Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век - Коллектив авторов

в какой-то мере была результатом западных влияний (марксизма, правда, понятого по-ленински, т. е. антиличностно), то последствием Октября была страшная европейская революция справа – национал-социализм. «Достаточно указать на то, – писал он в статье «Чаемая Россия», – что все социальные революции на Западе и все национальные на Востоке так или иначе связаны с большевизмом и что большевизм, очевидно, является создателем некоего прообраза всех новейших идеократических диктатур». Против всяческих идеократий, против большевизма и фашизма в совершенно безнадежной, казалось бы, ситуации отстаивали русские европейцы-эмигранты позицию правды личности и ее свободы.

Проблемы Германии не могли не волновать изгнанную из своей страны русскую интеллигенцию. Слишком много общего с большевизмом находили эмигранты в поднимавшемся национал-социализме. Русские и немцы слишком тесно сплелись в этих двух революциях – от поддержки Германией большевиков до поддержки нацистов Сталиным. Степун заметил, что и сами нацисты видят эту близость. Он фиксирует слова Геббельса о том, что «Советская Россия самою судьбою намечена в союзницы Германии в ее страстной борьбе с дьявольским смрадом разлагающегося Запада. Кратчайший путь национал-социализма в царство свободы ведет через Советскую Россию, в которой еврейское учение Карла Маркса уже давно принесено в жертву красному империализму, новой форме исконного русского панславизма…»

Содержание немецких статей Степуна – сравнение двух стран с такой похожей судьбой: слабость демократии, вождизм, умелая спекуляция тоталитарных партий на трудностях военной и послевоенной разрухи. Степун отмечал, что, несмотря на самообольщение молодых национал-социалистов о возврате страны в Средневековье (христианское по своей сути), на самом деле Германия прыгнула в новое варварство. Степун писал, что идеократический монтаж Гитлера с утверждением свастики вместо креста, германской крови вместо крови крестной, с ненавистью к немецкой классической философии, к «лучшим немцам типа Лессинга и Гёте» родился «не в немецкой голове, а в некрещеном германском кулаке».

И в этих условиях изгнанный в Германию русский мыслитель, в годы, когда на России и русской культуре многие ставили крест, начинает проповедь русской культуры, ее высших достижений, объясняя Западу специфику и особенности России. Он понимал, что как России нельзя без Запада, так и Западу нельзя без России, что только вместе они составляют то сложное и противоречивое целое, которое называется Европой. Степун и его друзья по эмиграции все свои силы направляли на то, чтобы фашизирующаяся Европа вернулась к своим базовым христианским ценностям. Только так, считал Степун, можно спасти Европу. Не случайно одна из эмигрантских писательниц (Е. Жиглевич), знавшая Степуна, именно в этом регистре его и воспринимала: «Что заставляло меня верить, что Европа, вопреки всему, что случилось, зиждется на камне?.. Там был Ф.А. Степун. Монолит, магнит, маяк. Атлас, державший на своих плечах две культуры – русскую и западноевропейскую, посредником между которыми он всю свою жизнь и был. Пока есть такой Атлас, Европа не сгинет, устоит».

Особенно сложно стало положение Степуна, когда зеркальные двойники большевиков – нацисты во главе с антиевропеистом Гитлером – пришли в Германии к власти. Степун был по крови немец, а потому под нюренбергские расовые законы не подпадал. Более того, он был профессором (в Дрездене), а к профессорам немцы – в отличие от российского рабоче-крестьянского люда – традиционно относились с пиететом.

И все же надолго терпения нацистов не хватило. В «Современных записках», в «Новом граде» Степун продолжал писать свои русские, злые аналитические статьи о гитлеровской Германии, но ведь нечто подобное он говорил и в своих лекциях немецким студентам. Конечно же он дождался доноса. Как и большевики, нацисты терпели его ровно четыре года своего режима, пока не увидели, что перековки в сознании профессора Степуна не происходит. В доносе 1937 года говорилось, что он так и не переменил свои взгляды в соответствии с параграфами Закона 1933 года о «переориентации профессионального чиновничества». «Эта переориентация, – говорилось в доносе, адресованном рейхсфюреру Гиммлеру, – не была им исполнена, хотя прежде всего должно было ожидать, что, как профессор, Степун определится по отношению к национал-социалистическому государству и построит правильно свою деятельность. Но Степун с тех пор не предпринял никакого серьезного усилия по позитивному отношению к национал-социализму. Степун многократно в своих лекциях отрицал взгляды национал-социализма прежде всего по отношению к целостности национал-социалистической идеи, как и к значению расового вопроса, точно так же и по отношению к еврейскому вопросу в частности важного для критики большевизма».

Более того, именно «русскость» Степуна ставилась ему отныне в вину: «Степун, несмотря на свое немецкое происхождение, не может рассматриваться как „зарубежный немец“ (Auslandsdeutcher). Его близость с русскостью (Russentum) много теснее, нежели с немецкостью (Deut-schentum). Он сам определяет себя как немецкого русского, но нигде не исповедует своей немецкости. Его близость к русскости выясняется и из того, что он русифицировал свое исходно немецкое имя Фридрих Степпун (Steppuhn), получил русское гражданство и, в исполнение соответствующих гражданских обязанностей, сражался в русском войске против Германии, а также женился на русской. Также будучи немецким чиновником, чувствовал он и далее свою связь с русскостью и в дрезденской русской эмигрантской колонии играл выдающуюся роль прежде всего как председатель Общества Владимира Соловьева».

Степун был уволен с мизерным выходным пособием и крошечным пенсионом (профессоров нацисты старались по возможности не трогать), но продолжал вести себя вызывающе: печатался в русской эмигрантской прессе, читал доклады о русской философии и культуре, печатал по-немецки статьи о России в журнале «Hochland» и дружил с его издателем Карлом Мутом, одним из создателей знаменитой немецкой антифашистской организации «Белая роза». Но Степун уцелел – современники не случайно называли его любимцем Фортуны…

После разгрома гитлеризма, с конца 1940-х годов и до самой своей смерти, Ф.А. Степун работал в Мюнхенском университете на кафедре русской духовности и культуры, специально для него созданной. Любой профессор мог рассчитывать, как вспоминают его коллеги, не более чем на тридцать слушателей; Степун неизменно собирал аудиторию в триста человек. Если для своих российских соплеменников он был представителем германской культуры, то перед немцами он выступил проповедником и толкователем культуры русской. Его историософская книга «Большевизм и христианская экзистенция» (1959–1962) вызвала буквально шквал рецензий в немецкоязычной печати. Главный смысл книги был усвоен правильно: Россия не азиатский аванпост в Европе, а европейский в Азии. Душой и памятью Степун снова жил в России, писал свои блистательные воспоминания, давшие ему многократно повторенное всеми журналами и газетами имя «философа-художника». Писал в основном по-немецки, но после публикации на немецком языке трехтомных мемуаров сам сделал русский двухтомник («Бывшее и несбывшееся») и сумел его опубликовать.

После смерти Степуна в 1965 году в немецких некрологах писали: «Волевым актом он из своей собственной ситуации, как из некоей модели, сделал историософские выводы