Ксеноцид - Орсон Кард

— Откуда мне знать? — удивилась Цин-чжао. — Они могли уничтожить флот, спрятать его где-нибудь или перенести в потайное местечко к себе, на Запад…

— Цин-чжао! Посмотри на меня. И внимательно выслушай.

Она подняла глаза. Отданный резким тоном приказ принес ей необходимое успокоение, направил мысли в нужное русло.

— Одной-единственной вещи я пытался научить тебя всю свою жизнь, Цин-чжао, и сейчас тебе пришла пора осознать ее. Боги ответственны за все, что происходит, но они никогда не действуют в открытую. Только в обличии. Ты слышишь меня?

Она кивнула. Он повторял ей эти слова сотни раз.

— Ты слышишь, но не понимаешь меня, даже сейчас, — вздохнул отец. — Боги избрали в слуги людей Пути, Цин-чжао. Только мы можем слышать их голоса. И только нам дозволено увидеть и понять, что они первопричина всего, что было, есть и будет. Для других людей их деяния остаются в тайне, превращаются в загадку. Твоя задача заключается не в том, чтобы открыть истинную причину исчезновения флота на Лузитанию, — весь Путь сразу понял, что так пожелали боги и случилось это только по их воле. Твоя задача — открыть тот лик, который создали себе боги на этот раз.

Цин-чжао ощутила небывалую опустошенность, голова ее слегка кружилась. Она была уверена, что нашла ответ, что справилась с заданием. А теперь все начиналось сызнова. Ее ответ был верным, но теперь изменилось само задание.

— Сейчас, когда мы не можем найти естественного объяснения, боги предстают обнаженными перед глазами всего человечества — как верующего, так и неверующего. Боги наги, и мы должны облачить их. Мы должны выявить ту цепь событий, которая была создана ими для объяснения таинственного исчезновения флота, чтобы придать ему естественный вид в глазах неверующих. Мне казалось, ты понимаешь это. Мы служим Звездному Конгрессу, но, служа Конгрессу, мы также почитаем богов. Боги желают, чтобы мы обманули Конгресс, а Конгресс просто жаждет быть обманутым.

Цин-чжао кивнула, онемев от охватившего ее разочарования — задача по-прежнему осталась невыполненной.

— Ты считаешь меня бессердечным? — спросил отец. — Или нечестным? Может, я слишком жесток к неверующим?

— Как может дочь судить своего отца? — прошептала Цин-чжао.

— Может, — утвердительно кивнул отец. — Каждый божий день одни люди судят других. Вопрос только в том, мудры ли мы в своих суждениях.

— Тогда я считаю, что в том, чтобы говорить с неверующими на неверном языке, особого греха нет, — ответила Цин-чжао.

Не мелькнула ли улыбка в уголках его рта? Или она ошиблась?

— Ты действительно поняла, — торжественно произнес отец. — Если когда-нибудь Конгресс придет к нам, смиренно вопрошая об истинной правде, тогда мы научим их Пути, и они станут частью его. До того времени мы служим богам, помогая неверующим обманывать себя мыслями, будто все на свете имеет естественное объяснение.

Цин-чжао низко поклонилась, чуть не коснувшись головой пола:

— Ты не раз пытался научить меня этому, но до сегодняшнего дня передо мной никогда не стояло проблемы, которая основывалась бы на этой истине. Прости глупость недостойной дочери.

— У меня нет недостойной дочери, — улыбнулся отец. — У меня единственная дочь, и она Во Славе Блистательная. Истиной, которую ты познала сегодня, владеют лишь немногие из живущих на Пути. Вот почему только избранные из нас способны непосредственно общаться с людьми из других миров, не вводя их в смущение своими словами. Ты удивила меня сегодня, дочь моя, не тем, что до сих пор не поняла сказанного мной, а тем, что пришла к пониманию этой истины в таком юном возрасте. Я был почти на десять лет старше тебя, когда открыл ее для себя.

— Как могу я научиться чему-то раньше, чем познал это ты, отец? — Сама идея о том, что она превзошла одно из его достижений, была практически невыносимой для нее.

— Потому что у тебя есть я, чтобы объяснить это, — ответил отец, — тогда как мне приходилось все открывать самому. Но я вижу, что мысль о том, что ты научилась чему-то раньше меня, пугает тебя. Неужели ты думаешь, что превосходство моей дочери обесчестит меня? Напротив, на свете не может быть большей чести для родителя, чем иметь ребенка, который более велик, чем он сам.

— Я никогда не стану такой великой, как ты, отец.

— В каком-то смысле ты права, Цин-чжао. Потому что ты мое дитя, все твои деяния сплетены с моими; ты продолжение меня, тогда как все мы продолжение наших предков. Но внутри тебя заложено такое величие, что я искренне верю: наступит время, когда мне в заслуги будут ставиться больше плоды твоих работ, нежели моих собственных. Если когда-нибудь люди Пути сочтут меня достойным почестей, твои достижения будут составлять половинную долю моего успеха.

Произнеся эти слова, отец поклонился ей не обычным поклоном вежливости, свидетельствующим о том, что он разрешает ей удалиться, а глубоким, уважительным поклоном, почти коснувшись головой пола. Но все же не коснувшись, потому что иначе было бы оскорбительно. Это могло бы сойти за издевку, если бы он действительно коснулся головой пола перед собственной дочерью. Но он склонился настолько низко, насколько позволял кодекс чести.

На секунду его жест смутил, испугал ее, а затем она все поняла. Когда он настаивал на том, что его шансы быть избранным богом Пути основываются на ее величии, он не имел в виду какое-то отдаленное будущее. Он говорил о настоящем. Он говорил о поставленной перед ней задаче. Если она сумеет распознать обличие богов, найти естественное объяснение исчезновению флота на Лузитанию, тогда его, безусловно, изберут богом Пути. Он полностью доверял ей. Поэтому таким важным стало ее первое задание. Что такое ее вступление в зрелость по сравнению с божественностью отца? Она должна упорнее трудиться, больше раздумывать и одержать победу там, где оказались бессильны лучшие умы вооруженных сил и Конгресса. Трудиться не ради себя, а ради матери, ради богов и ради отца, который станет одним из них.

Цин-чжао выскользнула из кабинета отца. В дверях она задержалась на секунду и быстро взглянула на Ванму. Одного взгляда, брошенного говорящей с богами, было достаточно, чтобы девушка направилась за ней следом.

К тому времени как Цин-чжао достигла своих покоев, ее всю колотило от еле сдерживаемого желания очиститься. Сегодня она направилась по неправильному пути: она восстала против богов, отказалась сразу принять очищение и проявила глупость, не поняв истинного значения поставленной перед ней проблемы, — все это теперь слилось воедино. Не то чтобы она чувствовала себя особенно грязной, она не чувствовала нужды умыться, не ощущала отвращения к самой себе. Кроме того, похвала ее отца и расположение бога, который научил ее, как пройти через дверь, несколько уменьшили всеобъемлющее чувство самоуничижения. И, взяв к себе Ванму, она поступила достойно — с этим заданием она успешно справилась. Поэтому не собственная греховность вызывала в ней дрожь. Она просто жаждала очищения. Цин-чжао не могла дождаться мгновения, когда боги соединятся с ней на время ритуала. Однако она не знала ни одного испытания, которое утолило бы ее стремление к чистоте.

А затем пришел ответ: она должна была проследить по жилке на каждой половице в комнате.

Она немедля определила место, с которого начнет свой путь, — юго-восточный угол; она будет двигаться вдоль восточной стены, в сторону запада, в направлении богов. Последним ее испытанием станет самая короткая половица в комнате — не больше метра длиной, в северо-западном углу. Это послужит ей наградой — последняя жилка будет такой короткой и легкой.

Она слышала, как в комнату вошла Ванму, мягко ступая вслед за ней, но сейчас Цин-чжао было не до смертных. Боги ждали ее. Она опустилась в углу на колени и окинула взглядом половицу, отыскивая жилку, которую назначат ей боги. Обычно ей приходилось выбирать самой, и тогда она всегда останавливала выбор на самой трудной жилке, чтобы боги не отнеслись к ней с презрением. Но этим вечером ее переполняла уверенность, что боги сами сделают за нее выбор. Первой стала довольно толстая прожилка, волнистая, но ее не составило труда проследить. Боги уже являют ей свое милосердие! Сегодняшний ритуал должен превратиться в подобие разговора между ней и богами. Сегодня она преодолела невидимую преграду, еще на шаг приблизилась к совершенному пониманию отца. Очень может быть, что когда-нибудь боги смогут говорить с ней просто и ясно, ведь послания богов туманны, тогда как простые люди считают, что все говорящие с богами без труда различают суть их посланий.

— О святая, — окликнула ее Ванму.

Радость Цин-чжао словно была создана из тончайшего хрусталя, и Ванму своими словами будто нарочно разбила ее вдребезги. Неужели она не знает, что, когда ритуал прерван, приходится начинать с самого начала? Цин-чжао поднялась с колен и повернулась к девочке.