Новый Мир ( № 9 2007) - Новый Мир Новый Мир

Отрицание явно было ее любимой риторической фигурой. Не исключаю, что у нее уже заготовлена новая памятка:30

Visiting scholars:

NOT Zholkovsky!

 

УЧИТЕЛЬ СЛДОВЕСНОСТИ

 

Мой лос-анджелесский знакомый Эдуард — мастер слова, не расходящегося с делом. По образованию он режиссер, по призванию — бизнесмен. Силой красноречия и постановочного таланта он продает богатым эмигрантам картины с иконописными грузинскими царевнами, а калифорнийским галереям — самих художников, импортируемых из бывшего совка.

Он журит меня за профессорское умничанье, а я его — за потакание пошлости.

Чтобы открыть перед приемной дочерью, с утомительным однообразием то выгоняющей, то впускающей обратно своего бойфренда, более широкие горизонты, он поместил на интернетном сайте для любовных знакомств соблазнительное описание ее личности: “На первом месте у меня мой шестилетний сынишка. На втором, третьем, четвертом и пятом — секс, секс, секс, секс”. Отбою от претендентов не было, но она как-то не вжилась в образ, и, приходя в гости, я видел все того же бойфренда.

Больше, чем с падчерицей, Эдику повезло с ее быстроглазой подружкой, приехавшей в Калифорнию из сибирского захолустья. Жемчужиной ее интернетного имиджа (разумеется, после пятилетней дочурки) он сделал пристрастие к Чехову.

Чехова американцы любят — потому что, в отличие от Пушкина, он переводим, а в отличие от Толстого-Достоевского — краток и ненавязчив. Они даже каким-то образом чуют в нем загадочную русскую душу, хотя основная мысль у него вполне западная — типа мойте руки перед едой (с русской добавкой: и они все равно будут грязные).

Предложения посыпались. Возникло, правда, затруднение — сибирячка не читала ни строчки любимого автора. Но она подошла к делу серьезно. Заехала к Эдуарду за Чеховым, взяла, стала читать, полюбила. С женихами тоже разобралась, на ком-то остановилась. Эдика не устает благодарить; особенное, говорит, спасибо — за Чехова.

Сколько в этой истории процентов правды, не знаю — учитывая словесное мастерство Эдуарда. Словесное мастерство и, подозреваю, желание быть в моих глазах ближе к Чехову, чем к другим героям своих проектов. Вообще показать, кто из нас действительно умеет преподавать литературу. Кто — профессор Серебряков, а кто — профессор Хиггинс.

 

ЗВЕЗДЫ И НЕМНОГО НЕРВНО

 

Я сам люблю блеснуть, и мне льстит знакомство с блестящими современниками. Корнями этот сорт тщеславия уходит в романтический культ гения, хотя давно уже осознано, что самое интересное в выдающемся человеке — это его профессиональные достижения, а не погруженное в заботы суетного света человеческое “я”. Часто слишком человеческое. Как говорила мне одна приятельница, которая, будучи женой известного художника, много общалась со знаменитостями, их лучше читать и видеть на сцене, чем принимать у себя дома.

Мое тщеславие носит строго гамбургский характер. Надо, чтобы знаменитость меня действительно восхищала; автографы Евтушенко, Ильи Глазунова и Аллы Борисовны мне ни к чему. Как, впрочем, и автографы — уже в другом значении — Мандельштама, Пушкина или Моцарта, потому что речь не идет о безличном коллекционерстве. Волнует индивидуализированный жест внимания почитаемой знаменитости к тому факту, что в таком-то городе живет Бобчинский Петр Иванович.

Однажды на даче у знакомых, причастных к артистической среде и отчасти знаменитых, я оказался в обществе режиссера, спектакли которого мне нравились. Он держался любезно, но отстраненно. Разговор все же зашел о режиссуре, и я попытался произвести на него впечатление чем-то вычитанным у Эйзенштейна. Он реагировал вяло. Признавая свое поражение, я напомнил ему о рассказе Аверченко, в котором случайный попутчик пристает к писателю с расспросами о литературных знаменитостях, тот этим тяготится, а узнав, что собеседник — тяжелоатлет, переносит разговор на его территорию и начинает расспрашивать о подвигах Ивана Поддубного. Режиссер посмеялся, и к проблемам эстетики мы больше не возвращались.

Он вообще скорее скучал. Они с женой, примой его театра, ели в стороне, за отдельным столиком, и с публикой контактировали мало. Я недоумевал, что же он тут делает, но потом застал его на веранде оживленно беседующим с одним из гостей, разговорчивым оригиналом-архитектором, местным сумасбродом. Вслушавшись, я убедился, что формула Аверченко работает без­отказно: обсуждались возможности теплоизоляции дачи, недавно приобретенной режиссером. Я подмигнул ему, он ответил понимающей улыбкой.

Вечер тянулся долго и закончился небольшим концертом силами собравшихся знаменитостей, гвоздем которого стало исполнение, с участием режиссера, куплетов из его популярного спектакля. После этого гости стали разъезжаться, и я услышал, как, прощаясь у своей машины с хозяйкой, жена режиссера, промолчавшая все это время, сказала:

— Он с утра хотел спеть — и спел.

С тех пор я несколько раз встречал его в антрактах его спектаклей, а однажды — в студии у общего знакомого, радиожурналиста, когда он выходил из аппаратной, а я входил ему на смену. Я всегда почтительно с ним раскланиваюсь, он отвечает тем же, но остается проклятая неопределенность: знает ли он, что вот живет в таком-то городе Жолковский Александр Константинович?..

 

КАРПАЛИСТИЧЕСКАЯ ВИНЬЕТКА

Впервые на эти мысли меня навели жалобы знакомой, у которой ослабли кисти рук. Старость, понятно, не радость, зато несколько раз повторенное выражение carpal tunnel звучало интригующе. Вслушавшись, я возвел carpal к хрестоматийному carpe diem, осмыслил загадочный орган как “хватательный” и успокоился.

Но этимологией мне отделаться не удалось. Вскоре заболели мои собственные кисти, особенно левая, так что пришлось пойти к врачу. Вместо шикарного carpal tunnel он произнес обыденное, но не менее устрашающее arthritis 31 и прописал суровую бессолевую диету.

С carpe diem тоже не все оказалось просто. Эта формула — из Горация, из заключительной строки его оды “К Левконое”. Шервинский переводит: Пользуйся днем , Семенов-Тян-Шанский — Лови день этот. Оба по-своему правы. Один передает здравую умеренность горациевского совета, другой — парадоксальность (и тем самым проблематичность) попыток ухватить руками время. Но, как любят говорить специалисты по переводу, “мы-то знаем, что перевод невозможен”. Шервинский отказывается от метафоры, Семенов-Тян-Шанский ее сохраняет, но ценой неуместной романтической шипучести типа Ловите миг удачи! Пусть неудачник плачет! Мгновенье, ты прекрасно! Продлись, остановись! Играй, Адель, не знай печали!..

И вообще, латинское carpo значит не “хватать, ловить”, а “рвать, дергать, резать”, а carpe diem — соответственно “срывай/убирай/пожинай день, как урожай”32. Глагол взят из лексикона виноделов (недаром серию советов открывает практичное vina liques, “вина цеди”). Оттуда же и метафора, которой облекается рекомендация умерить ожидания. В обоих русских переводах надежду почему-то укорачивают, как нить33, хотя в оригинале ее предлагается подстричь, как лозу (spem longam reseces). Жест, приписываемый Горацием Левконое, укоренен в привычном для нее хозяйственном опыте34. Он столь же оригинален и одновременно деловит, как как с полки, жизнь мою достала / И пыль обдула . Примеров из Пастернака можно было бы найти множество, но мне дорог этот — сочетанием подспудного виноградного мотива (если вдуматься, кто именно совершает карпальную акцию) с книжным.

Сам я — до статей Цивьяна35 и боли в кистях — о существовании карпалистики не подозревал и попадавшим иногда в сферу моего внимания карпалистическим прозрениям поражался. Об одном знакомом моя вторая (тогда будущая, потом бывшая, а теперь давно покойная) теща сказала, что он ей не понравился.

— Как?! Такой умный! Симпатичный!

— Я всегда смотрю на руки. У него пальцы короткие, толстые, загнуты внутрь. Такие люди обычно эгоисты и скупердяи — все себе.

Я не нашелся, что ответить, тревожно осмотрел собственные руки и стал пристальнее наблюдать за приятелем. Диагноз подтверждался. Что неудивительно — “себе на уме” большинство людей. А у меня и со скупостью проблемы, хотя руки, благодаря диете, пока не скрюченные. Более того, в моем репертуаре есть нечто такой скрюченности противоположное и, не исключено, вообще уникальное.