Смерть – плохая примета - Оксана Обухова

– Как часто дэпээсники проезжают мимо?

Несколько секунд парочка на передних сиденьях обреченно поглядывала в окна, но все же помогать ребятишкам в раздумьях тычком пистолета Роману не понадобилось.

– Примерно раз в полчаса – тридцать пять минут, – ответил водитель.

– Что слышно о моем друге на той стороне озера? – не делая смешной тайны из пути движения Игната (рев моторки у противоположного берега озера и так слышал весь лагерь), спросил Роман.

– Взяли его, – нехотя процедил шофер, и шея его опасливо отклонилась вперед, подальше от натершего мозоль пистолетного дула.

– Когда? Он ранен?

– Его Визирь взял. Визирь – ранен.

– Визирь – кто?

– Пес. Лучший.

– Игнат ранен? – повторил.

– Не знаю, – пожал плечами водитель. Седок с батонами зыркнул на него злобно, упрекая за сотрудничество с врагом. – Жив – точно, а как ранен…

– Ты чё растарахтелся?! – не выдержал хлебный друг.

– Мария… как тебя по отчеству? – чуть обернулся Роман к подруге.

– Анатольевна.

– Мария Анатольевна, растолкуйте, пожалуйста, молодым людям, как воспитанный человек мог бы бросить подобный упрек…

Говоря все это, Роман смотрел в ветровое стекло, и мысли его были явно далеки от изысков русской словесности.

– Ты слишком много говоришь, – неторопливо перевела фразу хлебника Маша.

Вряд ли сейчас кому-то требовался урок русского языка, но Роману Владимировичу, много лет угробившему на воспитание (в его случае – обламывание) ершистей молодежи, – виднее.

Или Роме элементарно потребовалась пауза для размышлений.

– Как вас всех зовут? – спросил Савельев через десяток секунд, и по его тону Мария поняла, что идею он все-таки родил.

Передние парни разобиженно фыркнули, новоявленный любитель русской словесности уточнил формулировку:

– Как вас здесь называют?

– Рыбак, – неохотно представился водитель.

– Серьга, – недовольно покосившись на водилу, буркнул хлебник.

– Ты? – Роман нажал бедром на бедолагу, протирающего машинный коврик весьма недешевым спортивным костюмом.

– Роман Владимирович, а вы разве меня не помните?! Я – Коля Федоров! На Москве с вашим Худяковым бился! – И задрал вверх едва ли не счастливое лицо.

– Федоров… – задумчиво пробормотал тренер. – Два года назад, полутяж?

– Ну! – радостно воскликнул опознанный полутяж, но у Романа Владимировича не было времени на продуктивное культурное общение с противником его ученика.

– Рыбак, давай-ка неторопливо подавай назад к крыльцу магазина, – приказал спокойно.

Водитель не медля, плавно провел автомобиль между двумя фургонами и остановился напротив ступенек.

– Серьга, мне показалось, Сиплый твой друг?

Парень не ответил, но так яростно оглянулся на Савельева, что все стало понятно без слов.

– Выходи из машины, – сказал Роман Владимирович и осторожно, держа группу под прицелом, спустил левую ногу на асфальт стоянки. – Поторапливайся! У нас всех времени нет!

Серьга вместе с батонами выбрался наружу.

– Держи по пакету в обеих руках и не балуй, – по требовал, вышел из салона и склонился над раскрытой дверцей: – Маша, только попробуют дернуться – стреляй. А вас, друзья, хочу предупредить – Сережу Маркина завалил не я –она. Так что… имейте в виду.

Нервная женщина с пистолетом в руках в два раза опаснее нервного мужчины со стволом, поскольку – женщина. Сиречь – непредсказуема. Понятно? – И, разогнувшись, скомандовал дулом Серьге: – Пошли.

За дверью в подсобку, запертую на железную щеколду, раздавалось усердное пыхтение. Савельев распахнул ее во всю ширь, включил свет: толстяк, опираясь щекой о крепкий картонный ящик, трудолюбиво выковыривал изо рта кляп. Привык к яркому свету, опознал Савельева и притворился, что щеку о ящик только почесывал.

Ошалевший от удара и всего происходящего в целом Сиплый смотрел на Рому остекленевшими глазами вынутой из озера русалки. Что-то булькал. И вряд ли много помнил. Очумелые русалочьи глаза перескакивали с вооруженного Савельева на друга с батонами в руках и жалобно мигали.

– Развязывай и не дури, – сказал Роман, потом подумал секунду, попятился и взял с прилавка острейший длинный нож: – В сторону!

Могучий рык боксерской глотки заставил Серьгу, уже склонившегося над другом, предусмотрительно юркнуть в угол за ящики.

Савельев оглядел пленников, покачал тесаком:

– Кто дернется, отрежу палец или еще чего… лишнее. – И ловко, без особенных проблем перерезал путы.

Пока парни сбрасывали с себя остатки веревок, Роман говорил в основном с толстым диспетчером деревенского бардака:

– Сейчас я забираю ребятишек и отчаливаю.

Ты – сидишь тихо. Никуда не звонишь, никуда не бегаешь. Помнишь, я у тебя мобилу просил? – Поднимающийся на ноги продавец судорожно закивал. —

Так вот. Мои люди знают, где я был и кто мог меня сдать. Если стукнешь обо мне на базу Тихону, мои люди приедут сюда и спалят всю лавочку к чертовой матери вместе с товаром. Тебе оно надо? – Толстяк категорически помотал щеками. – Молодец. Понимаешь, – ободрил Савельев. – Медленно, не делая лишних движений, выходим в торговый зал.

Серьга, помогая пошатывающемуся приятелю, вывел того за прилавок; Роман Владимирович нащупал одной рукой в кармане бумажник Тихона, по памяти припомнил, где какие купюры, и выудил из крайнего отделения несколько бумажек. Оказалось, угадал – доллары, валюта привлекательная.

И незаметно для перешептывающихся бойцов скинул денежки на пол у кассового аппарата.

– Я здесь у тебя намусорил, – сказал, многозначительно глядя продавцу в очумелые глаза. – Приберись.

А если тебя спросят… примерно через двадцать минут, куда бумер делся… ответь – отъехали минуту назад, куда – не разглядел. Понял? – Толстяк облизал губы, глянул на пол – три симпатичных портрета американских президентов неплохо смотрелись на полу под прилавком деревенского магазина. – Отправишь за нами погоню, все четверо – трупы. Пожалей ребятишек, – добавил сердечно, – молодые еще. И о себе, о маме подумай…

Напоминание о матушке отвлекло недоросля от созерцания портретов; слова о трупах лишили нокаутированного бойца последних сил. Конвоируя обнимающуюся тихоновскую парочку из магазина до бумера, Савельев оглядел пустую утреннюю дорогу и приказал шоферу:

– Рыбак, открой багажник. – Потом мотнул стволом Сиплому: – Лезь. Жить хочешь? Лезь.

Обалдевший от всего происходящего Сиплый даже не стал задавать вопросов: перевалился через край кузова, скорчился внутри вместительного багажника и только жалобно-жалобно посмотрел на приятеля.

Багажник аккуратно захлопнулся.

– Садись обратно, – приказал Роман Серьге и только после этого уселся рядом с Машей. – Ну, как они себя вели, чем занимались?

– Спрашивали, за что я завалила Сережу, – вздохнула Марья.

– А ты?

– Рассказала. С подробностями, но вкратце.

– Молодец. Теперь слушайте сюда, бойцы. Все вместе думаем, как нам отсюда выбраться. Идеи есть?

Шофер задумчиво барабанил пальцами по рулю, Серьга, немного успокоенный тем, что нашел своего друга побитым, но вполне живым, молча надувал щеки.

– Ну! – прикрикнул Савельев. – Мы все в одной подводной лодке, вы – мои бронежилеты. Думайте!

Рыбак загадочно посмотрел на сидящего рядом недавнего хранителя хлебного богатства.

– Серьга, ты – главный? Говори!

– Ну-у-у… Есть одна тропиночка. На той стороне, там уже не наша зона.

– Машина проедет?

– Въедет – точно. Как дальше – не знаю.

– Куда ведет?

Серьга развернулся к Савельеву, гаденько хмыкнул:

– А тебе есть разница?

– Ее охраняют?

– Наша забота. Вы бы до нее через нас все равно не проскочили: все как на ладони.

– Поехали, – скомандовал Роман и, убрав пистолет от водительской шеи, переместил его в щель между двух передних сидений, направил Рыбаку в бок.

Хорошая машина плавно выехала на шоссе, проползла сто метров и, чиркнув днищем о высоко торчащий над съездом ломоть асфальта, потрехалась сквозь полосу отчуждения к буртам противоположного кустодрома.

Мария оглянулась. С того места, где они залегали с Ромой, эту дорожку было абсолютно не видно. Серьга был прав: две полосы отчуждения, ширина шоссе вкупе давали почти сто метров. Пробраться на эту строну под носом бумера не получилось бы ни за что. Дорога – как на ладони.

Полоса замусоренного кустодрома вдоль дороги была гораздо шире, чем на той стороне. Почти километр машина ползла, задевая боками разросшиеся за весну ветки, царапая двери. Рыбак расстроенно ерзал на сиденье и считал, наверное, сантиметры до места, где бумер, наконец, вывалился из дебрей во вполне приличный смешанный лес.