Под знаком четырёх - Майя Тугушева

И романы, и пьесы Кристи весьма познавательны, в том числе и с общественно-политической стороны. «Английский (и не только английский) читатель и зритель узнавали из них о том, что происходит в стране, в большей степени, чем из газеты «Таймс», например, о продовольственных трудностях во время мировых войн и после них, о том, что очень богатые так и остались богатыми в обществе всеобщего благоденствия, а бедные — бедными, о приливах и отливах безработицы, о бунтарских настроениях молодежи после второй мировой войны, и все это без всякого черного юмора, когда он вошел в моду, без ужасающих сцен насилия и жестокости», — так писал один из довольно придирчивых английских знатоков творчества Кристи.

И действительно, щадя чувства своих, по выражению миссис Ариадны Оливер, старомодных чудаков, Агата Кристи ни разу, например, не сделала темой романа преступление на сексуальной почве. Она умела балансировать на грани дозволенного вкусом и чувством сострадания. Она отдавала себе отчет в том, что постоянная демонстрация жестокости и насилия сначала ужасает, а потом ведет к потере способности сочувствовать, к этической пассивности, или, как об этом говорил Чандлер: «Слишком сильный шок вызывает душевное онемение». И в этом они с Кристи совершенно солидарны. В «Автобиографии» она пишет: «Никто и помыслить не мог тогда (при начале ее литературного пути — М.Т.), что настанет время, когда будут читать криминальные романы потому, что в них смакуются сцены насилия, что они доставляют садистское удовольствие описанием зверства во имя зверства… Но теперь жестокость почти так же ежедневно употребительна, как хлеб с маслом. Я не понимаю, как такое возможно». В этом сопротивлении жестокости — еще одна из причин популярности Кристи.

Самые знаменитые «Пуаро» — Алберт Финни и Чарльз Лафтон

Любопытно отметить, что ей никогда не была свойственна и сентиментальность. Она скупа в описании чувства и словно пренебрегает той истиной, что мелодрама так же любима читателем, как детективный элемент. Нелюбовь к мелодраме проявилась у нее еще в детстве, когда ей читали «Лавку древностей» Диккенса: «Смерть малютки Нелл меня не трогала, меня даже слегка тошнило от приторности. …Но, конечно, во времена Диккенса целые семейства рыдали над этой патетической сценой». Ее собственная популярность, как правило, обходилась без дополнительного ресурса мелодрамы и патетики. Очень не любила она вводить в роман и любовную интригу — по ее словам, это равносильно тому, чтобы описывать любовные сцены в научно-исследовательском трактате. Она чувствовала, что напряженность действия, проистекающая из разрешения детективной загадки, и драматизм, вызванный любовной коллизией, — вещи разные и надо обладать по меньшей мере талантом Уилки Коллинза, чтобы умело соединять оба эти способа возбуждать читательский интерес, как то удалось Коллинзу в «Лунном камне».

Склад и характер таланта Кристи были таковы, что ей удавалось психологически настроить читателя прежде всего на увлекательную игру в раскрытие тайны. Она преуспела в этом настолько, что время между двумя мировыми войнами, когда она стала королевой детектива, нередко называется его золотым веком. Конечно, в нашей стране она не достигла того пика популярности, как в остальном мире (ее произведения переведены на 103 языка), — но, очевидно, учитывая возрастающие усилия издателей и переводчиков, у нас для нее многое впереди. Не исключаю и такого поворота событий, когда слава Шерлока Холмса несколько померкнет перед любезной настойчивостью вездесущего Эркюля Пуаро, помноженной на проницательность и философскую мудрость мисс Джейн Марпл. И все же уверена, что это будет временное отступление: слишком прочное место в нашем сердце занял Холме (а заодно и Уотсон). И кланяются, уступая им это почетное место, и доблестно почивший Пуаро, и продолжающая свой жизненный подвиг «наблюдения и сопоставления» мисс Джейн Марпл.

И Мегрэ раскурил трубку…

Дождливый город детства Льеж. Каждое утро мальчик просыпается при свете медной керосиновой лампы. Каждое утро мать тщательно чистит ее, мечтая о том времени, когда и у них будет электричество. Вода замерзла в кувшине. Сегодня надо успеть к шестичасовой мессе: идет рождественский пост и мальчик будет прислуживать в храме. Две монахини торжественно подадут ему старинное кружевное облачение.

Учится мальчик в школе отцов миноритов, и весной ему позволяют покопаться в монастырском огороде. Мальчик еще не знает, что непреодолимый зов земли — наследие предков, извечно возделывавших свое поле. «Я — крестьянин», — скажет шестьдесят пять лет спустя всемирно известный писатель Жорж Сименон.

Но вот и Пасха. Сейчас Жорж наденет новые костюм и соломенную шляпу, они наполнят фляжки кофе и отправятся в деревню за несколько километров от Льежа, на «Голгофскую» гору. Перед часовней уже накрыты столы, праздничный люд угощается сладким рисовым пудингом и содовой.

Сименоны тоже пьют свой кофе, глядя на пирующих из-за изгороди. Они, конечно, могли бы посидеть и за общим столом, но мать блюдет строжайшую экономию. Иногда она все же покупает три пирожных на четверых: двое взрослых и двое детей. Трое отрезают по кусочку от своего пирожного для четвертого. Каждый франк в семье на строгом учете, каждый сбереженный сантим опускается в копилку. Мать пилит отца, рослого, доброго, миролюбивого человека. Он влюблен в свою скучную работу, находит в ней истинное удовольствие и не стремится к лучшему, почему так и остался скромным бухгалтером страховой фирмы.

Пришлось госпоже Сименон самой позаботиться о семье, и она открыла пансион. Это была удачная мысль и не только потому, что копилка хотя и медленно, но пополнялась. Пансион облюбовали русские студенты, учащиеся за границей, а также политэмигранты, хлынувшие в Европу, когда революция 1905 года потерпела поражение. Они приохотили мальчика к русской литературе — в переводах, конечно, но в это время уже переведены Гоголь, Достоевский и Толстой, Чехов и Горький. И мальчик читает запоем: «К двенадцати годам я уже познакомился с книгами Гоголя и Достоевского. Позднее — Чехова, которого всегда любил больше всех».

Госпожа Сименон гордилась своим делом, оно укрепляло ее престиж среди наиболее уважаемых ею людей — лавочников, торговцев, служащих. «Не смей играть с детьми рабочих, этими хулиганами», — постоянно твердила мать. То был обыкновенный обывательские снобизм: презрение к тем, кто ниже, почтение к вышестоящим. Богатые — сильны. Бедные — слабы. Это потом, став известным журналистом и завсегдатаем официальных завтраков и обедов, он поймет, что богатые скорее слабы — своей боязнью потерять деньги и привилегии, но тогда он четко разделял людей на «тех, кто порет, и тех, кого порют».

Подростком он стал сочинять стихи, уединяясь на холодном чердаке. Он кутался в красно-желтый халат, сшитый матерью из старого стеганого одеяла, и писал о высокой колокольне. Ей так одиноко в холодной высоте, с грустью и любопытством смотрит она вниз на шумные кварталы. Там кишат люди, там фруктовый рынок, и летом иногда доносится до старой колокольни восхитительный запах абрикосов и дынь. Счастлив ли он был в детстве и юности? На этот вопрос он потом отвечал: «Я не хотел бы заново пережить детство, да и никакой другой период своей жизни…»

В нем всегда был силен дух противоречия. Маленький служка — бунтарь. Таким он был и у отцов миноритов, и в иезуитском коллеже. Ему не по нутру общепринятые рассуждения о том, что прилично, а что нет, поэтому нередки ссоры с матерью. Впрочем, он довольно рано понял, что спорить с ней бесполезно. Мальчик учился молчать и подчиняться.

Пятнадцатилетним юношей гулял он по вечерам в парке вокруг беседки, держа в руке палевые перчатки, — так было положено приличному молодому человеку. Раскрепощение началось, когда он бросил школу из-за болезни отца.

В шестнадцать лет он уже работает репортером в католической «Льежской газете». В его маленьких статейках прорываются иной раз еретические настроения, он слывет вольнодумцем, но при этом Жорж Сим осмотрителен, своим местом в газете он дорожит. А кроме того, он способен и предприимчив, и, поколебавшись, главный редактор поручает ему отдельную рубрику.

Он вел ее три года, писал о будничной городской жизни, муниципальной политике, разного рода новостях уголовной хроники, а главное, начал работать над первым романом «На Арочном мосту». Тогда же он благополучно закончил его и напечатал — за собственный счет.

В семнадцать лет он уже обручен с обаятельной девушкой Региной — Тижи. Она старше его на три года и происходит из почтенной семьи. Конечно, о свадьбе думать пока рано, сперва надо упрочить свое положение — таково требование будущего тестя, и вот еще один юный провинциал отправляется на завоевание Парижа.