Розалина снимает сливки - Алексис Холл

беспокоишь. Ты – наша дочь. А Амели – наша внучка. И, если честно, мы с твоим отцом волнуемся из-за того, насколько твоя подруга на нее влияет.

Только не снова.

– Лорен – моя лучшая подруга. И она была со мной тогда, когда рядом никого не было.

В тот момент, когда слова сорвались с ее губ, она поняла, что сказала это зря.

Взгляд ее матери стал отстраненным, что говорило о том, как ей больно это слышать, но она была слишком порядочной, чтобы это показать.

– С тобою были мы. Мы всегда были с тобой.

– Знаю. Прости. Я не это имела в виду.

Вот только в каком-то смысле она имела в виду это. Потому что связь с родителями, как бы отчаянно она от нее ни зависела, начинала ей казаться все более и более оторванной от всего, что она могла бы выбрать или захотеть.

– Я просто думаю, – сказала Корделия, – что постоянное присутствие этой женщины наверняка сбивает Амели с толку. Как объяснить ребенку что-то подобное?

– Что именно объяснить?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Детям нужна стабильность и семья, а не незнакомые женщины, которые никакого отношения к ним не имеют и забивают их головы всякими мыслями.

– Лорен – не незнакомая женщина. – По крайней мере, не в этом смысле. – А ты постоянно говоришь, что Амели – очень умная девочка. Она понимает, что мама раньше встречалась с тетей Лорен и что теперь они – подруги.

– И ты считаешь, что это правильно? – Корделия сжала губы в тонкую полоску. – Ты собираешься продолжить знакомить ее с постоянно расширяющимся легионом тетушек и дядюшек в зависимости от того, с кем сейчас «дружишь»?

Розалине очень захотелось разбить что-нибудь или уйти, но поскольку она была заперта в машине, она не могла сделать ни того, ни другого.

– Моя сексуальная жизнь тебя не касается, мама. Но, к твоему сведению, у меня уже очень давно никого не было, а когда есть, я очень осторожна, и ты это знаешь.

– Вообще-то, дорогая, если я что-то и знаю о твоей сексуальной жизни, так это то, что «осторожность» – не то слово, которое ее характеризует.

На это было нечего ответить. Постоянно было нечего ответить. Они погрузились в привычное, неуютное молчание.

Наконец, Корделия сказала:

– Твой отец упомянул, что с тобою был очень приятный джентльмен, когда он забирал тебя на прошлой неделе.

– Ален? – настороженно спросила Розалина. Одобрение родителей в эти дни звучало так редко, что она не совсем ему доверяла, когда оно появлялось. – Да, он участвует в конкурсе.

– Что ж, он произвел хорошее первое впечатление.

Это начинало попахивать ловушкой.

– Ты ведь помнишь, что это кулинарное шоу, а не шоу о свиданиях?

– Да, знаю. Но у тебя так редко выпадает шанс встретить кого-то подходящего, и из этого могло бы что-нибудь получиться… чем бы ты ни занималась.

Такими темпами ее мама была в опасной близости от того, чтобы отвадить от парня, который ей действительно нравился.

– Да. Победа – вот что может из этого получиться. Разве не ты мне всегда говорила, что карьера важнее личной жизни?

– Участие в реалити-шоу – это не карьера. Карьера требует работы и квалификации.

– А, то есть из-за того, что я не вернулась в университет, я должна сдаться и отдаться первому встречному с приличной работой, который посмотрит в мою сторону?

– Ты несправедлива, – сказала Корделия, – и ведешь себя по-детски. Мы с твоим отцом просто хотим, чтобы ты была счастлива, дорогая. И, конечно, мы были бы очень рады, если бы ты вернулась в университет и стала врачом, как и хотела. Но ты решила этого не делать. – На мгновение Корделия замолчала, как будто эта тема была для нее болезненнее, чем для Розалины. – Мы всего лишь пытаемся поддерживать тебя, как можем. И так было всегда.

Розалина знала, что на этот счет лучше не спорить.

– Прости. Неделя выдалась тяжелая, и я очень ценю, что ты заботишься об Амели ради меня.

– Не глупи, мы любим проводить время с Амели. Она наша внучка. Но ты могла бы быть добрее к папе. Он очень много работал ради тебя всю жизнь, и порой ему кажется, что ты этого не замечаешь.

Больше она ничего не могла сказать. Стоит только начать долгий разговор с кем-то из родителей, как в итоге он скатывается в перечисление претензий. Единственным выходом было кивнуть, извиниться и пообещать, что в следующий раз будет лучше. Хотя в глубине души она понимала, что это невозможно.

Мать отвезла ее на вокзал, где они обменялись традиционным «я люблю тебя», а затем Розалина устроилась на сиденье в вагоне второго класса и старалась, сколько могла, ни о чем не думать.

* * *

– С возвращением, мои маленькие булочки с изюмом, – сказала Грейс Форсайт. – Боюсь, что именно этой недели вы ждали с ужасом, потому что вы будете сражаться с хлебом с маком, биться с фокаччей, бороться с булочками. А если вам очень повезет, то и с буханкой или двумя одновременно. Именно так. Это неделя хлеба. И мы сразу же бросаем вас в нашу самую сложную выпечку вслепую.

Пауза для съемки реакции. Розалине, по крайней мере, было очень легко изобразить потрясение, в основном потому, что оно присутствовало. Прежде всего, она не ожидала недели хлеба – ей нравилось печь с нуля. Но она не могла оправдать шестичасовое приготовление выпечки, которую можно купить за девяносто пять пенсов в «Сэнсберис», и то, что у ворот ее встретил суетливый техник, который конфисковал багаж и телефон, прежде чем отправить в бальный зал для внезапной съемочной сессии, было адским изюмом в ее партии обреченных булочек.

Уилфред Хани шагнул вперед.

– На этой неделе мы бы хотели, чтобы вы приготовили традиционную опару. И это особенно важно, потому что это рецепт моей мамы. Мы раздали вам всем по маленькой кастрюльке с закваской с моей кухни в Армли, из культуры народа, которую я непрерывно поддерживаю вот уже сорок лет.

Еще один заход для кадров с реакцией. Все остальные, похоже, неплохо справлялись с задачей передать, насколько были одновременно напуганы и тронуты. Но лицо Розалины было таким же усталым, как и она, поэтому большая часть ее усилий ушла на то, чтобы держать глаза открытыми.

– Поскольку такой хлеб поднимается долго, – продолжила Грейс Форсайт, – вы сделаете тесто сейчас, а выпекать буханки будете завтра. У вас есть один час на это задание, которое начнется на счет «три». Три, дорогие.

Обычно это было сигналом