыхания, — то этот вариант не из самых блестящих. Денег у них практически нет. Они не приняты при дворе, да и у княгини Меттерних тоже. И все-таки я считаю, что она тебе подойдет. Гарантией ее целомудрия является религиозный фанатизм ее матери, я не знаю ни одной девушки, которая была хотя бы близко так непорочна, как Франциска. И так скромна и невзыскательна. С ней тебе даже не придется менять твой образ жизни. Отвези ее в Шаркани и сделай ей ребенка. И тогда она будет счастлива, а ты свободен.