Убийство в особняке Сен-Флорантен - Жан-Франсуа Паро

— Боюсь, Николя, здесь нам надеяться не на что, — ответил Бурдо. — Тело сильно изуродовано, причем не столько из-за воды, периодически покрывавшей его: над ним основательно поработали собаки, крысы и вороны. Единственное, что смог установить Сансон, — что смерть наступила самое позднее двадцать четыре часа назад. Осмотр тела производился в час пополудни.

— А не могла ли река выбросить тело на ступени, где оно и зацепилось? — поинтересовался Ноблекур.

— Не думаю. Я был на том месте. Грязные следы, а точнее, полосы заставляют думать, что тело притащили на берег с острова, а может, и вовсе из города. Берег острова, что напротив набережной Пеллетье, ночью в основном пустынен.

— И больше ничего, никаких улик? — спросил Николя. — Следов, отпечатков подошв?

— Следы, конечно, есть, до прихода караула там успела собраться толпа зевак. На всякий случай я обыскал все. Грязь жирная, и волны, расходящиеся от барж и лодок, ничего не смывают.

Он порылся в карманах.

— Вот это я нашел на ступенях, спускавшихся к реке.

Он протянул Николя маленький камешек, засверкавший в пляшущем свете свечи. Комиссар поднес его к глазам.

— Пуговица от фрака из драгоценного камня или…

— Из фальшивого драгоценного камня, — уточнил Бурдо. — Я проверил у ювелира. Цветное стекло. Возможно, она не имеет отношения к нашему делу.

— Ну, это как сказать. Посмотрим.

И Николя положил пуговицу в карман.

— Я провел небольшое расследование и узнал, что между одиннадцатью вечера понедельника и шестью часами сегодняшнего утра тела на берегу не было, — продолжил Бурдо, — следовательно, преступление было совершено в ином месте…

— Откуда вы знаете?

— Не было следов крови, а те, что были, ничтожны. Это дает нам… погодите… Понедельник, от четырнадцати до двадцати трех часов; в эти часы берег был пуст.

— Кто вам это сказал?

— Рантье, проживающий напротив; он каждый вечер ходит туда гулять с собакой. Вне всяких подозрений, я навел справки.

— А кто жертва?

— Трудно сказать. У нее нашли платок, ключ, костяной гребень. Похоже, девушка из народа. В кармане я обнаружил двадцать пять ливров и шесть су.

— Черт побери, для девушки из народа это очень неплохая сумма! На ней были туфли?

— Нет, мы их не нашли. Впрочем, вокруг трупа вертелось столько народу, что их вполне могли украсть.

— Кто нашел тело?

— Старый садовник из приорства Сен-Дени-де-ла-Шарт. Он пришел к реке за водой.

— В саду нет колодца?

— Он недавно обрушился.

— Жертва была красива?

— Если судить по тому, что осталось от лица, то да.

— Девица?

— Жертва была скромна, но кокетлива.

— Пустите по следу всех наших агентов, — приказал Николя. — Поговорите с Сортирносом. Он постарел и сам ходит все реже и реже, однако его собственной сети осведомителей, поистине, нет равных. Мне надо знать все об этой девице, и как можно скорее! В остальном, Пьер, я полагаюсь на вашу прозорливость. А еще я сваливаю на вас всю рутинную работу по проверке алиби наших подозреваемых; работу сию надобно сделать в разумные сроки. А я с утра отправляюсь в Версаль.

— Повидаться с его величеством? — спросил Ноблекур.

— С королем — если сумею, с королевой — если окажется необходимым, и с двумя садовниками. И засвидетельствую свое почтение Морепа.

— То есть всем нынешним власть предержащим. Вот вы уже и «молодой двор»!

Бурдо снисходительно улыбнулся.

— Не смейтесь, — произнес Ноблекур, — это мудрый поступок. Хорошо, что вы напомнили мне о Морепа. Мы были с ним знакомы. В тридцатые годы, когда и я, и мои друзья — шевалье д'Орлеан, законный сын регента и графини д'Аржантан, воинственный д'Аржансон[22], Кейлюс и Морепа — были молоды, мы вместе, надев рединготы из грубого сукна и круглые шляпы, шли на ярмарку в Сен-Жермен — смотреть представления в балагане…

Ноблекур наполнил свой стакан вином и залпом опорожнил его.

— Особенно нравились нам спектакли, составленные из отрывков пьес, шедших в то время в театрах, — мечтательно продолжал он. — Ах, как пикантно и легко балаганные шуты высмеивали тогдашних драматических актеров! Как искренне веселились на этих спектаклях и исполнители, и зрители! С каким задором, с какой свежестью шуты передразнивали академическую декламацию, корежа и текст, и произношение! Хи-хи-хи!

Молчи! К Тесею приставать ты прекрати!И гнусненьких причин тут не ищи! О нет,Давно забыл он про грешки из юных лет.И Федре нечего к нему цепляться!

Боже, как мы хохотали! Во все горло, расстегнув пуговки на штанах…

Но Николя поспешил вернуться ко второму убийству.

— Еще что-то, Пьер?

— Я решил составить подробную таблицу, чтобы яснее представить себе, где вышеозначенные подозреваемые находились в ночь убийства.

Высвободив из-под передника полы фрака, он вытащил из кармана свиток, составленный из листов, скрепленных облатками для наложения печатей. При виде длиннющего списка Николя встал и, заключив Бурдо в объятия, к великому удивлению присутствующих, облобызал его в обе щеки. От столь редкого и неожиданного проявления чувств начальника инспектор зарделся от удовольствия.

— Вот, я же вам говорил! — воскликнул Николя. — Наш Бурдо незаменим, ибо он не только превосходно готовит паштеты и пулярок, но и не имеет себе равных в поисках преступников! А сейчас он сделал то, что я еще только собирался ему поручить!

— Пятнадцать лет совместной работы сковали их одной цепью… — выразительным голосом произнес Ноблекур.

— В первой колонке, — начал Бурдо, — вы найдете имена жертвы и подозреваемых, включая…

Он понизил голос.

— …герцогиню и герцога де Ла Врийер.

— Похвально, что вы и про них не забыли, — отметил Николя. — Из надежных источников мне известно, что в воскресенье вечером герцог не был в Версале, как он это утверждает, а провел ночь в Париже.

— У «прекрасной Аглаи»?

— Маловероятно, ведь ее отправили в ссылку.

Бурдо понимающе кивнул.

— Во второй колонке указано, кто и где находился в воскресенье с десяти вечера до полуночи. В третьей колонке — кто и чем занимался в понедельник утром. В четвертой я поместил замечания и высказывания каждого подозреваемого, в пятой — свои собственные соображения, в шестой содержатся замечания относительно места происшествия, в седьмой — высказывания о жертве, а в восьмой и последней — медицинское заключение о состоянии Жана Миссери и его раны.

Николя надолго погрузился в изучение документа.

— Поистине, захватывающее чтение! Какие выводы вы успели сделать?

— Ничто ни с чем не согласуется, ни часы, ни показания свидетелей. Где граница между истинным неведением, правдой и ее сознательным сокрытием? Похоже, все без исключения хотят нас запутать.

— Такой же оценки заслуживают и показания монахини, сестры покойной супруги дворецкого, — добавил Николя. — Я бы никогда не выписал ей свидетельство об исповеди; она говорила правду только для того, чтобы получше соврать. Так вот, она, возможно, даже не ночевала в монастыре и скрывает это; вдобавок сегодня утром она имела беседу с герцогиней де Ла Врийер. Сами посудите, какова особа!

— Она принадлежит к ордену кармелитов? — спросил Ноблекур.

— Нет, она эвдистка, из монастыря Сен-Мишель. А почему вы спрашиваете?

— Однажды великий король сказал своему брату месье, что он не сомневался в том, что кармелитки — мошенницы, интриганки, болтуньи и сплетницы, но он никогда бы не подумал, что они способны стать отравительницами. А ведь они и в самом деле чуть не погубили его племянницу своими лекарствами!

Николя рассказал, что ему удалось сделать за день и какие открытия принесла ему поездка в Попенкур.

— Небо избрало вас для распутывания не только самых сложных, но и самых опасных дел, — промолвил Ноблекур. — Это говорит вам одинокий старец, живущий вдалеке от людей…

Бурдо перебил почтенного магистрата.

— А значит, как утверждает Руссо, вы имеете меньше возможностей проникнуться их предрассудками.

Второй раз за вечер инспектор краснел под одобрительными взглядами обоих друзей.

— Так вы читаете и цените Жан-Жака? — воскликнул Ноблекур.

— Скажу честно, я просто влюблен в него. Поверьте, его идеи изменят наш мир. У него есть гражданский пафос: «Великий становится малым, богатый становится бедным, монарх становится подданным. Мы приближаемся к кризису, за которым грядет век революций»[23].

— Прекрасно, — воскликнул Ноблекур, — однако философ Бурдо не должен забывать: когда человек, способный возбуждать страсти, рассуждает дурно, он всего лишь противоречит законам логики, безумец же, черпающий у него доводы, не тратит время на рассуждения, а совершает поступки. Дети мои, я благодарен вам за этот вечер, но сон одолевает меня.