Нарисованные шрамы - Нева Алтай

возможность ответить, вмешивается блондинка.

– О боже, Сандра, это Роман Петров? – восклицает она и хватает руку рыжей. Кивая на толпу, она спрашивает: – Что с ним случилось?

– Кажется, Рори упоминал, что с ним произошел несчастный случай несколько месяцев назад, – шепчет Сандра и поворачивается к подруге. – Я слышала, что он женился.

– Нет! Где его жена? Как она выглядит? Она русская?

Я поднимаю бокал к губам, чтобы спрятать улыбку, и продолжаю слушать.

– Я ее не видела. Наверное, высокая платиновая блондинка. Это его типаж, – говорит Сандра.

– Она, должно быть, стерва, если осмелилась выйти за него.

– О, она стерва, поверьте мне, – добавляю я.

Обе женщины поворачиваются и смотрят на меня широко раскрытыми глазами.

– Ты знаешь жену Петрова? – Сандра наклоняется над столом, практически утыкаясь лицом в мое лицо.

– Ага, – киваю я и делаю глоток из бокала. – Она немного больная на голову.

– Конечно, если она вышла за него. Никто бы в своем уме не вышел замуж за пахана русской мафии. – Она бросает очередной взгляд на Романа. – Я слышала, как Душку говорил, что он чуть не перерезал горло Танушу за ужином в прошлом месяце.

Я прямо-таки наслаждаюсь ситуацией, когда Роман разрушает мое веселье. Он поворачивает голову и смотрит прямо на меня, уголки его губ едва заметно опущены. Я поднимаю руку и посылаю ему воздушный поцелуй. Роман бросает на меня очень горячий взгляд и затем возвращается к разговору. Я поворачиваюсь обратно и вижу, что обе женщины смотрят на меня с ужасом на лицах.

– Это мой. – Я широко улыбаюсь. – Я Нина Петрова, стерва.

Они обе улыбаются, быстро извиняются и мгновенно исчезают. Я тянусь к бокалу, делаю еще глоток вина и продолжаю наблюдать за людьми.

Какая-то женщина приближается к группе Романа и вступает в разговор. Сначала я не обращаю на нее особого внимания, но спустя несколько минут замечаю, что она осторожно пододвигается ближе к Роману и спрашивает его о чем-то с улыбкой на лице. У нее классическая красота. Темные волосы собраны в пучок на затылке. Длинное бежевое платье обволакивает ее тело. Голова достает до плеч Романа, что делает ее по меньшей мере на голову выше меня. Она смеется над чем-то и хлопает ресницами. Мне не нравится, как она смотрит на Романа. Он вообще не обращает на нее внимания, но все-таки… я думаю, не следует ли мне пойти туда и отправить ее восвояси. Может быть, нет.

Я скрещиваю ноги, убеждаясь, что разрез на платье обнажает их, и устраиваюсь поудобнее на стуле. Роман смотрит в моем направлении, и я посылаю ему тайную улыбочку, которую люблю изображать для него перед тем, как затащить его в постель. Его глаза сужаются. Женщина что-то ему говорит, но я удерживаю его взгляд и поднимаю руку, чтобы пробежаться пальцем по губам. Я немного наклоняю голову вбок, мой палец медленно скользит по подбородку и шее и останавливается у глубокого выреза платья. Роман следит за траекторией моего пальца, и когда его глаза опять смотрят в мои, я широко улыбаюсь.

Он что-то говорит людям рядом с ним и начинает двигаться в моем направлении, ни на секунду не отрывая свой взгляд от моего.

– Ты звала? – Уголки его губ приподнимаются.

Я встаю, кладу руку ему на грудь и поднимаю на него глаза.

– Ты не единственный ревнивый человек в наших отношениях, пахан.

– Ревнуешь? К кому, малыш? Ты знаешь, что существует только одна женщина, которую видят мои глаза.

– Так ли это? – Я запускаю палец в его рубашку между двумя пуговицами и тяну, пока он не наклоняет голову, и мы соприкасаемся носами.

– Публично заявляешь о своих правах, Нина?

– Конечно, Роман, – отвечаю я и целую его.

– Домой, – шепчет он в мои губы. – Сейчас же.

Роман

– Я кое-что для тебя приготовила.

Я отрываю глаза от письменного стола и вижу голову Нины, выглядывающую из-за двери.

– Ты это сожгла?

– Это мороженое. – Она довольно улыбается, подходит, встает между моими ногами и наполняет ложку мороженым из тарелки, которую держит.

Я смотрю, как она поднимает ложку к моему рту, затем склоняется и кормит меня.

– Игорь немного учит меня русскому, – объявляет она.

– О, с нетерпением ожидаю услышать, чему ты научилась.

– Пока мы прошли говно, черт возьми и скотина. Это его любимое.

– Не сомневаюсь. – Я тянусь за телефоном и набираю Варю, которая отвечает после второго звонка. – Игорь учит Нину ругаться. Он опять захотел уме-реть?

– Роман! – Нина хватает меня за рубашку и тянется за телефоном, но я отодвигаю ее руку и целую.

– Никто не будет учить тебя русскому, кроме меня. Поняла?

– Поняла, котик.

Я закрываю глаза и мотаю головой.

– Ты не можешь называть русского пахана котенком, Нина. Мне здесь нужно соблюдать имидж.

Она прищурившись смотрит на меня, придает лицу серьезный вид и дотрагивается пальцем до моегоноса.

– Мой смертоносный котик. Лучше?

– Нет.

– Ты скучный. – Она обвивает руками мою шею. – Давай поедем куда-нибудь на ужин, а?

– Извини, малыш, сегодня мне надо разобраться кое с каким дерьмом по бизнесу. Мы уезжаем через двадцать минут, не знаю, как много времени это займет, но, возможно, я вернусь к десяти или одиннадцати.

– Будь осторожен, Роман.

Я смотрю, как она уходит, и думаю: как странно, что кто-то ждет, когда я вернусь с работы, и переживает за мое самочувствие.

Нина

Роман все еще не вернулся. Я плотнее кутаюсь в свитер и снова смотрю на часы: наверное, в сотый раз за последний час. Полчетвертого утра, а он не позвонил и не написал. Я не хотела звонить и вмешиваться в его дела, поэтому спросила у Максима, который остался в доме, около часа ночи, затем еще раз около трех. Он ничего не знал.

– Черт, Роман, – бормочу я себе под нос, мой взгляд прикован к воротам, которые видны на другой стороне газона. – Не смей позволить себя убить.

Где-то около четырех утра ворота отъезжают в сторону, и две машины паркуются перед домом. Из машин начинают выходить мужчины, и я прижимаюсь ладонями к окну, выискивая Романа. Он выходит последним, и то, как он выбирается из машины – болезненно и медленно, – говорит мне о том, что на этот раз он перетрудил свое колено.

– Упрямый, упрямый идиот, – тихо говорю я.

Расстояние, которое он обычно преодолевает за секунды, сейчас занимает у него почти пять минут.

О чем, черт возьми, он думал? Уоррен сказал ему не ходить на длинные расстояния как минимум еще несколько недель, и вот спустя меньше недели он идет и бодрствует ночь напролет.

В спальне я достаю инвалидное кресло из гардероба, где его оставил Роман, и ставлю прямо рядом с дверью. Есть у него такая глупая идея: не допустить, чтобы его люди когда-либо снова увидели его в кресле. Я скрещиваю руки на груди и жду.

Десять минут спустя дверь открывается, и он входит хромая. Он смотрит на кресло, затем на меня. Думаю, по моему лицу видно, насколько я в ярости, потому что он медленно садится и передает мне костыли.

– Я так зла на тебя, – усмехаюсь я сквозь зубы, прислоняю костыли к стене, затем поворачиваюсь и беру ладонями его лицо. – Насколько сильно болит?

Он встречается со мной взглядом, но ничего не говорит, только стискивает зубы.

– Черт, любимый. – Я наклоняюсь и целую его в лоб. – Принесу тебе обезболивающее. Две?

– Пусть будет три.

– Окей. Тебе нужна помощь, чтобы лечь в кровать?

– Если ты снимешь одежду и подождешь меня там, это будет хорошим стимулом.

– Не этой ночью, поэтому не обнадеживай себя. – Я пальцами провожу по его щеке и иду на кухню.

Когда я забираюсь в кровать к Роману тридцать минут спустя, он уже вырубился от тройной дозы обезболивающего. Я пользуюсь случаем, чтобы понаблюдать за ним. Обычно он встает раньше меня, поэтому нет и шанса застать его врасплох. Я сдвигаю несколько прядей волос, которые упали ему на лоб, и провожу пальцем линии по его бровям, носу и подбородку, восхищаясь его грубыми чертами. Боже, я была чертовски напугана сегодня. Ни единого слова от него. Я боялась, что случилось что-то плохое.

Нам придется серьезно обсудить эту тему завтра. Не думаю, что он специально так сделал. Чувствую, Роман просто не привык, что люди беспокоятся о его благополучии. Он