Невская битва - Александр СЕГЕНЬ

— Дождь в дорогу, да на такое наше дело — добрая примета, — молвил Савва. — Лезем под кожишу, Славич!

— А я только в добрые и верю, — ответил Алек­сандр, не спеша слушаться своего слугу. Вместо зтого он, напротив, залез прямо на спину деревянного коня. Доспехи они все поснимали с себя, еще когда только отплыли от Новгорода, и теперь на нем была только

легкая сорочка, подпоясанная мягким ремешком. Ему было страшно весело вспоминать о том, как од­нажды в детстве ему смерть как хотелось точно так же сидеть на самом носу корабля, а отец и матушка стро­го ему запрещали, боясь, что он свалится. И вот теперь никто не смел ему запретить сидеть на деревянном коняжке, устремившем вперед свои длинные ноги, будто намереваясь сорваться с ладейного носа. Откатываю­щийся гром урчал утробно, как бывает урчит в брюхе у Саввы, когда тот голоден. Ни у кого иного столь яро­стного брюшного урчанья не бывает, только у Саввы и у грома небесного.

Вдруг стало так тихо, как, должно быть, будет толь­ко перед самым наступлением Страшного Суда. Даже волховские волны на миг застыли, словно отлитые не из воды, а из черного волынского стекла. И в нависшей тишине отчетливо заслышался топотливый бег стреми­тельно приближающегося дождя. И вот он обрушился мощной стеной так, что в первый миг даже едва не сбил князя с носового коня.

— Ах ты ж и дождище какой! — аж задохнулся на миг от восхищения Александр. — Пророче Илие! Ты ли это лиешь? Так ступай же на Ижору да намочи хо­рошенько ворогов наших! Побей лысые макушки их­ ним пискупам!

Он сидел на деревянном коне, будто в струях водо­пада, радуясь дождю, движенью и собственной юно­шеской силе, душевному и телесному жару, который способно было слегка остудить лишь вот этим ливнем.

Ему страсть захотелось как-либо созорничать, вот только — как? Он оглянулся по сторонам. Савва из под края кожаного навеса следил, как бы чего не стряслось, но вдруг ненадолго исчез под кожей. Тот­час Александр приметил толстую веревку, привязан­ную к щегле судна и свисающую с кормы в воду; не раздумывая, он беспечно спрыгнул с деревянного коня в воду. Речная вода, по сравнению с хладными струями ливня, показалась необычайно теплой. Князь тотчас же вынырнул, промчался мимо борта ладьи до кормы и там ухватился за конец веревки. Его потащи­ло по теплой волховской волне, доставляя неизъясни­мое наслаждение. Тотчас на борту корабля высверкну-лась встревоженная и несчастная мокрая тень Саввы. За нею обозначились очертания Ратмира и Сбыслава.

—    Да тут я! — громко крикнул им Александр, что­ бы дольше не мучать перепуганных своих ближних.

—    Сорвался? — прокричал Ратмир.

—    Сам спрыгнул. — И он без труда проворно полез по веревке вверх, мигом очутился на ладье. — Нельзя разве позабавиться?

—    Предупреждать надо, — сердито прикрикнул на господина своего Савва. Но другие рассмеялись весело, и — а-ну! — первым Ратмир сиганул в воду, испытывая свою ловкость, поймал веревку, а затем, немного по­бултыхавшись в воде, муравьем вскарабкался на ко­рабль. За ним Сбыся повторил забаву с неменыней лов­костью.

—    Тьфу на вас! — плюнул Савва и полез под кожу. Но никто не последовал его благоразумию. Александр снова прыгнул в реку со спины носового коняги и опять пронырливо обошел круглый бок ладьи, чтобы ухватиться за конец веревки, побарахтаться малость и без натуги на одних сильных руках втянуть тяжелое и мокрое тело обратно на корабль. И так они по очеред­ности прыгали, кувыркались, бултыхались и вновь хватко забирались назад на ладью. К их веселью при­соединились еще несколько удальцов — Нефеша и Гюрята, Варлап и Ратибор. Даже тевтоны Ратшау, Миха­ил и сын его Терентий вылезли из-под навеса поглядеть на бессмысленную забаву русских, а Терентий все порывался поучаствовать, но отец строго воспрещал ему. Наконец, чтобы не терять германского достоинст­ва, Ратшау осмелился прыгнуть и повторить глупую удаль князя Александра и его дружинников, за что Гюрята удостоил его похвалы:

—    Вот теперь ты, Ратша, и впрямь истинный рус­ский православный витязь!

—    Да… да… — по-своему ликовал немец, более не решаясь повторять забаву.

Удары грома между тем становились все страшнее, разъяренные молнии, как ошпаренные коты, проно­сились по небу, бились о берег, и казалось, огненными хвостами вот-вот подпалят корабельное ветрило. Но уж слишком оно было мокрое, чтобы вспыхнуть да­же от такого яростного огня.

Много же надо было нашим удальцам, чтобы уто­миться своими забавами. Первым сдался и полез под кожу Сбыслав, за ним — трое тевтонцев, далее — ос­тальные, князь Александр последним отправился под полог, где не сказать, чтоб было уж очень сухо — вода под ногами стояла уже выше щиколотки. Домаш Твердиславич нацеживал всем забавникам крепкого угорского вина из бочки, протягивал каждому по ог­ромному ковшу для обогрева. Александр хотя и не был охотником до хмельного зелья, а тоже выпил полное ковшище. Жадное тепло мгновенно хлынуло по жилам, вспенило голову, он засмеялся и присел средь дружины своей, подле сердитого Саввы. Все впечатления долгого минувшего дня, полного тревол­нений и душевного движения, навалились на него го­рячим одеялом, он и сам не заметил, как уронил голо­ву на плечо Саввы и погрузился в мощный молодечес-кий сон.

Ночью он тревожно проснулся и решил проверить, жива ли его Алексеева лампада. Она стояла под осо­бым деревянным навесом у икон и безмятежно горела на славу.

Александр взобрался на верх кормы. Дождь уже кончился, ладейники сняли кожаное покрывало. Мо­лодое горячее тело Александра успело прекрасно вы­сушить всю намокшую одежду, и уже не верилось, что совсем недавно кругом бушевала влажная водя­ная воля.

Мало того, лунные брызги то там, то сям пробива­лись сквозь поредевшее, обветшавшее покрывало туч. Видно было, как плещет волна, как позади, неподале­ку бегут, не отставая, другие кораблики.

—    Хорошо-то как! — приободрил князь сонного ладейника.

—    Плохого мало, — зевнул ладейник. — Вот еще малость побуду да и стану сминщика своего будить, а сам — спати.

—    Завтра-то доплывем до Ладоги?

—    Все в руце Божьей.

—    Вирно бачишь. В Ладоге отдохнем. Конницу ждать станем. Должно, далее токмо заутра двинемся.

—    А молви, княже, от Ладоги далее куда поплы­вем?

—    По Невскому езеру79 . А там — в реку Неву войдем.

—    И що же? До самого состыкновения со свиями?

—    Нет, брат. Там на берегу должна быть Пельгусина застава. Как увидим Пельгусю-ижорца, там ваша ладейная работа скончается. Мы со стругов слезем, опять дождемся конницу, идущую брегом, и пойдем без вас громить пришельцев. А вы нас ждать будете.

—    Жаль.

—    Чего же?

—    Зело бы и мени хотелось со свиями похлестаться.

—    Как звать тебя?

—    Преслав.

—    Ну, коли Преслав, то тебе нельзя не просла­виться. Так и быть, замолвлю кормщику, щобы отпу­стил тоби вмисти с нами на битву.

—    Спаси Христе Боже за такое добродийство! — обрадовался ладейщик.

Александр рассмеялся, нежно приобнял ладейщи-ка Преслава и отправился на дно ладьи спать бок о бок с дружинничками — теперь уж до самого утра.

Глава седьмая

НЕРОН

Несколько лет подряд то там, то сям, в разных зем­лях и княжествах Руси происходили страшные убий­ства монахов и священников. Несчастных мучеников находили исколотыми и изуродованными до неузна­ваемости. Это происходило то на Волыни, то в Гали­ции, то в Полоцкой земле, то в Киевской, то в Пин­ской. Ясно было, что душегуб ненавидит именно тех, кто посвятил себя служению Господу, и потому его прозвали Нероном в честь известнейшего в древности гонителя христиан. Поймать или хотя бы выйти на след дьявольского слуги никак не могли, и потому в представлении людей сложился образ поистине де­монический — страшное, огромное и в то же время ловкое, пронырливое чудовище. Каково же было бы народное удивление, если бы Нерона поймали и увиде­ли существо неказистое, тщедушное, с перепуганны­ми, бегающими глазками, все какое-то зашибленное и оттого постоянно испускающее дурные запахи, свя­занные с нездоровым пищеварением.

Он появился на свет в ливонских землях, в русской крестьянской семье, хотя и поговаривали, будто мать родила его не от собственного супруга, а от некоего беглого черта, шатавшегося по деревням и селам и со­вращавшего разных дур. Таковое предположение ста­ло вскоре подтверждаться, когда младенца крестили. Он страшно сопротивлялся и, в отличие от обычных детишек, которые успокаиваются и даже засыпают вскоре после совершения сего таинства, новокрещен-ный ребенок, нареченный Иваном, после погружения в купель еще больше разорался и бился так, что вы-

скользнул из рук священника на пол, хотя почти не ушибся. И дальше, сколько бы его ни приносили в храм Божий, он всегда выказывал не просто неудо­вольствие, а сильную и громкую ярость. Причастие невозможно было вложить ему в уста, а если и удава­лось, то он тотчас исторгал из себя Святые Тайны.