Невская битва - Александр СЕГЕНЬ

Мы же тем временем все вместе отправились под­нимать дружины наши, смотреть их, смотреть коней, смотреть ладьи, доспехи, оружие, какие имеются при­пасы для похода. Душа моя пела — наконец-то зай­мусь делом, которое даст мне возможность не думать о сердечной занозе.

Никого не нужно было долго уговаривать, весть об Александровой решении стаей ласточек разлетелась по Городищу и Новгороду, дружинники наши борзо начищали свои орлиные перышки, сбирались и выст­раивались. Ощеривались дружины копьями, сверка­ли начищенными мечами и топорищами, лощеные ко­ни нетерпеливо перетаптывались копытами, тоже взволнованные предстоящим походом — а как же! — конь понимает все, точно как и человек, ничуть не меньше. А иначе, не ведая Божьей и человеческой справедливости, как могли бы кони сохранять рассу­док при виде всего, что творится на белом свете!

Когда осматривали ладьи и насады, я не сдержал ся, чтобы не уязвить Ратмира:

— Надобно, — говорю, — отдельную ладью довер­ху нагрузить жидовниками. По-латынски именуемы­ми Спинозами.

Слыхавшие это Сбыся и Луготинец громко рассме­ялись:

— Одну мало! Две!

А Ратмир под ребро меня пальчищами своими, буд­то ножиком, ткнул, а я — его, а он мне:

— Не время теперь нам жучиться, суздаляка, а то бы я тоби!..

—    Успеется, Ратушко, — ответил я, — дай срок, в полки пойдем. Там, на привале, где-нигде сладимся с тобой на кулачках, а то ты мне тоже — во как надоел!

—    Не жить тоби, Савко! — проскрипел он остьями крепких и белоснежных зубов своих. — Жаль только Усладу.

Это он так сказал потому, что как раз невеста моя — Ирина Андреевна — тут появилась. При ней был отец ее, Варлап, тоже готовый идти с нами в пол­ки на свеев, предстатели несли поодаль его доспехи и оружие. Здесь, на Будятиной пристани, мы и про­стились с нею. Я взглянул на нее, и сердце мое стисну­лось от жалости. Я увидел, что не об отцовом, а о моем отъезде она горюет, и горюет сильно. Подумалось мне в тот миг — и почто я и впрямь о старой Февронье чах­ну, ведь она на много лет меня старше, а вот предо мною росток пробивающийся, колосок, наполняемый чистою и несравненною красотою.

—    Прости меня, Усладушка, — сказал я ей, — что не замечал доселе твоей неописуемой велиозарности. Только теперь, когда суждено нам расставанье, увидел я тебя во всем велелепии. Не знаю, вернусь ли. Ждать будешь?

—    Буду, — ответила девушка и заплакала.

В тот миг мне впервые захотелось не погибнуть в походе, жаль стало бедную Ирину, коей в случае мо­ей погибели предстояло, как уже сосватанной, уйти в монастырь. Хотя и в монастырях хорошо живется… Чувства мои спутались, и я обнял ее, прижал к себе. А через несколько мгновений мы уже шли к Великому мосту, а она осталась на пристани, чтобы еще раз про­ститься, когда мы будем усаживаться на ладьи.

Веселый ветер дул по Волхову и как раз в ту сторо­ну, в которую нацелились носы наших кораблей, пока еще стоящих на приколе. Мы же, все вожди Алексан­дровой дружины, торопились в кремник, в храм Святыя Софии Премудрости Божией целовать крест архи­епископа Новгородского.

Глава шестая

ПО БЛАГОСЛОВЕНИЮ СПИРИДОНА

Александр стоял на самой передней ладье и весело смотрел вперед. Сильный ветер хорошо надувал парус и развевал червленое Александрово полотнище с золо­тым владимирским львом; искусно вырезанный дере­вянный конь на носу ладьи лихо скакал по волнам Волхова. Солнце клонилось к закату по левую руку, уходило на вечер, в земли латинские, немецкие и шведские, из коих нам вечно шла пагуба и нена­висть. С востока надвигалась тяжелая дождевая туча, обещавшая к ночи сильный ливень, и лучи заката раз­бивались об нее, ломались и падали вниз, брызгами ус­тремлялись вверх. Солнце билось в небесах с тучами. Ветер крепчал и становился влажным.

В одной ладье с Александром плыли Савва и Рат-мир, иеромонах Феодосии и священник отец Нико­лай, ловчий Яков и силач Миша, сокольники Варлап Сумянин и Нефеша Михайлов, Домаш и Юрята, нов­городские бояре Ратибор Клуксович и Роман Болды-жевич, тевтоны Ратша, Гавриил и Михаил с сыном Те­рентием, тоже приехавшим служить вместе с отцом русскому князю, полтора десятка слуг и оруженосцев, кормщик и пара ладейников. Глядя на свое окруже­ние, князь беззаботно думал, что и этих всех людей хватило бы ему, чтобы разгромить незваных свеев, а ведь вдогонку за головной ладьею бежали еще восемь таких же полных стругов. На них вместе с пешцами и новгородским ополчением сидели другие превосход­ные витязи, такие как Ратислав и Кербет, Всеволож Ворона и Глеб Шестько, Ласка и Ртище, Ратисвет и Доможир, сын сапожника Дручило Нездылович, Кондрат Грозный и многие другие. Берегом со всем конным войском и запасными лошадьми шли Сбыслав и Таврило Олексич, витязи Ванюша Тур и Димаша Шептун, Елисей Ветер и Константин Луготинец. Поч­ти все, конные и на кораблях, они были молоды, от во-

семнадцати до тридцати лет, и все горели жаждой рат­ного подвига, славы — самим себе, Великому Новгоро­ду и всей Святой Руси.

— Вежу надобно ставить, князь Леско, — сказал Домаш, кивая в сторону туч, которые уж теперь явно намеревались залить ладьи дождем и не дать плавателям насладиться лунной ночью.

Кормщик Горислав и двое ладейников сняли с кор­мы Александрове червленое полотнище, спрятали его, затем, не спеша, стали натягивать над туловищем ла­дьи кожаное покрытие, чтобы можно было спрятаться под ним от дождя и не дать обильным водам затопить дно. Александр не торопился под сие навершие, залез на самый нос корабля и жадно всматривался в даль, вспоминая торжественное благословение Спиридона в Святой Софии, как тот сказал: «Да не убоитесь врага многочисленного и одолеете его мышцею своею, ибо не в силе Бог, но в правде!» А когда он осенил Александ­ра сначала образом Александра Воина, а затем Геор­гия Победоносца, князь почувствовал, как сила обоих святых вошла в него, и он упал на колени, не сдержи­вая горячих слез восторга:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Боже хвальный и праведный! Великий и крепкий! Боже предвечный! Стань в помощь мне и введи ангелов сво­их в мою дружину, дабы враги нашей святой право­славной веры посрамлены были! Ты бо еси Бог наш и на Тя уповаем!

Владыка Спиридон приблизился к нему с крестом, и бисерные адаманты слез играли в глазах его, когда он приложил его ко лбу Александра со словами благо­словения. Александр встал, оглянулся на свою дружи­ну и в какой-то миг ему показалось, что он увидел их — тех, о ком молил Господа только что. Дружина потекла прикладываться к благословенному кресту архиепископа…

Кроме благословения, Спиридон даровал Алексан­дру серебряную ладанку, работанную Братилой.

На крышке вырезано изображение солнца, идущего на четырех согнутых углом крыльях в виде креста, а в ладанке — запечатанный в воск пучок волос князя Владимира, отстриженный, когда тот крестился и Русь крестил:

— Да поможет тебе и князь Красно Солнышко! Скоро его день. Ступайте с Богом, ребятушки!

Александр приложился губами к ладанке, хранив­шей тепло ладони Спиридона, и повесил ее себе на шею под кольчугу и сорочицу, к нательному кресту.

Выйдя из собора, сели на коней и в сиянии доспе­хов отправились на пристань. Там еще раз прощались с родными и женами. Саночка принесла спеленатого Васюню, он внимательно и хмуро разглядывал отцов­ские доспехи, а потом вдруг ни с того ни с сего рассме­ялся.

—    Пусть эта улыбка осеняет твой путь, — сказала Брячиславна. — Возвращайся поскорее, Леско ми­лый. Да с полной победой!

—    С Богом, Сашенька, — сказала матушка Феодо­сия, — воюй за двоих, за себя и старшего брата своего, покойного Федора Федоровича Ярославича.

Только что он видел их на пристани, вкус губ ми­лой жены не растаял на губах Александра, а вот уже давным-давно растаял за кормой ладьи Господин Ве­ликий Новгород, мелькнули и пропали о правую руку и Деревяницкий, и Хутынский монастыри, мимо про­плывали прибрежные волховские селения, темнело — черная дождевая туча закрывала уже большую поло­вину неба, а солнце неумолимо стекало с небесного свода к закату. Туча швырнула первую пригоршню крупных и редких капель, они с деревянным стуком рассыпались по натянутой кожаной покрышке, и тот­час за тем мощный раскат грома ударил с такой гнев­ной силой, что, казалось, от него должны развалиться и потонуть ладьи. Теперь уже стало темнеть стреми­тельно.

— Дождь в дорогу, да на такое наше дело — добрая примета, — молвил Савва. — Лезем под кожишу, Славич!

— А я только в добрые и верю, — ответил Алек­сандр, не спеша слушаться своего слугу. Вместо зтого он, напротив, залез прямо на спину деревянного коня. Доспехи они все поснимали с себя, еще когда только отплыли от Новгорода, и теперь на нем была только

легкая сорочка, подпоясанная мягким ремешком. Ему было страшно весело вспоминать о том, как од­нажды в детстве ему смерть как хотелось точно так же сидеть на самом носу корабля, а отец и матушка стро­го ему запрещали, боясь, что он свалится. И вот теперь никто не смел ему запретить сидеть на деревянном коняжке, устремившем вперед свои длинные ноги, будто намереваясь сорваться с ладейного носа. Откатываю­щийся гром урчал утробно, как бывает урчит в брюхе у Саввы, когда тот голоден. Ни у кого иного столь яро­стного брюшного урчанья не бывает, только у Саввы и у грома небесного.