Под знаком четырёх - Майя Тугушева

Провинциальный мир, изображенный Агатой Кристи в ее «сельских» романах, — это практически исчезнувший мир, и мудрено было бы сохраниться ему, викторианским старомодным привычкам и нравам в послевоенной английской деревне, когда рядом по скоростным трассам ежедневно мчатся сотни автомашин и в каждой деревне и поселке появились бензоколонки; где тихие трактиры и старомодные гостиницы исчезли, уступив место мотелям и пабам, где мелкие лавочки захирели, так как в пяти милях обязательно обнаружится современный универмаг.

Вот пример из жизни — знаменитый Хауорт, родина сестер Бронте, в прошлом веке — забытый богом, глухой уголок Йоркшира. Даже расположенный неподалеку фабричный городок Кихли долго сохранял приметы патриархальности. Ныне в Кихли полно машин, на улицах множество рабочих из Вест-Индии и построен супермаркет. А в самом Хауорте, близ пасторского дома, где теперь разместился всемирно известный Мемориальный Центр сестер Бронте, кипит бурная туристическая жизнь, бушует сувенирная стихия, и неподалеку от мрачных надгробий кладбища при церкви Св. Михаила бойко торгуют мягким мороженым.

Да, мир изменился. Он и раньше был страшен, а сейчас стал просто опасен.

Уже первая фраза романа «Конь Блед» должна передать это ощущение повсюду подстерегающей человека опасности: «Экспресс-кофеварка у меня за спиной зашипела как змея. В звуке этом было нечто зловещее, если не сказать дьявольское. Наверное — подумал я — это свойственно большинству наших современных звуков и шумов. Угрожающий, сердитый рев реактивных самолетов, взмывающих в небо, вкрадчивый перестук колес поезда, приближающегося к станции в туннеле метро, грохот тяжелого грузового транспорта, от которого до основания сотрясается дом… Даже повседневные домашние шумы, хотя и свидетельствуют о приносимой пользе, вес же содержат в себе нечто предостерегающее. Стиральные машины, холодильники, скороварки, завывающие пылесосы, кажется, говорят: «Осторожно. Я джинн, приставленный к тебе в услужение, но если я вырвусь из-под твоего контроля… Мир опасен, вот что, в нем опасно жить». Есть нечто фатальное в этой опасности. Но это не та фатальность, о которой когда-то Пушкин сказал: «И от судеб защиты нет!» — и которая предполагала некую обезличенную, стихийную угрозу. Мир стал страшнее, опаснее и непредсказуемее потому, что роль судьбы окончательно прибирают к рукам беспринципные, жестокосердые убийцы, для которых не существует понятия о справедливости. «Судьбы», о которых говорил Пушкин, были жестоки, но равнодушны к творимому ими злу. Им ничто «не радость, не печаль», как тем надмирным светилам, о которых поведал потом Лермонтов. Но человек-убийца «неравнодушен» к совершаемому злу. Он может черпать в нем жестокую, извращенную радость и тем самым часто с помощью новых смертельных изобретений науки, в угоду своему честолюбию, жадности, геростратову садизму способен уничтожить и человека, и сообщества людей. Вот почему лейтмотив «Конь Блед» — слова «мир опасен».

Королева Елизавета II и Агата Кристи на премьере фильма «Убийство в «Восточном экспрессе»», 1974 г.

В романе «Конь Блед» Агата Кристи весьма смело и неожиданно вводит и себя в число действующих лиц под именем миссис Ариадны Оливер, известной писательницы, мастера детективного романа. Надо сказать, что, став «королевой детектива» (а затем — кавалерственной дамой за богатый урожай, выращенный ею на детективной ниве), Агата Кристи совсем разлюбила такие атрибуты известности, как реклама. Журналисты, конечно, очень досаждали ей, и, наверное, чтобы раз и навсегда ответить на весьма надоевший вопрос «как вы работаете?», она и решила ввести в роман миссис Оливер и допустить любопытствующих в ее, то есть свою, мастерскую. Кристи иронизирует над своим детективным искусством, а также неизменной приверженностью читателей к сюжету с обязательным убийством, ведь им детектив не понравится, если нет убийства, это она знала очень хорошо и воспринимала страсть к обязательному закланию тоже иронически, относя ее за счет непреодоленных современным человеком «диких инстинктов». Не прочь она была и посмеяться над легковерием читателя, который не замечал искусственности, заданности в расстановке и действиях «фигур» и канонической завязке с обязательным убийством в первых же главах романа: «Говорите, что хотите, — убеждает миссис Оливер Марка Истербрука, героя романа «Конь Блед», — но ведь это неестественно, когда пять-шесть человек почему-то оказываются все вместе в доме, где убивают некоего Б., и все присутствующие имеют причину желать его смерти».

Слегка поиздевавшись над воображаемым легковерным читателем, миссис Оливер — alter ego Кристи — тем не менее тревожится: времена меняются, в мире появились «битники и спутники» и нравиться всем невозможно. Так уж лучше оставаться верной вкусам старомодных чудаков вроде Марка, — «безопаснее держаться того, что знаешь». Но она, конечно, лукавит. Миссис Оливер (и Агате Кристи, конечно) по-прежнему хочется, чтобы ее читали все, и, как ни привычны ей обстановка и антураж провинциальных селений вроде Сент-Мери-Мид, где живет мисс Джейн Марпл, она понимает, что читателю может надоесть эта несколько рафинированная (и вымышленная) среда, где старые девы и отставные военные заправляют общественным мнением. Кристи понимает, что этот микромир живет и действует уже только на страницах ее романов, что это просто мир-легенда, мир-миф, условие задачи. Кстати, поэтому Агата Кристи перемежала повествования об английской глубинке с «восточными» романами, где все происходит в международной среде состоятельных туристов, путешествующих по Ближнему Востоку, или избирает местом действия Древний Египет. И все же читатель — она понимала это желает прежде всего «узнавать о том, что происходит во время морских круизов, в гостиницах, клиниках, на заседаниях церковно-приходского совета, в супермаркетах, в среде продавщиц и администраторов, приходящих на дом уборщиц, а также студентов, золотой молодежи и клерков», и прежде всего для этого читателя миссис Оливер сочиняет очередной детектив «Белоснежный какаду». И читателю, а имя ему легион, доставляет большое удовольствие разгадывать ее очередную головоломку. Между прочим, оказалось, что сочинять головоломки — работа очень трудная, вопреки былому убеждению Агаты Мэри Клариссы Миллер. Это во многом искусство фокусника, который вдруг, по меткому замечанию критика Барнарда, из пустой шляпы вытаскивает резвого кролика. Эти «кролики» появляются в самый неожиданный момент, снова и снова поражая читателей: опять дама Агата, мастерица обмана, его провела и одурачила, а он-то думал, что преступник — совсем другой персонаж. Но кто сказал, что вот так, из романа в роман, фокусничать и дурачить легко? Нет, это настоящее искусство, и вот мы видим, как миссис Оливер мается над «Белоснежным какаду». И дело, конечно, не только в обманном фокусе. Ведь надо еще правдоподобно обосновать поступки героя (Чандлер явно недооценил этого умения Кристи) и придумать «убедительное», характерное имя героине.

«Миссис Оливер, в состоянии, близком к помешательству, металась по кабинету, что-то бормоча себе под нос. Она окинула меня (Марка Истербрука. — М.Т.) равнодушным, беглым взглядом, не прекращая своих метаний. Взор ее ни на чем не мог остановиться: то она рассматривала узор на обоях, то выглядывала из окна, то закрывала глаза, морщась, словно в болезненном спазме.

Между прочим, — вопросила она потолок, — почему этот идиот сразу же не сказал, что он видел какаду? Ну, почему, почему он не сказал? Ведь он никак не мог не видеть! Но ведь если он только намекнет, что видел, тогда все пропало. Нет, здесь должно быть объяснение, обязательно…

Она стонала, запускала пальцы в короткие седые волосы, безжалостно теребила их… — И потом эта Моника… чем привлекательнее я стараюсь ее сделать, тем она выходит противнее. Глупая девица, но при этом ловкая. Моника… Моника? Нет, имя не подходит. Нэнси? Может быть, Джоан? Нет, Джоан встречается на каждом шагу. То же самое Анна. Сьюзен? Но у меня была уже Сьюзен. Люсия? Люсия! Люсия? Да, я ее вижу, эту Люсию. Рыжая, в джемпере с круглым вырезом. И в черных, туго обтягивающих брюках! Ну, хотя бы в черных чулках.

Мгновенный проблеск удовлетворения снова уступил место мрачным раздумьям о какаду, и миссис Оливер возобновила свои безутешные метания».

Что это — шарж, карикатура или моментальный снимок своих собственных творческих исканий? Конечно, но вместе с тем она иронизирует над расхожим представлением о том, каковы должны быть «мучительные поиски» — рассеянные движения, дранье волос, блуждающий взор. Да, эта «картинка с натуры» написана в полном соответствии с общепринятым представлением о том, как сочинитель сочиняет, но в этой картине раздирательных «литературных» страстей есть отзвук подлинной творческой муки, ведь поступок действительно должен быть мотивирован логически и психологически.