Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

рынок романа У. Коллинза «Лунный камень», который был то ли переведен, то ли, — как утверждают, — по чужому переводу перелицован[3164] Ш. еще в 1947 году.

Соч.: Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1986–1989.

Лит.: Скорино Л. Мариэтта Шагинян — художник. М.: Сов. писатель, 1975, 1981; Творчество Мариэтты Шагинян. М.: Худож. лит., 1980; Щедрина Н. Лениниана Мариэтты Шагинян. М.: Просвещение, 1984; Серебряков К. Приближение прошлого: Очерки, встречи, воспоминания. М.: Сов. писатель, 1988.

Шаламов Варлам Тихонович (1907–1982)

«В моей жизни не было удач», — написал однажды Ш., и это чистая правда.

Впервые его взяли в феврале 1929-го как социально опасный элемент, и взяли вроде бы за дело: мало того что сын священника, так еще и троцкист[3165]. Времена были еще относительно вегетарианские, поэтому и срок в Вишерском лагере ему в октябре 1931 года скостили, и после освобождения можно было попытаться встроиться в советскую реальность: Ш. работает в журналах «За ударничество», «За овладение техникой», «За промышленные кадры», печатает первые рассказы в журналах «Октябрь» (1936. № 1) и «Литературный современник» (1937. № 1), надеется выпустить собственную книгу.

Однако в ночь на 12 января 1937 года за ним снова пришли, и этот раз все было уже по-страшному: приговор к пяти годам лагерей, этапирование на Дальний Восток и колымская каторга, продлившаяся из-за нового приговора в 1943-м на бесконечно долгие 14 лет. Как это было? Читайте «Колымские рассказы». А мы скажем лишь о том, что «на материк» Ш. удалось выбраться только в ноябре 1953 года и 18 июля 1956 года получить наконец справку о реабилитации по делам 1937 и 1943 года[3166].

К этому времени в активе у Ш. уже десятки рассказов, сотни стихотворений, переписка и общение с Б. Пастернаком, прерванные коротким, но бурным романом колымчанина с О. Ивинской, ясное осознание своей писательской миссии. Надо бы печататься. Но о публикации «Колымских рассказов» еще и помыслить было нельзя. Что же до стихов, то он, — по воспоминаниям А. Солженицына, — после XX съезда пускает их «ранними самиздатскими тропами уже тогда»[3167], а через год доходит дело и до печати: журналы «Знамя» (1957. № 5)[3168], «Москва» (1958. № 3), где Ш. три года даже числился внештатным корреспондентом (1956–1958), позднее «Юность», в которой небольшие подборки станут появляться едва ли не каждый год.

Со здоровьем, правда, все хуже: врачи диагностируют болезнь Меньера, вместо третьей группы инвалидности ставят вторую. Жить это, конечно, мешает, единственным приработком становятся внутренние рецензии, прежде всего для «Нового мира». И не исключено, что, стань он своим в новомирском кругу, судьба развернулась бы иначе. Но сложилось так, как сложилось: уже и после XXII съезда журнал А. Твардовского, зачарованный А. Солженицыным, ни стихи, ни прозу Ш. не берет, хотя, — размышляет Д. Самойлов, —

нет сомнения, что высшую точку хрущевизма могло бы обозначить и другое литературное произведение, кроме «Ивана Денисовича», например, рассказы Шаламова. Но до этого высший гребень волны не дошел. Нужно было произведение менее правдивое, с чертами конформизма и вуалирования, с советским положительным героем. Как раз таким и оказался «Иван Денисович» с его идеей труда, очищающего и спасающего, с его антиинтеллигентской тенденцией[3169].

Навсегда прокляв «Новый мир» («Это журнал конъюнктурный, фальшивый, враждебно относящийся к интеллигенции»)[3170], он 27 ноября 1962 года, то есть тотчас же после солженицынского триумфа, толкнулся с рассказами в издательство «Советский писатель», и первый же рецензент О. Волков, за плечами у которого было 27 лет неволи, указав на исключительную художественную ценность шаламовской прозы, особо отметил, что

герои Шаламова пытаются, в отличие от Солженицынского, осмыслить навалившуюся на них беду, и в этом анализе и осмыслении заключается огромное значение рецензируемых рассказов: без такого процесса никогда не удастся выкорчевать последствия того зла, которое мы унаследовали от сталинского правления[3171].

Вняли, однако же, не О. Волкову, потребовавшему незамедлительно издать «Колымские рассказы», а другим рецензиям, где было однозначно сказано, что издание сборника «не может принести читателям пользы, так как натуралистическая правдоподобность факта, которая в нем, несомненно, содержится, не равнозначна истинной, большой жизненной и художественной правде» (А. Дремов)[3172].

Так что, кроме миниатюры «Стланик» (Сельская молодежь. 1965. № 3), из попыток обнародовать свою прозу на родине у Ш. больше ничего не вышло[3173], а с «удачливым» и «оборотистым» Солженицыным он окончательно разорвет отношения. Даже в 1964 году откажется от совместной работы над «Архипелагом ГУЛАГом», так объяснив это решение в дневнике: «…Я надеюсь сказать свое слово в русской прозе, а не появиться в тени такого в общем-то дельца, как Солженицын. Свои собственные работы в прозе я считаю неизмеримо более важными для страны, чем все стихи и романы Солженицына»[3174].

Вот и оказалось, что до самой смерти автора о «Колымских рассказах» знали только читатели сам- и тамиздата, а стране, для которой и писал Ш., он был открыт исключительно своими стихами и даже в Союз писателей спустя долгий срок был принят, по рекомендации А. Тарковского и А. Межирова, как поэт (1972).

Знатоки поэзии, конечно, заметили эти стихи, и Б. Слуцкий рецензию в «Литературной газете» на первый сборник закончил «рекламным зазывом: требуйте в книжных магазинах книгу Шаламова „Огниво“. Это хорошая книга. Требуйте! А когда в магазинах и библиотеках вам ответят отказом — требуйте у издательства доиздания этой и многих других недоизданных книг» (5 октября 1961 года). И действительно после «Огнива» поэтические сборники Ш. с трудом, конечно, но выходили: «Шелест листьев» (1964), «Дорога и судьба» (1967), «Московские облака» (1972), «Точка кипения» (1977).

Однако, скажем без экивоков, за пределы узкого литературного круга известность Ш.-поэта не вырвалась. «Прогрессивное человечество», как саркастически назовет его Ш., спорило тогда о совсем других стихах и ориентировалось совсем на других властителей дум. Слава рыцаря правды и чести могла бы прийти к Ш. после запуска в самиздат «Письма старому другу» (1966), но этот публицистически раскаленный отклик на процесс А. Синявского и Ю. Даниэля вплоть до 1986 года распространялся лишь как анонимный, а «прогрессивное человечество» высокую гражданскую репутацию Ш. поставило под сомнение много раньше — после того как 23 февраля 1972 года в «Литературной газете» появилось его письмо в редакцию, где западные публикаторы шаламовской прозы — «Посев» и «Новый журнал» — были названы «зловонными журнальчиками» и было объявлено, что будто бы «проблематика „Колымских рассказов“ давно снята жизнью».

Воздержимся от комментариев. И скажем только, что последние годы жизни великого писателя, не понятого, даже не расслышанного толком ни на родине, ни за границей,