Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

К лету 1951 года, в отличие от капризного и несговорчивого руководства Лейбористской партии, возглавляемые Черчиллем консерваторы – Иден, лорд Вултон, Оливер Литтлтон, Рэб Батлер, Дункан Сэндис и Гарольд Макмиллан – представляли единый оппозиционный фронт.

К тому времени дебаты в палате, иногда длившиеся всю ночь, регулярно превращались в ожесточенную ругань, и зачастую объектом нападок был Черчилль. Но он не оставался в долгу. Когда министр обороны Эмануэль Шинвелл выразил несогласие по вопросу перевооружения Германии, Черчилль резко ответил: «Заткнись. Пойди и поговори с итальянцами, только на это ты и способен». Из-за этой вспышки сотне членов парламентской фракции лейбористов пришлось написать и отправить письмо с извинениями итальянскому правительству, которое, в свою очередь, потребовало извинений от Черчилля, и он их принес. Во время майских дебатов по поводу того, стоит ли правительству Эттли продолжать продавать Китаю малайский каучук и другое сырье, несмотря на резкие возражения Соединенных Штатов (Черчилль был против продаж), один парламентарий выкрикнул: «Хватит постоянно критиковать свою страну!» Черчилль ответил: «Не мог бы почтенный член палаты прокричать еще раз?» Парламентарий так и сделал. С обеих скамеек регулярно раздавались крики: «Садись!», «Неправда!», «Убирайся!», «Уступи дорогу!». Однажды, когда Черчилль заявил, что хочет делать только то, что пойдет на благо Британии, кто-то выкрикнул: «Уходи в отставку!» Необычный обмен репликами произошел во время июльских дебатов по поводу Суэцкого канала и Иранского кризиса, когда Герберт Моррисон, новый министр иностранных дел, прервал Черчилля, заявив: «За спиной почтенного джентльмена над ним смеются». Черчилль ответил: «Полагаю, что достопочтенный джентльмен переживает, что у него нет таких сердечных отношений со своими заднескамеечниками». Но Черчилль не мог этого так оставить, поскольку Моррисон недавно заявил, выступая перед шахтерами, что Черчилль и консерваторы хотели развязать войну в Египте и в Иране. Моррисон, заявил Черчилль, «демонстрирует всему миру свою мечту возглавить партию и провести предвыборную кампанию». И добавил: «Крайне прискорбно, что в такое время руководство нашим министерством иностранных дел доверено его извращенному, испорченному, вероломному уму»[2380].

Вечером Макмиллан написал в дневнике, что выступление Черчилля было «одним из самых разрушительных и отточенных его выступлений». Насмешки и злобные выпады лейбористов не только не помешали, а, наоборот, помогли Черчиллю «установить полное господство над партией и палатой». И хотя он восстановился после операции по поводу грыжи и в течение двух лет у него не было малых инсультов, предпринимаемые усилия не могли не сказаться на его здоровье. Утомительные дебаты в палате, иногда продолжавшиеся до утра, были тяжелым испытанием даже для более молодых людей. Лорд Моран написал в дневнике, что, даже если Черчилль «вернется в «номер 10», я сомневаюсь, что он справится с работой… он потерял хватку и уже не имеет той власти над вещами и событиями». Кроме того, Моран, обеспокоенный психическим здоровьем Черчилля, если тот не вернется в «номер 10», написал: «Когда борьба за власть закончится и его политическая карьера завершится, Уинстон почувствует, что его жизнь лишилась цели. Я боюсь, что тогда может случиться»[2381].

Теперь все ждали, когда Эттли объявит всеобщие выборы, которые должны были состояться в октябре, после летнего сезона отпусков.

Хотя Клементина больше всего хотела отойти от политической жизни, она не препятствовала стремлению Уинстона в «номер 10». Но и не поддерживала его. Она считала, что новый срок негативно скажется на его репутации. Она хотела дожить с мужем оставшуюся часть жизни в Чартвелле, где наконец обрела счастье. Соседи стали благосклонно относиться к их семье, хотя раньше воспринимали Черчилля как несносного ребенка, а местные продавцы считали их семью неплатежеспособной. Все изменилось, позже написала Мэри. Теперь люди гордились соседством с семьей Черчилль, которая, в свою очередь, стала более гостеприимной и общительной. Теперь Уинстон и Клементина открывали сады Чартвелла четыре раза за лето, вход был платный, и вырученные средства передавались местным благотворительным организациям.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Клементине, хотя она была на десять лет младше мужа, недоставало его энергии, и она быстро уставала – морально и физически – от напряженной политической жизни. В мае она перенесла гистерэктомию. В июле она поправляла здоровье в Биаррице, на Бискайском заливе, в компании Мэри. В середине августа, когда парламент разошелся на летние каникулы, Черчилль (и два секретаря, его камердинер и Кристофер Сомс) отправился в Париж, чтобы встретиться с Клементиной и Мэри. Из Парижа они отправились в регион Рона– Альпы, где собирались провести две недели на берегу озера Аннеси, близ швейцарской границы. Но солнца не было. Всю неделю лил холодный дождь, и Клементина с Сомсами вернулись в Лондон, а Черчилль решил отправиться вместе со свитой на поезде в Женеву, а оттуда в Венецию, откуда собирался поехать на Лидо, чтобы вволю поплавать. Когда ему сказали, что французский поезд на Женеву не останавливается в Аннеси, Черчилль приказал одному из своих секретарей сообщить начальнику станции, что Уинстон Черчилль желает, чтобы поезд остановили. Поезд остановили. Черчилль с сопровождающими сели в вагон, их багаж состоял из пятидесяти пяти разнокалиберных чемоданов и шестидесяти пяти предметов багажа[2382].

20 сентября, через неделю после возвращения Черчилля в Лондон, Эттли прислал ему короткую записку: «Мой дорогой Черчилль, я решил провести всеобщие выборы в октябре». Он добавил, что сделает официальное объявление вечером, после девятичасовых новостей. Выборы были назначены на 25 октября[2383].

Семидесятишестилетний Черчилль понимал, что это последний шанс добиться того, чего он хотел всю жизнь: отправиться на Даунинг-стрит, 10 по волеизъявлению английского народа. В случае поражения тори он, скорее всего, сохранил бы место от Вулфорда, но, вероятнее всего, лишился лидерства в партии, и его место занял бы кто-то более молодой, скорее всего Энтони Иден. Но пятидесятичетырехлетний Иден не был ни молодым, ни здоровым; он страдал рецидивирующей язвенной болезнью. В Венеции Черчилль узнал о результатах опроса Гэллапа: большинство консерваторов и либералов хотели, чтобы лидером партии стал Иден, а не Черчилль. Вне зависимости от того, выиграет он или проиграет, эти всеобщие выборы станут для него последними в качестве главы консерваторов. Он дважды формировал правительство, в 1940 и 1945 годах, и оба раза не имея мандата от народа. Теперь он ставил на решающую кампанию свою репутацию, которую зарабатывал в течение пятидесяти лет. У него было достаточно мужества и сил для этой борьбы. А главное, у него было сердце льва. Все, кто его знал, понимали, что в случае поражения Черчилль теряет все.

Предвыборная кампания 1951 года прошла по-гоббсовски[2384] – без грубости, но мерзко, жестко и коротко.

Черчилль начал кампанию в начале октября и произнес восемь речей и дважды выступил по радио за три недели до дня выборов, 25 октября. Основной темой его выступлений была «грустная история о беспечности, некомпетентности, нерешительности и окончательном крахе, которыми… отличается политика наших социалистических правителей».

Для Черчилля вопросы внешней политики были непаханым полем, там было где разгуляться. В конце сентября по требованию иранского премьер-министра Мосаддыка все британские служащие покинули Абадан. Черчилль, который вел переговоры об иранских нефтяных концессиях в 1914 году, снова, как и во время войны, нашел события на Ближнем Востоке не просто угрозой национальной безопасности Британии, но и личным оскорблением. Во время одного из заседаний в палате общин по вопросу Иранского кризиса он сумел с помощью нескольких предложений унизить и Эттли, и иранское правительство: «Позвольте на секунду отвлечься темы. Похоже, правительство имеет преимущество, решая задачу в Персии, поскольку у него так много общего с персидским правительством. Они, как и те, зубами держатся за свое место и, как и те, упорно продолжают политику национализации, полностью игнорируя государственные интересы»[2385].