Охотники за человеческими органами - Гордон Томас

— Кто такой Дэвид Уайт и что такое циклоспорин?

Иосиф с притворным отчаянием затряс головой.

— Ты никогда не сдашь свои выпускные экзамены, Дэвид. Уайт в иммунологии — то же самое, что Кристиан Барнард для трансплантационной хирургии или Нейл Армстронг — для Луны. Они — первые. Что касается Уайта, то он открыл выборочный эффект циклоспорина на иммунную систему организма — особенно в задействовании клеток Т-помощников. — Иосиф улыбнулся. — Знаю, знаю: а что такое Т-помощники? Это на самом деле очень просто. Они вырабатываются щитовидной железой, и делают то же самое, что ты — в своей работе. Выполняют функцию первой линии обороны, только для иммунной системы самого организма. При первом сигнале вражеской атаки Т-помощники организуют всеобщую контратаку. Это как будто у всех нас есть наготове наша личная служба Хаммер.

— Кажется, суть я уловил, — улыбнулся Мортон.

— О’кей. Итак, сидим, накачиваемся шнапсом и пивом, произносим тосты за объединение ученых всего мира, и вдруг наш русский объявляет, что он здорово обошел Уайта — модифицировал циклоспорин и создал препарат, который может надежно поддерживать трансплантабельность органа несколько недель. Хоть мы и были под хмельком, у нас все-таки хватило ума как следует его расспросить. Но как раз когда мы уже думали, что он все расскажет, появился его куратор и вытащил из клуба. Я уже и не рассчитывал увидеть его снова.

— Но все же увидел?

Иосиф кивнул.

— Через полгода. Я читал лекцию в Дрездене, и он сидел там, в первом ряду. Видимо, как-то загладил то, что распустил язык тогда ночью, потому что вокруг него сидела вся местная медицинская знать.

— У кого-нибудь из них голова была похожа на банан, а, Иосиф?

Хирург опять затряс головой, изображая отчаяние.

— Нулевой балл, Дэвид. В нашем деле мы называем такую форму головы долихоцефалическим черепом. Да, банановая голова там присутствовала. Я запомнил его лишь потому, что после лекции у нас возник довольно жаркий спор по поводу того, как долго проживают антигены, прежде чем иммунная система уничтожит их. Я называл одно время, он настаивал на другом. Ты же меня знаешь — хоть это была и не совсем моя область, я продолжал стоять на своем. Потом я узнал, что он — их ведущий иммунолог.

— Дай-ка я попробую исправить твою ошибку, Иосиф. Его звали Густав Ромер?

Иосиф даже не пытался скрыть удивления.

— Да. Откуда ты узнал?

— В нашем деле это называется никогда не забывать про бананы!

И Мортон рассказал ему все, что знал о Ромере. Иосиф снова принялся барабанить пальцами по нижней губе.

— Это может кое-что объяснить из того, что я слышал, но не обратил внимания, — сказал он наконец. — Вскоре после гибели Ромера в Эквадоре — такой шум был в медицинской прессе Восточной Германии! — я возвратился в Дрезден, чтобы выступить на очередной конференции. Точно не помню почему, но там снова всплыла работа Уайта, и я спросил, нет ли здесь того русского. В ответ получил какие-то странноватые взгляды, и мне сказали, что его лабораторию закрыли. Там такое часто случалось. Кто-то умирал или впадал в немилость, и тогда его работа предавалась забвению, пока не появлялся другой и не объявлял ее своей. Такая уж у них система. Но когда я уезжал из Дрездена, один из тех, кто принимал меня, сказал, что русский сделал то, о чем мечтали многие — соскочил с корабля. Это случилось прямо перед разрушением Берлинской стены, и утечка умов на ту сторону была в самом разгаре. Мне показалось, что мой собеседник клонил к тому, как бы и ему выбраться, и только я заикнулся, что не занимаюсь такими делами, он заявил, что очень рад оставаться там, где он сейчас, и, дескать, спасибо большое, но в любом случае он не желал бы отправиться туда, куда уехал тот русский.

— А он сказал, куда именно, Иосиф?

— Да. Представь себе, в Никарагуа. Бог его знает, чем он там может заниматься со своей профессией. В этой стране нет и мало-мальски приличной больницы, что уж говорить об исследовательском оборудовании, которое нужно любому крупному ученому в любой области.

— Ты помнишь, как звали этого русского?

Иосиф еще немного побарабанил по нижней губе.

— Борис… мы по большей части обращались друг к другу по имени… Так принято на подобных конференциях. Неловко говорить: «Я полагаю, ваш доклад о мозговых структурах просто чушь, профессор Большая Шишка». Но когда называешь его по имени, звучит уже не грубо, а вполне нормально. Дай мне подумать. На тех конференциях в Германии нам всем полагалось носить именные карточки. Я вижу перед собой карточку Бориса… — Иосиф на мгновение умолк. — Борис Суриков… — Он кивнул. — Борис Суриков. Точно! Профессор Борис Суриков. Он говорил по-немецки, как русский. И был похож на сибирского медведя, с таким же аппетитом. Ты бы на него посмотрел. Настоящий крестьянин. Но если он сообразил, как поддерживать жизнеспособность органов намного дольше, чем обычно, он должен быть таким же смышленым, как они…

Он умолк и с любопытством взглянул на Мортона.

— С тобой все в порядке, Дэвид?

Мортон еще раз изобразил предсмертный звук Вольфганга Кроуза.

— Все отлично, Иосиф. Никогда не чувствовал себя лучше.

И он объяснил, почему.

Глава 20

Спустя два часа после выезда из Сиэтла Джо Баттерфилд был уже высоко в горах. Еще через час он съехал на взятом напрокат фургоне с дороги на старую индейскую тропу, отмеченную на карте.

Со всех сторон его окружала роскошная осень. Джо впитывал ее красоту сияющими глазами, словно поглощая цвета земли, скал и причудливое мелькание теней первых опадающих листьев, он наслаждался абсолютным безлюдьем, и сердце его наполнялось радостью пилигрима, ступившего на землю обетованную. И все это будет целую неделю! Можно идти, куда захочется. И ни с кем не делиться. Бродить и скитаться, как душе угодно. Лучшей жизни просто не бывает.

Он забрался в кузов фургона, разделся до майки и шортов и сменил шлепанцы на грубые ботинки. Фургон послужит ему лишь базой; по ночам он будет спать под открытым звездным небом с рюкзаком вместо подушки, в спальном мешке, защищающем от холодного ночного воздуха.

Выйдя из фургона, он застыл на мгновение, вдохнул пьянящий воздух, посмотрел в голубое небо и подставил лицо солнечным лучам. После Вашингтона и самолета уже в одном этом ощущалась сладость.

Все прошлые недели беготни по городским тротуарам сделали его ляжки и икры твердыми, как камень, и когда он выпрямил ноги, сухожилия выпирали буграми. Еще один глубокий вдох, и он побежал по тропе, сначала медленно, давая подъемам и спускам постепенно вводить в действие разные группы мышц, пока все они не взыграли мощным аккордом. Потом, когда появилась легкость, он ускорил бег, и наконец ноги буквально летели над твердью. Это было чудесное ощущение, такого он не испытывал уже очень давно.

Он пробежал несколько миль, пока тропа не дошла до развилки. Здесь он остановился, опустил голову, уперся ладонями в колени и прислушался к стучавшей в ушах крови, зная, что это кислород струится по всему телу, очищая его. Переведя дух, он уселся на землю и полюбовался горами в отдалении. Потом пробежал весь путь обратно к фургону.

Рядом с ним стояла припаркованная машина, к ее переднему крылу прислонился молодой человек. Он его тут же узнал — его соплеменники превратили некоторые районы Вашингтона, иногда всего в одном квартале от Белого дома, в непроходимые зоны. Но как он отыскал сюда дорогу? И почему сменил свои обычные отрепья на светло-голубой костюм в тон голубым туфлям? Он узнал его еще и по тому, как уважительно тот держал одну руку у бока, как всегда делают его соплеменники, когда подходит время для вымогательства. В другой руке был зажат внушительный пистолет. Судя по виду, самодельный, с забавным тупым рыльцем.

— Полегче, малый. Если ты насчет денег, мой бумажник в фургоне… — Едва начав говорить, он понял, что дело тут не в ограблении.

Два варианта действий: повернуться и бежать или атаковать и бежать. Ловкости хватило бы и для того, и для другого. Но пока он решал, что делать, стало уже слишком поздно.

Кесслер выстрелил.

Раздалось шипение, не громче вздоха; сахарная капсулка из духового пистолета с такой силой влетела в раскрытый рот Джо, что закупорила его гортань. Он отступил на шаг и рухнул на землю. Насыщенная кислородом кровь начала растворять сахарный концентрат гораздо быстрее, чем обычно.

На мгновение они застыли, как живая картинка: правая рука Джо схватилась за горло, левая взлетела, будто прося помощи; Кесслер склонился над ним, словно собираясь помочь, но рука с пистолетом все еще вне предела досягаемости Джо. Потом Кесслер отступил назад и спокойно смотрел, как Джо пытается приподняться. По телу Джо прошли легкие судороги, как от тех жучков-светлячков, которые Кесслер любил ловить на острове. Потом Джо затих.