Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

экстатическом состоянии человека, наконец-то обретшего истину», Ш. обожала сначала З. Гиппиус, затем А. Ахматову, и, — вспоминает Н. Мандельштам, — «на заре нашей жизни у нее была похабная манера целовать руку Ахматовой при встрече»[3145]. След в след, несколько позднее, ходила за Андреем Белым, а увлекшись Гёте, буквально за десять дней до Первой мировой войны пешком прошла из Гейдельберга в Веймар и выпустила книжку об этом путешествии.

Едва грянула революция, как мистицизм мгновенно переродился у Ш. в самый что ни на есть оголтелый большевизм. Отныне и до последних дней она верой и правдой будет служить власти, а вот занятия менять с протеистической быстротой: директор прядильно-ткацкой школы в Нахичевани-на-Дону, спецкор «Известий» (1920–1923) и «Правды» (1922–1948), одновременно, уже в 1931–1932 годы, студентка Плановой академии Госплана имени Молотова, где она — опять-таки одновременно! — изучает минералогию, прядильно-ткацкое дело и энергетику. И это ведь еще не считая пылкого, например, увлечения шахматами и альпинизмом, участия в строительстве ДзораГЭС или защиты докторской диссертации почему-то о творчестве Т. Шевченко (1944).

То же и с книгами, которые вылетали из-под пера Ш. с пулеметной буквально скоростью: девять пьес[3146], «Литературный дневник» (1923), сборники очерков[3147] и рассказов, переводы с армянского, персидского и английского языков, романы «Своя судьба» (1923)[3148], «Перемена», (Красная новь. 1922. № 6; 1923, № 2, 4, 6)[3149], «Приключения дамы из общества» (1924), пародийно-агитационный роман «Месс-Менд», выходивший с 1924 года отдельными еженедельными выпусками, экспериментальный «роман-комплекс» «К и к», то есть «Колдунья и коммунист» (1929), и, наконец, «Гидроцентраль» (1930) — произведение, — по оценке Г. Адамовича, — «очень серое и очень скучное»[3150], но выдвинувшее Ш. в самые первые ряды зачинателей социалистического реализма.

Одни современники в этой продуктивности и разбросанности интересов увидели ренессансный масштаб личности. Другие, — как записной острослов А. Архангельский, — относились не без иронии: «Широту ее размаха / Не уложишь в писчий лист: / Поэтесса, лектор, пряха, / Шерстовед и романист». Третьи старались держаться подальше, находя, — подобно протоиерею М. Ардову, — что «литературная одаренность, бурный, неукротимый темперамент, полное, мягко выражаясь, отсутствие умственных способностей» в случае Ш. удивительно сочетались «с искреннейшей преданностью делу партии Ленина — Сталина»[3151].

Как бы то ни было, едва ли не всю сталинскую пору она воспринималась как звезда. И вела себя как звезда: просила Сталина написать предисловие к «Гидроцентрали»[3152], переписывалась с вождями, жаловалась им, что власти обеспечивают ее не так щедро, как Горького или А. Толстого[3153]. Даже позволяла себе то, что Д. Данин назвал «взбрыками»[3154]. Так, 22 февраля 1936 года Ш. неожиданно подала заявление о выходе из Союза писателей, обозвав его «никчемной организацией». На нее цыкнули[3155], и она тут же пошла на попятный, уже 3 марта умоляя Г. Орджоникидзе передать «тов. Сталину и партии, что искуплю свою вину перед ним»[3156].

Еще круче вышел скандал с публикацией очерка «Предки Ленина» (Новый мир. 1937. № 11) и романа «Билет по истории» (Красная новь. 1938. № 1), где Ш. обнаружила, что Ильич был по происхождению человеком не вполне русским, если не вовсе нерусским. Тут уж небеса разверзлись: Политбюро ЦК 5 августа 1938 года приняло специальное постановление, согласно которому «политически вредная, идеологически враждебная» книга Ш. была изъята из продажи, поведение Н. Крупской, ее рецензировавшей, признано «недопустимым», редакторы В. Ермилов и А. Фадеев наказаны, да и чересчур любознательной Ш. был решением Президиума ССП объявлен выговор.

Она, впрочем, не успокоилась, хотя вынуждена была ждать, пока 11 октября 1956 года это постановление не было отменено и пока уже в 1972 году тетралогию «Семья Ульяновых», вобравшую в себя все разыскания Ш. по святой для нее теме, не увенчали наконец Ленинской премией.

В промежутке между этими событиями случились годы Оттепели, которые Ш., еще в 1942-м ставшая членом компартии, прожила, — по словам Е. Шварца, — в привычном для нее «состоянии умозрительного исступления»[3157], и работала с той же лихорадочной поспешностью, что и прежде. От беллетристики, литературы вымысла она, правда, уже совсем отказалась, как еще в молодости отказалась от стихотворчества, так что книги пошли по преимуществу эссеистические, дневниковые или биографические. К очеркам о Т. Шевченко (1941, 1946), И. Крылове (1944) и «Калевале» (1949), к «ряду, — как говорит Ш., — небольших монографий о Вильяме Блэйке, Ярославе Гашеке, Моцарте, Ширванзаде и др.»[3158] прибавились труды о К. Хетагурове (1955), Низами (1956, 1957), Гёте (1959), полузабытом чешском композиторе Й. Мысливечеке (1964, 1968, 1983) и Д. Шостаковиче (1979), путевые впечатления легли в чехословацкие, английские, итальянские, голландские, иные всякие дневники, объединенные книгой «Зарубежные письма» (1964, 1969, 1977)…

Писала, словом, почти обо всем, на любые почти темы, и эта не имеющая аналогов многогранность вызывала в литературной среде каскады едких эпиграмм, а философу М. Лифшицу уже в самом начале Оттепели дала основание для памфлета «Дневник Мариэтты Шагинян», где было сказано, что «почтенный автор смело вторгается в любую область, будь то ботаника или архитектура, и так привыкает к этой легкости, что начинает забывать таблицу умножения» (Новый мир. 1954. № 2).

В дальнейшем от публичных нападок она была, уже, впрочем, защищена своим общепризнанным «генеральством»[3159], критики с именем о ней больше не писали, и в обществе лишь тишком передавались шокирующие шагиняновские фразочки типа «Я — сталинка»[3160] или «Сталин никого не сажал напрасно»[3161]. Из литературного процесса в последние десятилетия своей жизни она как бы выпала, так что даже фундаментальные (и в самом деле небезынтересные) мемуары «Человек и время» (Новый мир. 1971. № 1, 4; 1972. № 1–2; 1973. № 4–6; 1975. № 3; 1977. № 1; 1978. № 4, 9, 11) прошли почти не замеченными.

Но что за беда, если сама Мариэтта Сергеевна всегда оставалась чрезвычайно высокого мнения о своем писательском мастерстве, даже говорила В. Карпову: «Я каждое слово подбирала в текст, как ювелир вставляет драгоценные камни в свои изделия»[3162]. И если — это главное — власть ее ценила: несколько собраний сочинений, Сталинская (1951) и Ленинская (1972) премии, золотая звезда Героя Социалистического Труда (1976), два ордена Ленина, три Трудового Красного Знамени, а к ним еще «Знак Почета», ордена Красной Звезды, Октябрьской Революции и Дружбы народов. Поэтому, — продолжим цитировать В. Карпова, последнего руководителя СП СССР, — «старушка, не занимая должности, была, тем не менее, плотно вписана в самую что ни на есть верхушку понемногу загнивавшего советского общества»[3163].

Вот только ее книги, за исключением выпущенного коллекционным тиражом романа «Месс-менд» (2018), в XXI веке почти не переиздавались. И не очень даже понятно, что переиздавать.

Кроме разве что не покидающего сегодняшний книжный