Бабочка - Кэтрин Харви

Дэнни не слушал ее. Он знал, к какой категории она его относит: отбросы. По мнению Евлалии, достойные люди никогда не ступали ногой в заведение Хэйзл.

Было время, когда Дэнни не читал газет и не слушал новости. Но потом он пошел в школу. Теперь его больше всего занимало устройство мира. Доскональное изучение цели и соперников на пути к ней — вот что поможет Дэнни подняться.

Дэнни Маккей родился в 1933 году седьмым ребенком в семье бродячего издольщика и его болезненной жены. Дэнни не знал ничего, кроме нищеты. Он, его братья и сестры всегда ходили босиком и носили какие-то робы. У них не было даже настоящей расчески, они причесывались щеткой, которой чистят животных. Когда они кучкой шли в городок поблизости, где располагалась школа, маленькие Маккей не поднимали глаз — они знали, что хуже остальных. Они все время переезжали. Была Великая Депрессия, и как тысячи других семей в отчаянных поисках работы, Огастес Маккей таскал за собой свой выводок по всей Оклахоме, Арканзасу и Техасу, подрабатывая на фермах. Они обычно жили в дощатых хижинах без электричества, между досками были огромные щели, наружу вела просто дыра. Если у Огастеса был неурожай, владелец земли вызывал шерифа, и семью выселяли. Они вновь отправлялись в путь, побитые и униженные.

Героями Дэнни, в отличие от мальчиков из приличных семей, были не персонажи Томаса Гарди и Джека Лондона, а главные действующие лица скандальных газетенок. Его сестры вообще не получили никакого образования, зато развили свои животные инстинкты и научились пользоваться ими, поэтому скоро их стали называть это те, грязные девчонки.

Единственной ценной вещью Дэнни была рогатка, которую он смастерил сам. Он старался уйти как можно дальше от убожества и безысходности, в которых жил, и часами расстреливал камнями птиц в упор. Дэнни пришел к выводу, что когда ты один, то выше тебя никого нет и нет равных тебе, чтобы судить твои поступки. В его одиноком мире не было отбросов и сливок общества. Были лишь бескрайнее техасское небо, постоянный ветер и сбитый с толку маленький мальчик. Хотя в те одинокие годы в жизни Дэнни был все таки один человек.

И он любил ее с яростью, близкой к помешательству.

— Вы должны попробовать немного пирога, — сказала Евлалия, ставя торт в духовку. — Такие сладкие яблоки, что даже сахара не пришлось класть.

Дэнни взял себе кусок побольше. Во всем Сан-Антонио ни одна женщина не умела печь такие пироги, как Евлалия.

Когда Дэнни читал газету, в которой говорилось о сердечном приступе у президента Эйзенхауэра, кто-то по радио начал петь Желтую розу Техаса.

Дэнни читал статью не потому, что его трогало здоровье президента. Он зачарованно думал о президентстве. Вот где была реальная власть! В умелых руках власть президента будет безграничной. Дэнни представлял себя в этой роли.

Ход его мыслей нарушила песня.

Не то чтобы она была грустной, но само упоминание о техасской розе заставило Дэнни отложить газету и уставиться в стену, забыв о вилке с пирогом в руке.

Так он звал ее. Моя техасская роза.

Когда он заметил в первый раз, что его мать самая красивая женщина в мире? Сколько ему было лет, когда он оторвал взгляд от пустого кухонного стола и увидел ее в первый раз не как свою мать, а как нежный увядающий цветок, как розу среди одуванчиков? Он смутно помнил, как сидел в холодной хижине, ветер завывал в щелях стен. Два малыша плакали в своей люльке, трое детей постарше лежали под лоскутным одеялом, тщетно пытаясь согреться. Мать наклонилась над еле горящей плитой, помешивая что-то, ее лицо было странно освещено. Конечно, лишь годы спустя он узнал, что ее хрупкость и поразительная прозрачность кожи были вызваны туберкулезом, а щеки пылали не от здоровья, а от лихорадки. Но к тому времени Дэнни Маккей так безумно любил свою мать, что видел только прекрасное.

Да, в ней было что-то особенное. Гордость постоянно горела в ее душе, и никакая техасская пыль, жара и ветер не могли потушить ее. Она молча переносила боль, она терпела голод без жалоб, она принимала милостыню с достоинством и учила сына видеть хорошее в самом себе и не ходить с опущенной головой.

— Ты должен стать человеком, сын, — говорила она обычно своим мелодичным голосом. — Твой папа не умеет читать, поэтому мы бедны. Но для тебя и малышей я хочу большего. Я знаю, ты ненавидишь школу, но она поможет тебе лучше распорядиться своей жизнью. Когда ты образован, никто не посмеет называть тебя подонком.

Какой бы работой она ни занималась, починкой ли одежды или приготовлением скудной пищи, она делала это с благородством. Так думал маленький Дэнни, наблюдая за ее длинными, стройными руками и нежным изгибом шеи. Она не придерживалась мнения, что человек принадлежит либо к отбросам, либо к сливкам.

— Все люди — дети Господа, Дэнни, — говорила она. — Главное, это твои поступки.

Дэнни ходил в школу только из-за нее. Ходил босиком за много миль, сидел в душном классе и подвергался насмешкам со стороны остальных. Только для нее он, страдая, получал образование, не ввязывался в разные истории, мечтал. Однажды он дал клятву, что станет человеком, приедет и заберет мать от невезучего и бесполезного Огастеса и купит ей дом, где будут сад и служанка.

В те времена Дэнни понятия не имел о Новом курсе Рузвельта, о планах правительства по оказанию медицинской помощи в сельских районах, охваченных кризисом. Он не знал, что врачи, которые ездили к больным в шевроле, получали субсидию от государства, что Дэнни и его семья входили в круг лиц, которым оказывалась бесплатная медицинская помощь. Он лишь знал, что люди в черных костюмах со стетоскопами не могут помочь его матери, потому что Огастес Маккей не в состоянии оплатить их визит. Поэтому его мать обратилась к знахарям. Они тоже не помогли.

В день, когда она умирала, шел снег. Дэнни был с ней один.

Малыши спали на огромной железной кровати, придвинутой к стене. Дырки в стене были заделаны пожелтевшими газетами. Отец и двое старших пошли за три мили к владельцу земли, чтобы упросить его разрешить пробыть здесь зиму. Огастес будет говорить, что жена больна, а детям нечего есть. Невозможно сейчас паковать вещи и переезжать. Сестра Бекки сбежала с коммивояжером.

Дэнни было страшно той ночью. Никогда еще он не испытывал такого страха. Мать лежала на кровати, кашляла, кожа у нее горела. Он сидел рядом, держал ее за руку и слушал ветер. Дэнни умолял мать не умирать, умолял Господа, о котором имел размытые представления, спасти ее. Но, казалось, что за ветром Господь не слышит мольбы мальчика.

Тогда он решил взять спасение матери в собственные руки.

— Я на секундочку, ма, — прошептал он. Потом он бежал изо всех сил по заснеженной дороге. Через час он добрался до дома врача. На дворе было Рождество. В доме доктора горели все окна, играла музыка. Дэнни добежал до двери, прислонился к ней в изнеможении и постучал.

Доктор Саймон Уоддел открыл дверь сам, выставив вперед внушительных размеров живот, покрытый обеденной салфеткой.

— В чем дело? — спросил он, глядя сверху вниз на маленького оборвыша.

— Моя мама ужасно больна! — выпалил Дэнни. Ему очень хотелось войти в дом, где было тепло, играла музыка и вкусно пахло.

— Мне жаль, — произнес доктор Уоддел, — но я ничем не могу ей помочь.

— Вы должны пойти со мной! — закричал Дэнни.

— Иди домой, — сказал врач, закрывая дверь.

— Она нуждается в вашей помощи!

Дверь закрылась у Дэнни перед самым носом, но он успел расслышать, как врач сказал кому-то невидимому в доме:

— Часто я жалею, что уехал из Нового Орлеана.

Дэнни потерял рассудок. Он продолжал стучать в дверь и звать доктора Уоддела. Потом он обежал вокруг дома, пытаясь открыть окна, заглядывая через занавески. Он колотил в дверь с черного хода, потом опять вернулся на исходное место.

Он судорожно переводил дыхание, и морозный воздух схватывал его легкие. Его руки и ноги окоченели, лицо заледенело от холода. Он съежился, сидя на ступеньках, и начал плакать. Затем, внутри дома, он услышал телефонный звонок. Дэнни подбежал к окну и заглянул. Доктор Уоддел говорил по телефону. Дэнни прижал ухо к стеклу. Он услышал, как врач говорит его преподобию Джошуа Биллингзу, что он будет через минуту.

— Держите ее в тепле до моего прихода, — сказал врач. — Думаю, ничего серьезного. Но я все равно осмотрю ее.

Дэнни смотрел из-за угла, как врач поспешно вышел из дома, обмотав шею теплым шарфом и держа в руках свой чемоданчик. Его машина скрылась в заснеженной темноте. Зимний ветер продувал Дэнни насквозь.

Саймон Уоддел, — думал он, пробираясь через сугробы домой. Его гнев рос с каждым шагом, потом в мозгу возникло еще одно имя — его преподобие Джошуа Биллингз, потому что он отобрал доктора у Дэнни. Этими именами начался его список. Имена, которые нельзя забыть.