Честь - Умригар Трити

— Ни в чем, — ответила она. Закусила губу и задумалась. С каждой ускользающей секундой перспектива утонуть в мягкой роскошной перине ее кровати в «Тадж-Махале» после приятного горячего душа казалась все более призрачной. Но Мохан был прав. Если новость о вердикте застигнет их в Мумбаи, они могут и не успеть вовремя.

— И как мы поступим? Ты поедешь в Сурат, а я подожду здесь? «Застрять в этой дыре без машины — вот радость-то», — подумала она.

— Что за глупости, йар, — ответил Мохан. — Поехали со мной, я буду рад.

— Да нет, спасибо.

Мохан закатил глаза.

— Брось, Смита. Знаешь же, что я тебя тут одну не оставлю на три дня. Ладно, забудь. Могу и не ездить в Сурат. Просто скажи, что ты хочешь.

— Я не хочу, чтобы ты из-за меня менял планы.

— Смита, это неважно. Правда. — Он встал, не обращая внимания на ее удивленный взгляд. — Я в уборную. Можешь сделать две вещи, пока меня нет?

— Какие?

— Когда подойдет официант, закажи мне шоколадное мороженое. И реши уже, что будем делать.

Когда он вернулся, она спросила:

— А далеко от Сурата до зала суда?

— Час, максимум полтора. Зависит от пробок.

— Тогда решено. Поедем в Сурат. И я еду с тобой. Это самое разумное решение.

Глава двадцать вторая

У реки, где Абдул назначил мне встречу, росло большое дерево. Две длинные ветки нависли над водой; Абдул сел на одну, я на другую. Вокруг не было ни души. Поначалу я оглядывалась через плечо, боялась, что кто-то подойдет, но Абдул вел себя так почтительно, что постепенно я расслабилась. Он засыпал меня вопросами: кто живет со мной в одном доме? Чем занимаются Арвинд и Говинд? Сколько лет Радхе? Чем я люблю заниматься на досуге? Потом рассказал о себе: его отец погиб в аварии на грузовике, когда Абдулу было пять лет. Он научился шить, чтобы обеспечивать маму и младшего брата. Он отзывался о них с такой нежностью, что я поняла: у него доброе сердце.

Через несколько минут он ударил себя по лбу и произнес:

— Я так разволновался, что совсем забыл. — Он соскочил с ветки и достал из кармана маленькую шоколадку «Кэдбери». — Это тебе, — сказал он. — Прости, она растаяла. — Он отдал мне шоколадку и снова сел на ветку.

Взяв у него шоколадку, я вновь засмущалась. Подумала: может, отнести ее домой и отдать Радхе? Но Абдул так хотел, чтобы я ее попробовала, что я развернула серебристую обертку. — Хочешь? — я протянула ему батончик.

— Сначала ты, — ответил он. — Что останется, могу и съесть.

Ни один мужчина за всю мою жизнь никогда не просил меня есть первой. Мать подавала еду отцу в первую очередь. Мы всегда сначала кормили братьев. Может, в мусульманских семьях все делают наоборот? Я откусила кусочек шоколадки.

— Теперь ты, — сказала я, а он улыбнулся и попросил отломить ему маленький кусочек. Я мысленно поблагодарила его за любезность. Абдул был хорошим человеком, но я бы не рискнула навлечь на себя гнев Господа, а Он бы точно разозлился, если бы мусульманин откусил от моего батончика.

Мы сидели на низких ветках и болтали ногами, как дети. Я подумала, что никогда в жизни не была так счастлива. Абдул рассказывал о младшем брате, но я вдруг прервала его и сама удивилась, услышав свой голос:

— Зачем ты пригласил меня сюда?

— Мне очень хотелось с тобой поговорить. Весь день на работе я смотрю на тебя во все глаза и вижу, как ты берешь на себя работу старой женщины, что сидит рядом, чтобы она не отстала от нормы. Вижу, как ты припасаешь еду для сестры. У тебя доброе сердце, я знаю.

Я покраснела от стыда при мысли, что он так пристально наблюдал за мной. Я вдруг испугалась. «Надо уходить, сейчас же, — подумала я. — Пока кто-нибудь не застал нас. Пока он не сделал какое-нибудь неприличное замечание».

— Мина, — продолжал Абдул, — я не желаю тебе зла. Пожалуйста, не пойми меня неправильно.

— Ты уже оскорбил меня, заговорив со мной так фамильярно.

— Оскорбил? Если любовь — это оскорбление, значит, я оскорбляю свою маму. Я оскорбляю Бога.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Бога, говоришь? Это что за святотатство?

— Мина, — сказал он, — неужели ты не понимаешь? Я люблю тебя так же сильно, как свою маму. Так же сильно, как люблю Аллаха.

— Тогда тебе надо найти женщину, которая, как ты, поклонялась бы Аллаху.

Он бросил на меня такой долгий и печальный взгляд, что у меня защемило сердце.

— Я бы хотел. Хотел бы найти такую. Но уже поздно. Ведь с первой минуты, как я тебя увидел, мое сердце было отдано тебе.

— Как это возможно? — Мой голос звучал пронзительно и гневно. — Разве может мусульманин полюбить индуистку?

Он закрыл лицо ладонями, словно смотреть на меня ему было невыносимо. Руки у него были такого же цвета, как у Говинда. Я подумала: «А руки у Абдула мусульманские? А ногти? А кожа? Как становятся мусульманином? Или индуисткой? Просто родившись в семье мусульман или индуистов?»

Мне хотелось поделиться с ним своими мыслями, но я не могла подобрать слова. Я проклинала свою необразованность. Я не умела красиво выражаться, в отличие от него.

Он поднял голову и посмотрел на реку.

— Прежде всего я индиец, — тихо ответил он. — Для меня на первом месте моя родина. И на втором — религия. Я не ищу жену-индуистку, мусульманку или христианку. Мне нужна индианка, девушка, с которой у нас одна родина.

— Ты меня совсем не знаешь, — возразила я. — Бас, мало несколько минут в день наблюдать за мной на работе, чтобы как следует понять меня.

— Я знаю, что у тебя на сердце, Мина. — Его глаза блестели, как речная галька. — Знаю, что у тебя добрая душа. Мои намерения чисты. Я хочу попросить у твоих братьев твоей руки.

В нашей касте невеста и жених обычно встречались только в день свадьбы. Брак заключали сваха и родственники. Составляли гороскоп. Наводили справки о семье. Договаривались о размере приданого. Но главное — невеста и жених должны были принадлежать к одной касте. Лишь тогда можно было говорить о каких-то свадебных планах. Абдул словно не знал о наших древних традициях. Может, в его религии другие правила?

— Старший брат никогда не даст согласия на этот брак, — ответила я. — Ты из другой касты, и ты мусульманин. Ты не знаешь Говинда. Для него это оскорбление. А в гневе он ведет себя как бешеный водяной буйвол.

Тогда Абдул сказал то, что мог сказать лишь святой или безумец.

— А ему какое дело, за кого ты выходишь замуж? Я хочу жениться на тебе, а не на твоем брате. Поэтому согласие должна дать ты.

— Ты сошел с ума! — воскликнула я и спрыгнула с ветки на землю. — Совсем стыд потерял! Я — девушка из приличной семьи. Брат мне как отец. Как можно выйти замуж без его разрешения?

Абдул взглянул на меня грустно и обиженно. Его грусть глубоко ранила меня, и мне захотелось ранить его в ответ.

— Всем известно, что вы, мусульмане, не дети Божьи. Но в моей религии принято уважать старших. — Я пошла прочь.

Он спрыгнул с ветки и пошел следом, но я закричала:

— Не приближайся ко мне! Неужто не понимаешь, что с тобой будет, если я расскажу, как ты меня оскорбил?

Он замер.

— Я не хотел ничего плохого. Прошу, выслушай меня.

Но я не стала слушать. Я побежала прочь и вернулась на главную дорогу. И всю дорогу до дома бежала.

Лишь перед сном я позволила себе вновь подумать о руках Абдула. И снова попыталась решить эту задачку: что делало его мусульманином? Я представила длинный ряд человеческих рук. Как узнать, какие принадлежат мусульманину?

Допустим, мне удалось бы отличить мусульманские руки от других; но выбрала бы я руки индуиста?

Глава двадцать третья