Неисторический материализм, или ананасы для врага народа - Елена Антонова

– Там, по-моему, таких точно нет, – одобрительно сказал он.

– По-моему или точно? – потребовал Андрей. – Вот почему ты никогда не станешь настоящим ученым.

– И слава Богу, – отмахнулся Сергей. – Каждому свое. Зато я гениальный экспериментатор. Куда бы ты без меня?

– Нет, вы слышите, Анатолий Васильевич? – пожаловался Андрей. – У него уже звездная болезнь. А сам даже арестоваться пока не смог. Ни одного доноса. Серенько ты там живешь, – поддел он Сергея.

Но Сергей не подделся. Он уже знал себе цену.

– Я там слишком ярко живу, – пояснил он. – Настолько ярко, что все оторопели и не знают, как на меня реагировать. К тому же Селиванов боится…

– Селиванов уже раскусил липового Сталина, – напомнил ему Барсов. – Так что близок час…

– Ну-ну, – согласился Сергей. – Будем надеяться, что, кроме пули в затылок, у них найдутся и другие средства общения. Хотя бы на первых порах.

Катюша, собрав небольшую сумку, встала рядом с Сергеем и поднесла правую руку к самым глазам.

– А как же Марина? – вдруг закручинился Сергей. – Можно, я Катюшу представлю как сестру?

Барсов немого призадумался.

– Вообще-то, – сказал он, – было задумано, что ты будешь за Катюшей красиво ухаживать и дарить ей дорогие подарки типа шуб, машин и прочего. Но, в конце концов, – оживился он, – дарить можно и Марине. Так, пожалуй, даже интереснее. Давай, Катюша, – повернулся он к ней. – Косметику не забыла? До завтра хватит?

Катюша кивнула и попыталась улыбнуться.

Андрей бросил взгляд на стол.

– Ты что делаешь? – вдруг запричитал он. – Ну что ты делаешь? Ведь было сказано – главное, красивые коробочки. Ты зачем шариковый дезодорант оставила?

– Так спрей пахнет лучше, – оправдывалась Катюша.

– Катя, – строго сказал Барсов. – Впредь никакой самодеятельности. Качество косметики совершенно не имеет значения. Бери что было сказано.

Катюша вздохнула виновато и заново уложила большую косметичку.

– Почему не прозрачная? – загремел Барсов.

– Так ведь эта удобнее, – пролепетала Катюша.

– Катерина!

– Уже перекладываю, – пискнула она и снова подошла к Сергею.

– Страшно? – спросил Сергей. – То-то. А то как меня отправлять – так моментом диск вшили. Посмотришь теперь, каково это, – проворчал он. – Жми давай.

– Давай ты первый, – прошептала Катюша.

Она появилась на кухне Бахметьева в пятьдесят третьем году с зажмуренными глазами.

– Привет, – сказал Сергей ободряюще.

– Я уже приехала? – не открывая глаз, спросила она.

– И долго ты ехала? – насмешливо спросил Сергей, забирая у нее сумку. – Давай быстро осматривайся – любопытно же, по себе знаю, – и побежали в институт.

По задумке Барсова Сергей должен был появиться в институте в субботу в большой перерыв, якобы для того, чтобы показать вуз Катюше. Ей надо было установить видеокамеру в женском туалете – единственном месте в институте, куда Сергей никак не мог пробраться. Еще она должна была поразить всех видом и повадками небожительницы, – Барсов с нетерпением ждал реакции студентов. Великая вещь – зависть! Недооцененная современниками, как и лень. Намного сильнее лени. Ибо побеждает ее, заставляя оттачивать изобретательность и интеллект, совершенствовать тело до изнеможения, чтобы доказать всему человечеству и соседу по площадке, что ты – умнее, избраннее, сильнее. Мощный двигатель истории человечества – зависть. Ибо развязывает войны, разлучает друзей, пестует чемпионов, питает академиков, заставляя их совершенствоваться из боязни, что их превзойдут другие – более молодые и удачливые. Короче говоря, заставляет крутиться не самое маленькое колесико в том механизме, который отвечает за прогресс человечества.

Сергей одобрительно посмотрел на Катюшу: голубые обтягивающие джинсы со стразами заправлены в белые сапоги, короткий коричневый свингер, в воротник которого она очень мило окунала лицо. На голове – белая кожаная кепка с длинным козырьком. Он галантно подставил ей руку бубликом:

– Вперед, – бодро скомандовал он.

Звонок со второй пары едва успел прозвенеть, когда они вошли в институт. Катюша, позабыв обо всем, с любопытством осматривалась. Ее поразил запах – смесь старого дерева, тронутого древоточцем, из которого были сделаны шкафы, столы и огромные трюмо, и кожи. Кожей были обиты диваны в вестибюле и затянуты столешницы письменных столов в начальственных кабинетах. Студенты уже выбежали из аудиторий в коридор и поражали воображение лыжными штанами с начесом, пышными прическами с настоящими черепаховыми шпильками, черными сарафанами с надетыми под них белыми блузками. По коридору проплыла преподавательница с кафедры физики – в серой юбке, наглухо застегнутой белой блузке с кружевным воротничком, который для надежности скреплялся огромной брошкой: посередине большой синий камень и серебряное кружево вокруг. Она с удивлением посмотрела на Катюшу и даже замедлила шаг. Катюше захотелось спрятаться за спину Сергея, но он толкнул ее в бок, и она гордо выпрямилась, шагая походкой модели – заплетаясь ногами и слегка покачиваясь. Физичка покачала головой и отвернулась.

Кафедра английской филологии наслаждалась сорокаминутным перерывом. Она была представлена девятью женщинами и одним мужчиной. Мужчина, Феликс Николаевич Зинчук, проигрывал в количестве: во-первых, он был один, во-вторых, росточком уж очень невелик; зато выигрывал в качестве. Он был лингвистический гений, выучил шесть языков, – правда, по книгам, – и вообще был эрудит.

Весь преподавательский состав дружно отдыхал, большинство жевало бутерброды и листало планы уроков. Когда Сергей распахнул дверь и в проеме показалась Катюша, на несколько секунд на кафедре воцарилась тишина. Зинаида Трофимовна, специалист по стилистике, перестала жевать. Сергею захотелось поднять на место ее нижнюю челюсть и затолкать обратно в рот колбасу. Стояла мертвая тишина, нарушаемая чавканьем молоденькой Екатерины Владимировны, которая, поедая глазами Катюшу, не забывала энергично жевать черствый пряник. Первым ожил Феликс Николаевич.

– Ду ю спик инглиш? – спросил он, горделиво оглядываясь вокруг и подтверждая репутацию местного гения.

– Оунли э бит, – озадаченно покачала головой Катюша. Зинчук обрадовался. Кроме него, никто не знал других языков помимо английского, значит, он сможет единолично общаться с прекрасной незнакомкой.

– Парле ву франсе? – энергично продолжил он диалог.

– Но, – улыбнулась незнакомка. Зинчук улыбнулся еще шире.

– Шпрехен зи дойч? – догадался он.

Катюша вздохнула.

– Вас как зовут? – невозмутимо спросила Екатерина Владимировна, дожевав пряник.

Зинчук с сожалением посмотрел на нее. Что с нее возьмешь, верхоглядка, да и только.

– Катя, – мелодичным голосом ответила Катюша, поразив Зинчука в самое сердце. Он обиженно уселся на место, но взгляда с нее по-прежнему не сводил.

Кафедру постепенно заполнил неземной запах духов «Кензо», и женщины глубоко вдыхали незнакомый им аромат, не сводя с нее глаз.

– Здравствуйте, – сказал Сергей. – Вот, показываю своей сестре институт. Она у меня специалист по биологии.

– Будете у нас работать? – изумилась Екатерина Владимировна, оглядывая ее большую матерчатую сумку, украшенную бисером и расшитую блестками. – Вас, наверное, сослали, – догадалась она.

– Нет, – рассмеялась Катюша. – Я просто приехала посмотреть.

Почему-то все женщины почувствовали некоторую робость и поняли, что они просто обязаны показать залетной райской птице их институт.

– Так надо вам кафедру биологии показать, – засуетилась Зинаида Трофимовна.

– Я там никого не знаю, – сокрушенно сказал Сергей.

– Я знаю, – поднялась Зинаида Трофимовна. – Давайте, я вас свожу.

За ними пристроились Зинчук и Екатерина Владимировна. Впрочем, остальные тоже составили свиту, выскочив в коридор за всеми.

Кафедра биологии уныло поблескивала пробирками в деревянных, выструганных местными плотниками штативах. В стеклянных шкафах стояли запыленные мензурки, какие-то трубки, большие пузырьки с резиновыми пробками и сильно потрепанное чучело совы. Катюша заинтересовалась химическими составами.

 – А формалин вам зачем? – удивилась она, понюхав один из пузырьков. На этот вопрос завкафедрой сам себе уже неделю не мог ответить – с тех пор, как формалин был выдан ему завхозом.

– Раз выделили, значит, берите, – проворчал он. – Наверху лучше знают, что надо. Рассуждают тут. – И чуть слышно бубнил себе под нос: «Интеллигенция!» В это слово он вкладывал все презрение, какое только мог. У него имелись основания презирать интеллигенцию: они вечно дергали его заказами то на магнитофоны, то на стулья, которые без конца ломались, то на чернила. Стулья он чинил безропотно, а вот магнитофоны и чернила, не говоря уже о химикатах для биологического факультета, вызывали у него яростный протест. На стульях надо сидеть, это понятно. Заниматься же писаниной могут только дураки, которым нечего делать. Кто им за эту писанину, спрашивается, платит? Баловство одно. И магнитофоны – эти огромные ящики с медленно крутящимися бобинами. Ты что, сам не можешь вслух по книжке прочитать, если тебе приспичило? Так нет ведь – надо тебе на эту пленку свой же голос записать и потом, с шипением и присвистом, то же самое слушать. Да еще изволь для них лабораторию содержать. Поэтому исправно завхоз поставлял только стулья.