Убийство в особняке Сен-Флорантен - Жан-Франсуа Паро

На этот раз Николя приказал вознице дожидаться его. Зная нетерпеливый и изворотливый характер кучерского сословия, он пообещал малому поистине королевские чаевые, ежели тот не покинет свой пост. Подойдя к массивной двери, он взялся за ручку, которая, судя по виду, приводила в движение расположенный где-то в глубине колокольчик. Пошевелив ручку, он с удивлением услышал бронзовый звон совсем рядом, и вскоре окошечко в двери открылось. Он представился и попросил свидания с сестрой Луизой от Благовещения. Окошечко с глухим стуком захлопнулось; пришлось ждать. Наконец дверь открылась, и на пороге появилась высокая монахиня; она стояла против света, и лица ее он не разглядел. Пригласив его войти, она, выглянув на улицу и окинув ее подозрительным взором, старательно захлопнула за ним дверь. В полумраке казалось, что она не шла, а скользила по длинному, выложенному плиткой навощенному коридору; свет проникал в него через единственное торцевое окно с витражом, изображавшим святого Михаила, поражающего змея. Повернув налево, сестра ввела его в приемную; вся обстановка ее состояла из двух стоявших друг напротив друга кресел, обитых тканью, возраст которой не поддавался определению.

— Слушаю вас, господин комиссар. Я сестра Луиза от Благовещения.

Громкий визгливый голос прозвучал у него за спиной. Обернувшись, он обнаружил, что в комнату бесшумно вошла крошечная женщина; она была столь мала, что ему пришлось нагнуться, чтобы рассмотреть ее. Не только низенькая, но и толстенькая, с талией, почти равной росту, она казалась карлицей; похожее существо он однажды видел на ярмарке в Сен-Жермен. Полуприкрытые глаза на одутловатом лице тонули в складках щек; мясистые губы кривились в едва заметной усмешке; скрюченные пальцы перебирали черные шарики четок. Кивком головы она пригласила его сесть.

— Полагаю, вам известно, сестра, — начал Николя, — какие события заставили меня оторвать вас от благочестивых занятий?

— Мирская жизнь, сударь, протекает за стенами этого дома, не нарушая его мир и покой. Вы хотите сказать, что ваш приход связан с одной из наших пансионерок? Эти грешницы нередко поддаются искушению демона.

— Нет, речь пойдет не о ваших пансионерках. Вам известно, что случилось с вашим зятем Жаном Миссери, дворецким герцога де Ла Врийера?

Глаза-щелочки монахини сузились, словно у кошки, притворившейся спящей.

— После смерти моей сестры мы виделись с ним только на ежегодных мессах. Да и прежде…

Она оборвала фразу на полуслове. Николя молчал; он умел ждать.

— Мне никогда не нравился этот союз, — продолжила она. — Но сестра меня не слушала. Увы! Своеволие привело ее к смерти.

Он не мог пропустить подобную реплику.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что Господь не благословил этот союз, и его мертворожденный плод погубил мою сестру.

Она развела руками, четки упали на пол, но она этого не заметила.

Николя поднял четки и протянул владелице.

— Вы думаете, его мучила совесть, он сожалел о ее смерти? — вновь заговорила монахиня. — Ни капельки. Он нисколько не раскаялся. Сначала он притворялся, что опечален ее смертью, и те, кто плохо его знал, верили ему. Однако печаль его была напускная, он всего лишь стремился показать себя с лучшей стороны, об искреннем раскаянии или сожалении даже речи не было. Увы, Господу известно наше бессилие… Тому, кто стал причиною совершения греха, грозит погибель! Мы же, трудясь ради спасения наших ближних, зарабатываем спасение собственное.

«Отчего ее тянет на сентенции? Какие мрачные мысли заставляют ее изрекать фразы, полные горечи и недомолвок?» — недоумевал Николя.

— Сестра, сегодня ночью Жана Миссери ударили кинжалом.

— Значит, он умер, — быстро произнесла она.

Он промолчал: ее ответ можно было истолковать и как вопрос, и как утверждение, но понять, знала ли она о случившемся или же услышала впервые, он не смог.

— На исповеди, в присутствии членов нашей общины, я покаюсь в той радости, что испытала сейчас, — продолжала она. — Да помилует его Господь: «И небеса нечисты в очах Его… и в Ангелах Своих усматривает недостатки»[16].

И снова Николя бы не сказал, что она знала о случившемся. Или услышала впервые.

— Не кажется ли вам, сестра, что ваши чувства не соответствуют вашему званию, подразумевающему жалость и сострадание?

Маленькие глазки сверкнули холодным блеском, а голос возвысился до визга:

— Жалость, сострадание! А он пожалел мою сестру? Сохранил уважение к ее памяти? Он предпочел вываляться в грязи, в нем проснулся скот…

Она заломила руки.

— Если он и молит Господа избавить его от дурных страстей, неужели вы поверите, что Господь внемлет его молитвам? Он всегда хочет только наполовину. А хотеть наполовину означает не хотеть вовсе.

— Я понимаю, сестра, ваши чувства, но все же, что вас столь сильно возмущает?

— Преступные пороки, которым зять стал предаваться после смерти моей сестры. В его сердце поселились извращения, порочащие творения Господа. Подчинив все свои чувства животной похоти, он дошел до того, что его безнравственное поведение стало вызывать повсеместное возмущение. Даже стены этого дома содрогнулись от его поступков.

— Но неужели за свойственные человеку заблуждения он заслуживал смерти? Разве он не мог искупить свои грехи?

Она недоверчиво взглянула на него.

— Брат мой, есть множество людей, о коих либо хранят молчание, либо говорят с укоризною. И что бы вы ни говорили и ни делали, вы их не измените: «Вырви глаз свой, отсеки руку себе, отрежь ногу свою, если они соблазняют тебя»[17].

— Не понимаю, откуда у вас такая ненависть к человеку, бывшему супругом вашей сестры.

— Брак моей сестры был мезальянсом. Сами подумайте. Выйти замуж, в сущности, за слугу.

Коренастое тело женщины задрожало от ярости.

— Разве освященный взаимной привязанностью союз не является благодатью, и его не должно принять со смирением? — спросил Николя.

— Вы не знаете, о чем говорите. Мало того, что он получил недурное приданое, он еще и унаследовал от моей сестры солидное состояние, которое, в случае его кончины, должно вернуться его законным владельцам.

— Законным владельцам?

— Нам, Дюшампланам.

От Николя не ускользнула крошечная пауза, сделанная монахиней, прежде чем ответить.

— Сестра, для проведения расследования мне необходимо уточнить кое-какие подробности.

Она села и, спрятав руки в рукава, принялась перебирать четки; ее улыбающееся благодушное лицо сияло кротостью и невозмутимостью.

— Слова Писания, в коих вы черпаете поддержку, вряд ли помогут пролить свет на факты сугубо материальные. Откуда вам известно, что, овдовев, ваш зять стал вести неподобающий образ жизни?

Она с отвращением повела головой, словно хотела сказать, что об его распутстве все знали еще до смерти сестры, а быть может, и до ее замужества.

— Семья сообщала мне: ведь я самая старшая…

— Сестра, не уходите от ответа. Похоже, вы в курсе его повседневной жизни в особняке Сен-Флорантен.

Она молча смотрела на него; на лице ее ясно читалось презрение и неудовольствие, словно он по пустякам отрывал ее от дела.

— Сударыня, — уточнил Николя, — напоминаю, вы обязаны отвечать на все вопросы магистрата, ведущего официальное расследование. И если ваша искренность не оправдает моих ожиданий, я имею право арестовать вас. Вы это понимаете?

— Не надо угрожать мне, сударь. Неужели мне, бедной монахине из монастыря Сен-Мишель, надо напоминать вам, что ваша власть кончается там, где начинается власть Церкви?

— Что вы хотите этим сказать?

— Что, будучи монахиней, я нахожусь в юрисдикции аббатства Сен-Женевьев, обладающего правом творить в своем бальяже малое, среднее и высшее правосудие. Только не говорите мне, что эти права упразднены в 1674 году Людовиком Великим: последующие постановления вернули их законному владельцу.

— Вижу, вы весьма сведущи по части судопроизводства! Однако, сестра, крючкотворство не слишком согласуется с вашим служением Господу!

— Господин комиссар, мой покойный отец налагал печати на приговоры в Шатле.

— Прекрасно, но откуда столь угрожающий тон? Насколько мне известно, вас никто ни в чем не обвиняет и не собирается брать под арест. Я ничего не забываю из того, что обязан помнить, и уж тем более указы короля, кои мы все должны исполнять. А вот в ваших рассуждениях есть изъян. Маленькая деталь, но она меняет все: возвращение права вершить правосудие, о котором вы говорили, простирается, насколько я помню текст постановления, на вполне определенную, ограниченную территорию, «участок, обнесенный оградой, двор и внутренний дворик». Но ваш дом находится на улице Пост, за пределами аббатства. Поэтому, согласно закону, вы находитесь в моей юрисдикции.