Новый Мир ( № 9 2007) - Новый Мир Новый Мир

 

Следовать за мыслями великого человека есть наука самая занимательная.

А. С. Пушкин.

 

Удивительно, сколь богато духовное наследие, оставленное русским зару­бежьем: полных двадцать лет прошло, как началось «возвращение утаенного», а и до сих пор процесс этот не закончен. Так, знакомство наше с творчеством Питирима Александровича Сорокина по-настоящему состоялось только теперь — с публикацией его «Социальной и культурной динамики»1. Предыдущие его работы, которые мне довелось читать, показались мне интересны, что называется, местами, но в целом не производили сильного впечатления. Уже прочитав «Динамику», я понял — почему: чтобы «выложиться», Сорокину нужен был крупный формат. Подобным образом иному сочинителю музыки тесен формат прелюда или сюиты, ему нужна четырехчастная симфония (или несколько симфоний), чтобы поведать миру о том, что он знает2. «Социальная и культурная динамика» — Opusmagnum (главный труд) Сорокина. Но это также Magnares (выдающееся свершение) в ограде всей европейской науки (в первую очередь философии истории, но не только). Сорокин сам отдавал себе в этом отчет, когда на вопрос, кто в области философии истории (вообще-то он предпочитал говорить о «макросоциологии») «крупнейшие», отвечал: «Я и Тойнби». Здесь, правда, «забыт» третий (а по времени — первый) — О. Шпенглер. Автор «Заката Европы» как ни­кто другой задал «высоту полета» — назовем ее подоблачной, — позволяющей озирать движение целых цивилизаций «от их рождения до смерти».

В отличие и от Шпенглера, и от своего ровесника А. Тойнби, Сорокин сосредоточился на изучении только одной цивилизации — европейской (включая, разумеется, античную ее часть), но узловые выводы, к которым пришел, посчитал универсальными для всех других. И основательность проявил здесь такую, какую не проявлял, наверное, никто до него и, конечно, после. Прочитав первые несколько десятков страниц, я испытал некоторое изумление, имеющее нечто общее с изумлением ученых, впервые обнаруживших в вечной мерзлоте гигантские следы какого-то доисторического существа. Произвел впечатление равно охват материала и глубина его проработки3.

И еще отличие от Шпенглера: «Закат Европы» написан мыслителем, который был в значительной мере художником, а Сорокин свою концепцию выстроил на «строго научных» основаниях.

И это довольно-таки парадоксальный факт. Как раз в России философское мышление традиционно тяготело к художественному, по крайней мере в лице наиболее известных его представителей. Но русская философия конца ХIХ — первой половины ХХ века (после революции — в эмиграции) явилась плодом высокой зрелости русской культуры (не случайно, что почти все известные философы вышли из интеллигентных семей, впитавших ее богатый опыт), а Сорокин по рождению принадлежал к несчетному, назовем его так, подлеску, во многом еще проживавшему ее, культуры, юность.Почти-архангельский мужик (уроженец села, расположенного на крайнем северо-востоке Вологодчины — теперь это Республика Коми — по границе с Архангельской губернией)4, вступив под университетские своды, проникся верою в «позитивные» науки; сам он определил свое изначальное мировоззрение как «научное, позитивистское и прогрессивно оптимистическое»5 (и эту веру в науку Сорокин сохранил до конца дней). Позитивизм же, как известно, держится на расстоянии от всякой философии.

Но здание мирообъяснения, которое Сорокин начал воздвигать «от земли», опираясь на «строго научные» данные, в конечном счете вознеслось у него за облака, где излюбленные социологами математически строгие линии переходят в пунктирные и потом вовсе теряются в небесной голубизне. И сам П. А. вынужден был признать, что у него получилась философия истории (хотя, как уже было сказано, предпочитал термин «макросоциология»). И потому в среде собратьев социологов он до некоторой степени оставался «чужеродным телом», хотя пользовался у них большим авторитетом, а в по­следние годы жизни даже был президентом Американской социологической ассоциации.

 

Не всякий сумеет найти сорокинскую «Динамику» (тираж 1500 экз.), и не у всякого, кто ее найдет, хватит терпения дочитать ее до конца — для этого самому надо быть немножко «ископаемым»; поэтому имеет смысл пересказать самое главное, что есть в этой книге.

Динамика социальной и культурной жизни состоит, по Сорокину, в по­следовательной смене и, отчасти, сосуществовании различных типов культуры (поэтому в названии его книги культурное следовало бы, наверное, поставить впереди социального). Каждый тип культуры (понятие, весьма близкое шпенглеровской «душе культуры», хотя последнее выражение Сорокин почти не употребляет) связывает воедино сознание и подсознание, индивидуальные побуждения и социальное поведение, логику и психологию, понятия о вечном и временном, искусство и науку, систему истины и вкусы, экономику и демографию, юридические понятия и политические представления и так далее. Одни связи здесь — жесткие, другие — более свободные, но прослеживаются всегда и всюду.

Основных типов культуры три: идеациональный (ideational), чувственный и идеалистический (есть еще не основные — псевдоидеациональный и цинично-чувственный — но так как я обещал говорить лишь о главном, не буду их дальше касаться). Идеациональный тип исходит из того, что существует высшая реальность — трансцендентная, которая «растворяет» в себе чувственный мир; акцент делается на самоуглублении, на внутреннем опыте, который выводит к высшим и неизменным ценностям, приоритетным в сравнении с чувственными побуждениями.

Прямо противоположен чувственный тип, для которого существует только мир сей и внешние обстоятельства являются определяющими; для него характерно обостренное переживание радости и горя, связанное с удовлетворением и неудовлетворением чувственных потребностей, при том что горе (то есть смерть) в конечном счете берет верх.

Наконец, идеалистический тип — смешанный, более или менее уравновешивающий два предыдущих типа.

Тойнби убеждал Сорокина, что идеалистический и другие (не основные) типы — лишние, что любое общество характеризуют два вектора: поту- и посюсторонних устремлений. Но Сорокин тяготеет к дифференцированной типологии, что отчасти можно объяснить тем, что вышел он из лона позитивизма с его известной склонностью кразного рода классификациям и таксономиям. Но и безотносительно к позитивизму классификация — вещь необходимая: понимание начинается с различения. И в самом деле, не только идеалистический тип не лишний, но идеациональный и чувственный типы нуждаются еще в дальнейшей дифференциации.

Как показывает Сорокин, идеациональный тип имеет две разновидности. Аскетически-идеациональный тип ведет к отрешению от мира и подавлению или «усмирению» чувственных начал; это преимущественно монашеский тип. Активно-идеациональный тип также отдает приоритет вечному и нечувственному, но при этом уделяет внимание миру сему, допускает и поощряет преобразовательскую деятельность, не отвергает, в определенных рамках, удовлетворение чувственных потребностей.

Чувственный тип также имеет две разновидности. В активном варианте он является носителем «прогресса» и, хотя ставит целью достижение чувственной свободы и удовлетворение чувственных потребностей, в первую очередь для себя самого, тем не менее умеет владеть собою и не забывает об интересах остальных. А пассивно-чувственный тип не предполагает никакого настоящего контроля ни над собою, ни над средой; это чистый паразит, живущий непосредственными физическими ощущениями.

Идеализм (очень условное наименование) тоже бывает разных «сортов». Высший «сорт» — идеалист в общепринятом смысле слова. Низший — тот, который наслаждается жизнью этого мира и в то же время не забывает «о душе» и отдает «Богу Богово», хотя бы и в очень скромной мере.

Сорокинская типология имеет, как мне кажется, значительную эвристическую ценность, и в то же время она условна и открывает возможность дальнейшего дробления типов.

Но Сорокин поставил своей целью не просто описать типы культуры, но показать на конкретном историческом материале (а это значит: с охватом всех сфер человеческой деятельности), как они взаимодействуют, изменяются, флуктуируют — на протяжении двух с половиной тысяч лет европейской истории, выделив каждое двадцатилетие внутри этого гигантского историче­ского периода. Поистине, такую задачу мог поставить себе только человек-гора!

Флуктуация — центральное понятие философии истории Сорокина. В его представлении история есть постоянно волнующийся поток, в котором малые волны сменяются большими, и наоборот, какие-то слои «отстают», другие, в противоположность им, «забегают вперед», а иногда волнение уходит вглубь, и тогда на поверхности наблюдаются только легкие колыхания, зыбь и рябь; лишь способность наблюдателя «глядеть в воду» позволяет ему уловить здесь определенные типы культуры, которые, впрочем, тоже меняют свои очертания.