Ксеноцид - Орсон Кард

Цин-чжао вспомнила долгие часы, которые она провела на полу своей комнаты, прослеживая от стены до стены жилки в половицах. Ей никогда не приходило в голову, сколько усилий стоит слугам содержать полы в доме настолько чистыми и отполированными, что, ползая на коленях, она ни разу не запачкала платья.

— Я знаю толк в полах, — горько усмехнулась Цин-чжао.

— Ты обо всем что-нибудь да знаешь, — не менее горько ответила Ванму. — Поэтому не стоит убеждать меня, как это нелегко быть избранной богами. Боги ни разу не обратились ко мне, и вот что я тебе скажу: это куда хуже!

— Почему ты не побоялась и подошла ко мне? — в ответ спросила Цин-чжао.

— Я решила ничего не бояться, — просто ответила Ванму. — Ты не сможешь сделать мне ничего такого, чего бы уже не преподнесла эта жизнь.

«Я могу заставить тебя оттирать руки, пока они не начнут кровоточить, не переставая».

Но затем что-то словно щелкнуло в голове Цин-чжао, и она поняла, что, должно быть, девочка не сочтет это такой уж жестокой карой. Возможно, каждый день Ванму с радостью будет драить себе руки, пока на ее запястьях не останутся висеть лишь окровавленные ошметки кожи, лишь бы научиться тому, что уже известно Цин-чжао. Цин-чжао чувствовала себя подавленной невыполнимостью задачи, поставленной перед ней отцом, однако ее решение — преуспеет ли она или все ее усилия пойдут прахом — изменит ход истории. Ванму проживет жизнь и каждый божий день будет выполнять одну и ту же работу; вся жизнь Ванму пройдет в исполнении работы, которую заметят и поставят ей на вид, только когда она исполнит ее плохо. Стало быть, в конце концов, разве работа слуги не столь же бесплодна, как и ритуалы очищения?

— Жизнь служанки, должно быть, очень трудна, — сказала Цин-чжао. — Поэтому я рада, что тебя еще никто не успел взять к себе в прислуги.

— Мои родители выжидают в надежде, что я, когда вырасту, стану красивой девушкой. Тогда они смогут получить за меня куда больше. Какой-нибудь личный слуга богатого человека решит взять меня в жены или богатая госпожа приветит меня как доверенную служанку.

— Но ты уже красива, — отметила Цин-чжао.

Ванму пожала плечами:

— Моя подружка Фань-лю работает у одного человека, так она говорит, что замарашки трудятся куда больше, но зато мужчины в доме не трогают их. Уродливых девушек, как правило, оставляют в покое, наедине с их печальными думами. От них не требуют постоянных комплиментов в адрес госпожи.

Цин-чжао вспомнила слуг в доме отца. Она знала, что ее отец никогда не обратился бы к служанке с грязным предложением. И никто не обязан расточать комплименты ей.

— В моем доме все по-другому, — возразила она.

— Но я-то в твоем доме не служу, — резонно ответила Ванму.

Внезапно вся картина прояснилась перед Цин-чжао. Ванму заговорила с ней не просто из какого-то добросердечного побуждения. Ванму обратилась к ней в надежде, что ей предложат место в доме говорящей с богами госпожи. Цин-чжао прекрасно знала, какие слухи ходят о ней в городе: она закончила обучение у частных учителей и сейчас выполняет свое первое взрослое задание, и до сих пор она не обзавелась ни мужем, ни доверенной служанкой. Си Ванму нарочно записалась в ту же работающую на полях бригаду, что и Цин-чжао, чтобы вызвать ее на этот разговор.

На мгновение Цин-чжао пришла в ярость, но потом подумала: «А почему Ванму не должна была так поступать?

В худшем случае я бы догадалась о ее замыслах, рассердилась и отказала ей. Тогда бы она осталась там, где и была. Но если я не раскушу ее, привечу и найму, она станет доверенной служанкой говорящей с богами. Будь я на ее месте, не поступила бы я точно так же?»

— Неужели ты думала, тебе удастся меня одурачить? — спросила Цин-чжао. — Неужели ты считаешь, что я до сих пор не поняла, что ты добиваешься должности моей служанки?

Ванму выглядела одновременно взволнованной, рассерженной и испуганной, но мудро решила промолчать.

— Почему же ты гневно не возразишь мне? — продолжала Цин-чжао. — Почему ты не отрицаешь того, что заговорила со мной исключительно ради работы?

— Потому что это и в самом деле так, — тихо ответила Ванму. — А теперь я оставлю тебя.

Именно это и надеялась услышать от нее Цин-чжао — честный ответ. Но она вовсе не собиралась отпускать ее.

— Сколько из того, что ты наговорила мне, правда? Ты действительно желаешь получить хорошее образование? Хочешь совершить в своей жизни что-нибудь более высокое, нежели натирать пол?

— Я говорила только правду, — промолвила Ванму, в голосе ее прозвучала неприкрытая страсть. — Но тебе-то что? Ты возложила на свои плечи ужасную ношу божьего гласа!

Последнюю фразу Ванму выпалила с таким откровенным сарказмом, что Цин-чжао чуть не расхохоталась, но вовремя сдержалась. Не имело смысла и дальше злить Ванму.

— Си Ванму, духовная дочь Владычицы Запада, я возьму тебя к себе в доверенные служанки, но только в случае, если ты согласишься на следующие условия. Во-первых, ты позволишь мне обучать тебя и будешь прилежно исполнять уроки, которые я преподам. Во-вторых, ты всегда будешь обращаться со мной как с равной, никогда не будешь кланяться и говорить «о святая». И в-третьих…

— Но как можно? — удивилась Ванму. — Если я не буду выказывать тебе уважения, люди назовут меня недостойной. Меня накажут при первом удобном случае, стоит тебе только отвернуться. Это станет позором нам обеим.

— Естественно, при посторонних ты будешь обращаться ко мне с должным почтением, — кивнула Цин-чжао. — Но с глазу на глаз ты будешь говорить со мной как с равной, иначе я тут же тебя уволю.

— А третье условие?

— Ты никогда и никому не передашь ни единого нашего разговора.

Личико Ванму гневно вспыхнуло:

— Доверенная служанка никогда не выдает чужих секретов. В мой мозг установят специальные заслоны.

— Заслоны будут лишь напоминать тебе о молчании, — кивнула Цин-чжао. — Но если ты захочешь рассказать, то без труда обойдешь все запреты.

Цин-чжао вспомнила возвышение отца, подумала о тайнах Конгресса, которые свято хранил он. Он никому ничего не говорил; ему просто было не с кем поговорить, за исключением разве что самой Цин-чжао. Если выяснится, что Ванму достойна доверия, у Цин-чжао будет кто-то, с кем можно поделиться размышлениями. Она никогда не будет такой одинокой, как отец.

— Ты не понимаешь меня? — спросила Цин-чжао. — Люди подумают, что я беру тебя в служанки. Но ты и я будем знать, что на самом деле ты поступаешь ко мне в ученицы, и я хочу, чтобы ты стала мне подругой.

Ванму с интересом посмотрела на нее:

— Почему ты делаешь это, раз боги уже открыли тебе, как я подкупила мастера, чтобы он позволил мне войти в твою бригаду и не прерывал нас, пока я буду говорить с тобой?

Разумеется, ничего подобного боги ей не открывали, но Цин-чжао всего лишь улыбнулась.

— А тебе не приходит на ум, что, может быть, сами боги хотят, чтобы мы стали подругами? — спросила она.

Ванму, потрясенная, сцепила руки в замок и нервно рассмеялась. Цин-чжао обхватила ее запястья и обнаружила, что Ванму вся дрожит. Значит, она вовсе не такая самоуверенная, как кажется.

Ванму опустила глаза на свои пальцы. Цин-чжао проследила за ее взглядом. Их руки были покрыты засохшей коркой грязи, слипшейся на жарком солнце.

— Мы такие грязные, — проговорила Ванму.

Цин-чжао давно научилась не обращать внимания на грязь, приобретенную во время праведного труда, ибо это не требовало истинного очищения.

— Когда-то мои руки покрывала несмываемая грязь, — сказала она. — Когда время праведных трудов истечет, пойдешь со мной. Я расскажу о нашей затее отцу, и он решит, подходишь ты на роль моей доверенной служанки или нет.

Ванму сразу нахмурилась. Цин-чжао только порадовалась, что ее чувства было так легко прочитать.

— В чем дело? — спросила она.

— Всегда решают за нас отцы, — ответила Ванму.

Цин-чжао кивнула, подумав при этом, зачем Ванму было констатировать столь очевидный факт.

— Это начало мудрости, — пожала плечиками Цин-чжао. — Кроме того, моя мать давным-давно умерла.

* * *

Праведные труды всегда заканчивались, когда солнце еще висело высоко в небе. Официально это было устроено для того, чтобы людям, живущим вдалеке от полей, хватило времени добраться до дома. На самом же деле существовал обычай устраивать после каждого дня таких трудов небольшое празднество. Отработав во время привычного полуденного отдыха, после целого дня на поле люди чувствовали легкое головокружение, будто целую ночь оставались на ногах. Некоторые становились вялыми и сонными, как мухи. Так или иначе, это давало хороший повод пообедать с друзьями и хорошенько выпить, после чего засветло завалиться в постель, дабы восполнить потерю дневного отдыха и вознаградить себя за целый день напряженного труда.