Приговор приведен в исполнение... - Олег Васильевич Сидельников

складки. На молодом лице они не к месту. Придают жестокое выражение.

Он откупорил бутылку, вскрыл банку с кавьяром, намазал на лепешку икры. Чокнулся с своим изображением:

— Твое здоровье, Костя!

— Твое здоровье!..

К черту английские церемонии!.. Вот это по-нашему. Саданул залпом стакан коньяку — и порядок. Знакомый шумок в голове, приятные мысли...

— Что, Костя, — заговорил он, обращаясь к своему зеркальному отражению, — кажется, впереди твой Аркольский мост?.. Когда-то молодой генерал под градом картечи перебежал Аркольский мост со знаменем в руках. Перебежал — и вошел в бессмертие. Наполеон Бонапарт его звали. У тебя имя и фамилия не столь звучные. Но ведь звучность фамилии обретают благодаря их носителям. Цицерон!.. Звучит. А что есть «цицеро» по латыни?.. Горошек. Какой-то Горошкин!

Налил еще полстакана. Выпил. Аппетитно закусил икоркой. Шельма Шуберт!.. Умеет принять гостей. Когда стану военным министром... К чертям!.. Стану диктатором, призову Шуберта в советники. Заслуживает.

Он любовался собой в зеркальном отражении. Китель подогнан. Портупея на оба плеча. Маузерная коробка полированная, серовато-бежевого тона. А ты ничего себе парнишечка! Только слишком уж молод. Ну и что? Бонапарт тоже был молод!

Выпил еще... Еще... И погрузился в фантасмагорические мечты. Реальная жизнь смешалась с фантастическими образами. И так хорошо на душе!

...Заштатный городишко Орск, который, как и когда-то Тамбов, «на карте генеральной кружком отмечен не всегда». Учитель в церковно-приходской школе прозвал отца Калито́й. Он, Константин Осипов, долго не ведал, что это за словцо такое — «калита́». В гимназии узнал. Отец действительно оправдывал прозвище. Осиповых было несколько братьев. Отец потихоньку-полегоньку прибрал земельные наделы братанов. Стал на ноги. Подучился малость и отправился в Ташкент на поиски фортуны.

Стал подрядчиком топографической группы. Ездил на съемки. Работали профессиональные топографы. Отец же был вроде импрессарио. И к его рукам очень крупно прилипали казенные суммы. Обжился, обзавелся. Определил его, Костика, в гимназию.

Грянула война, и выпускник гимназии Константин Осипов смекнул: «Настало время делать карьеру. Нет, не надо очертя голову лезть под пулеметные губительные струи. Надо делать карьеру!»

Осипов налил еще полстакана. Заговорил со своим изображением.

— Друг мой дорогой... Ты мой единственный друг. Вот послушай... Быть бы мне кабатчиком, кем был отец, когда встал на ноги, или топографом?.. Кукиш!.. Впервые я ощутил свою исключительность в гимназии. Было мне четырнадцать лет. К дому нашему прибилась голодная бездомная собачка. Рыженькая, ласковая. А я вдруг ощутил впервые позывы власти. Я взял собачонку. Привязал ей на шею кирпич. А она лизала мне руки. Но я претерпел сбивчивые чувства. Оттащил ее на Салар и бросил в воду. И мне не было страшно. Напротив, я ощутил удовлетворение. Вот так я должен распоряжаться судьбами людей.

Он увидел, что изображение его в трюмо покачнулось, опустилось косо в кресло.

— Вскоре я узнал, что такими же развлечениями пробавлялся Иван Грозный. Великий царь. Мой характер!!! И тогда я уехал в Москву, выдержал экзамен при Московской Второй гимназии по программе для вольноопределяющихся. Был зачислен в пятьдесят пятый запасный пехотный батальон, а затем командирован в четвертую Московскую школу прапорщиков пехоты. Я старался. Очень старался. Давай выпьем, дружище, за мою звезду!

Выпили. Константин Осипов (он бледнел от выпивки) продолжал выкладывать душу своему «альтер эго» — второму «я»:

— Я ловко избегал отправки на фронт. Проявлял рвение перед начальством. В апреле шестнадцатого года меня произвели наконец в прапорщики. При очередном формировании маршевых рот изловчился получить назначение в Туркестан. Подальше от пуль, «чемоданов» и отравляющих газов.

И вот я в Скобелеве. О!.. как же я внимательно изучал кадровых офицеров, их замашки. Прежде всего — внешний вид. И я всегда был чисто выбрит, подтянут. Уже близились февральские дни, и поэтому я взял за правило быть для солдат отцом-командиром. Но и панибратства не допускал. Однажды на занятия по строевой подготовке прибыл начальник гарнизона генерал-майор Полонский. Сама судьба мне его привела. Я доложил ему с таким гвардейским шиком, так четко провел занятия, что генерал чуть было не прослезился. «Вот каких молодцов мне надобно!» — пробасил генерал, с чувством пожимая мне руку. И он командировал меня в ташкентскую школу прапорщиков курсовым командиром.

А мне было смешно. Если бы он знал, что я за «молодец»!

Генерал полюбил меня. Вскоре пришел посмотреть на занятия по подготовке новобранцев штыковому бою. Это был мой триумф. Солдаты кололи чучела с яростью отчаяния. Знал я, что генерал наш с душком суворовского либерализма. Поэтому, закончив учение, на его глазах скомандовал:

— Взвод, вольно! И тут же, не по-уставному: Братцы, перекур!

Гремела, друг мой, война. Истекала кровью наша армия, противостоящая до зубов вооруженным корпусам Вильгельма Второго. А я все еще находился в глубоком тылу. В аттестации, подписанной самим генералом, было записано: «Ревностным служением заслужил право командовать ротой».

Осипов выпил еще, подмигнул своему двойнику, и отражение ему подмигнуло.

— Итак, я снова попал в школу прапорщиков, но уже в другой роли... Подается команда: «Смирно! Под знамя слушай, на караул!» Начальник школы полковник Савицкий произносит напутственную речь:

— Господа юнкера!.. Отныне вы вошли в лоно, откуда дальнейший ваш путь — туда, где сражаются наши доблестные армейские корпуса. Они ждут вас для того, чтобы вы подняли их в бой за Веру, Царя и Отечество!..

Я слушал полковника, не очень-то вдумываясь в смысл его речи. Я любовался его погонами с двумя просветами. Любовался аксельбантами командира запасной стрелковой бригады генерал-майора фон цур Миллена.

Опьяневший предатель прилег на софу, как раз напротив трюмо, и продолжал «беседу»:

— Я буквально лез из кожи, всячески подчеркивая свою военную косточку. «Ел глазами начальство» — полковника Савицкого, своего непосредственного начальника капитана Фролова. Даже в отхожее место ходил чуть ли не строевым шагом. В общем преуспел: получил должность помощника адъютанта при начальнике Скобелевского гарнизона. А начальник — тот же генерал Полонский!.. Я рвался к власти. Но еще даже не предполагал, куда, на какие высоты вознесет меня судьба!..

Отражение Осипова взмахнуло рукой, опрокинув пустую бутылку, потянулось к другой...

— Так... Люблю собеседников — таких, как ты... И вдруг бабахнула Февральская революция. Я понял: вот она, фортуна. Задрипанный Керенский взлетел словно на крыльях. А я?! Я первым сорвал портрет царя в кабинете моего генерала, и тот не пикнул. Стал произносить речи. Смысл один: «Довольно! Попили нашей кровушки!..»

Генерал Полонский изумился, но не перечил. И даже когда я на очередном митинге провозгласил: «Долой царского сатрапа генерала Полонского! Да здравствует Временное правительство!»