Праздник побежденных: Роман. Рассказы - Борис Цытович

Феликс, окончательно осмелев, попросил у «режа» бензина, и тот любезно извлек из багажника канистру и великолепный белый заморский шланг с насосом и уговорил Феликса опустошить всю канистру. Затем, сославшись на работу, поцеловал даме ручку, отправился на съемки, а Натали пригласила Феликса в Ялту.

Они съехали в селение — и опять комната, опять ходики, опять, как теперь уж Феликсу кажется, тепло глядели с пожелтевших фотографий родственники.

Феликс, сидя на кровати, листал иностранный журнал, а она, переодеваясь, шуршала одеждами, скребла пилочками, потом по комнате поплыл запах лака, и наконец ему разрешили обернуться. Она стояла у зеркала, обтянутая джинсами, в сиреневой блузе кимоно, с лиловым крестиком на длинной черной цепи в вырезе и синей косынке чалмой. Все было в тон и строго в меру, лишь волосы из-под чалмы стекали золотой массой на плечи и ломали сиреневый ансамбль. Феликс не поверил своим глазам и даже приуныл, подумав, что столь красивая женщина не может быть с ним. Он глядел на ее длинные, словно сиреневые желуди, ногти, а она, растопырив пальцы и размахивая ими, сушила лак, вееристо мерцая брильянтом.

— Ну как, Феликс? Доволен? Можно для такой женщины розочки воровать? — и, запрокинув голову, кривила рот, зная, что это вовсе не безобразит, а более подчеркивает ее красоту. — Видел ли ты когда-нибудь подобную?

Феликс понял, что Натали перетягивает свой конец струны, и струна звучит все тоньше, все выше и вот-вот лопнет, и ему, чтобы она не лопнула, следует отпустить свой конец и спасти струну, и как только он ее отпустит — Натали уйдет. Это были доводы ума, а стремление к ней говорило иное, говорило, что он влюблен в нее, что уничтожен ею, и как прекрасно быть ее рабом, и пусть уходит, если пожелает, лишь бы было ей хорошо. И он уж собирался сказать, что никогда подобной он не видел, но — странная метаморфоза? — пребывая сию секунду пред очаровательной Натали и плавая в стойких запахах ее духов, он реально и емко ощутил присутствие чего-то настоящего, и этим настоящим, к его немалому удивлению, была Вера, и почему Вера? Почему я подумал о ней за эти сутки второй раз? И именно тогда, когда пришла ко мне моя долгожданная женщина?

— Что ты там бормочешь? Отвечай, видел ли подобную.

— Подобная есть, только она красивее, — сказал Феликс и не испугался этих слов.

Она рассмеялась легко, непринужденно.

— Лжешь ты все! Не видел ты подобной и никогда не увидишь, — и, сверкая брильянтом, поиграла пальчиками, чтобы высушить поскорей лак.

* * *

К вечеру они поехали в Ялту. Был тот час, когда горы, размытые сумерками, теряли рельефность и на фоне темнеющего неба стояли плоской театральной декорацией. Внизу, на шоссе, совсем уж невидимые машины зажигали огни, и они ярко и малиново рдели в лиловом предвечерье.

Натали, обхватив колени, глядела в стекло, а Феликс рулил и рассказывал о прошедшей ночи, о маленьком горбатеньком стороже, о гигантской овчарке. Ему показалось, что она вовсе не слушает, а думает о чем-то своем, и он замолчал, но она повернулась к нему и с капризной ноткой сказала:

— Знаешь, я бы хотела побыть на том месте, где ты воровал для меня розы, где тебя травили собакой, и увидеть горбатенького сторожа. У меня есть бутылка великолепного массандровского кагора — угостим его.

Феликс подумал, что она немного авантюристка, но и сам ощутил желание именно сейчас пройтись по грани с этой женщиной, он поглядел на цветы на заднем сиденьи — и согласился.

Когда они проезжали над Никитским садом, он свернул под белую арку, и машина с выключенным мотором помчалась, петляя, вниз.

— Как ты его найдешь? — спросила она.

— В каждой деревне обязательно есть «Голубой Дунай» или «Зеленый змей», где настоящие мужчины пьют, обсуждают футбол, клянчат в долг — там и узнаем.

Они пересекли асфальтированную площадку, под тем же платаном дремал мотоцикл. Натали насторожилась и укрыла полотенцем розы. Машина прокатилась в темноте виноградной арки, и Феликс остановил ее на нижней площадке у сувенирного ларька. Окно ларька было забито свежей фанерой, осколки выметены. Тут же был другой ларек — винный, и трое со стаканами в руках, как по команде, одеревенели. Феликс испытал чувство садизма и подумал, что нечто подобное испытывала Марина, неверная жена братца Диамарчика, разговаривая по телефону с мужем, сидя на коленях любовника, когда нечаянно Феликс их застал. Те, от ларька, долго смотрели на машину, затем друг на друга, пока один не ткнул стаканом и неуверенно сказал:

— А вот… еще… «Фантомас»…

— Нет, ребята, тот надолго к нам дорогу забудет, дали, что надо! — и они засмеялись дружно, без сомнения.

Феликс обратился к тому, с ссадиной на щеке, чья свежезагипсованная рука образовала полочку, и на ней стоял стакан и лежал соленый помидор.

— Где б я мог увидеть Колю, горбатенького сторожа?

Тот посмотрел на друзей, а Феликс подумал, что это он ночью поднимал жезл тогда еще не ушибленной рукой. Другой тоже перестал жевать, соображая с открытым ртом, набитым месивом. Они отрицательно качнули головами.

— Не знаем, он на ночь приходит.

— Но где-то же он живет?

— Не знаем.

— А вот Михеич, у него спроси.

Михеич тоже отрицательно качает головой. Его гигантская «собака Баскервилей» подбегает к машине.

— Руки в зеленке не высовывай, окно закрой, — шепчет Натали.

Феликс не успел поднять стекло, а собака, обдав запахом псины, шершаво и горячо лизнула висок и вдруг облаяла. У ларька рассмеялись, а Михеич из кармана извлек розочку и подарил Натали. Та торопливо отыскала рубль, поблагодарила, а розочку прицепила к зеркальцу и, уж более не обращая ни малейшего внимания на выпивох, вышла из машины, накинув на плечи пуловер, и направилась к лужайке под соснами. За ней, вызвав удивление, пошел страшный пес.

Молча глядели те от ларька, молчал и Феликс. Черные сосны стыли в вечернем покое, а на площадке, где ночью звучала румба, гремели выстрелы и с призрачной дамой танцевал горбатенький сторож, гуляла реальная Натали, следом, опустив морду, ходила гигантская черная собака.

Феликс, как и ночью, ощутил себя в ином течении времени и забормотал:

— Как хорошо, что я привез ее сюда, как хорошо.

Когда, наконец, Натали подошла к машине, Феликс распахнул дверцу, и она извлекла из сумки бутылку кагора и попросила Михеича передать горбатенькому Коле.

— Конечно, конечно, — закивали те у ларька.

— Будет исполнено, — выкрикнул ошеломленный доверием алкоголик Михеич, выпятив грудь в стойке «смирно» и отдавая честь.

— Уж эти-то передадут, — съязвил Феликс.

— Это неважно. Мне великолепно было здесь. И я передала бутылку Коле.

Феликс застеснялся своих трезвых, так не вяжущихся с настроением слов и запустил мотор. Михеич, все так же прижимая бутылку к груди, крикнул, чтоб ехали вниз.

— А как дорога? Трубы уже проложили? — спросил Феликс.

— Сегодня утром и закопали, — подозрительно сообщил Михеич и стал серьезно разглядывать бутылку.

Феликс тронул, они, как по команде, обернулись вслед, но слово «Фантомас» было тщательно затерто.

* * *

Дорога извивалась берегом. Феликс молчал, ощущая слева черный провал моря. Из темноты под одинокий фонарь волна выкатывала ртутный блик, и машина катила до следующего фонаря, он высвечивал колени Натали и снова погружал ее в темноту. Пришел страх, и Феликс сомневался, есть ли она. Или как призрачная дама горбатенького сторожа? Он с нетерпением ожидал следующего фонаря и при его ртутном свете вглядывался тайком в пассажирку. Она повернула задумчивое лицо, поцеловала Феликса в плечо и сказала:

— Как мне повезло в это лето, я ничего подобного еще не ощущала.

Конечно, живая, конечно, слава Богу, реальная, подумал Феликс. А она спросила:

— Феликс, а если б я ночью пришла на ту полянку к горбатенькому Коле и отдалась ему под теми соснами под луной, ты бы ревновал?

* * *

В Ялте в гостинице обычное: швейцар не отвечает на вопрос, потому что разговаривает с уборщицей. Уборщица шмыгает тряпками по ногам посетителя — ведь вы не иностранец, вы понимаете, что человек работает, для вас же старается. А за стеклом табличка, ставшая частью интерьера: «Мест нет».

Феликс известил ее, ожидавшую в машине, и она вспылила:

— Для меня — места нет? А ты у директора был? Господи, ты поистине провинциал.

Она распахнула дверцу, но Феликс прищелкнул ее опять и сел за руль, а она, выдвинув подбородок и сомкнув веки, молчала.

Опять аптека, опять Нудельман.

Нудельман — сама любезность, галантно пропускает даму вперед. Феликс знакомит, и Нудельман в поклоне целует руку. Он счастлив, все происходит именно так, как он и предвидел. Кольцо вручено, дама того стоит, с нею будут спать, и уж, конечно, не одну ночь.