Горькие силлогизмы - Эмиль Мишель Чоран

мне свою слепоту.

* * *

Мы никому не прощаем откровенности, кроме детей и сумасшедших. Все прочие, кому хватает смелости им подражать, рано или поздно раскаются в этом.

* * *

Чтобы быть «счастливым», необходимо постоянно держать в голове образ несчастий, которых удалось избежать. Для памяти это один из способов искупить свою вину, ведь обычно она хранит воспоминания о плохом и саботирует счастливые мгновения, причем весьма успешно.

* * *

После бессонной ночи прохожие кажутся автоматами. Не верится, что они могут дышать, ходить… Каждый из них двигается, словно заведенная машина, – никакой непосредственности, одни механические улыбки и жестикуляция, как у призраков. Если ты сам призрак, разве увидишь живого человека в других?

* * *

Бесплодие – и такое богатство ощущений! Вечная поэзия без слов.

* * *

Чистая усталость, усталость без причины – либо дар, либо бич. Благодаря ей я снова становлюсь собой, сознаю свое «я». Стоит ей исчезнуть, я превращусь в неодушевленный предмет.

* * *

Все, что есть живого в фольклоре, идет со времен, предшествовавших христианству. То же самое можно сказать обо всем, что есть живого в каждом из нас.

* * *

Тот, кто боится прослыть смешным, никогда не совершит ничего выдающегося – ни хорошего, ни дурного. Все его таланты останутся втуне, и, будь он даже гений, он никогда не выйдет за рамки посредственности.

* * *

«В разгар самой интенсивной работы остановитесь на минутку, чтобы «заглянуть» себе в душу». Ясно, что этот совет не нужен тому, кто и так день и ночь напролет «глядит» себе в душу. Таким людям вовсе не нужно прерывать свои труды по той простой причине, что они никогда ничего не делают.

Долговечным бывает только то, что начато в одиночестве, лицом к лицу с Богом, неважно, веруешь в него или нет.

* * *

Страсть к музыке само по себе уже есть признание. О незнакомце, поглощенном этой страстью, мы знаем больше, чем о человеке, к ней бесчувственном, даже если сталкиваемся с ним каждый день.

* * *

Не бывает медитации без склонности без конца возвращаться к одному и тому же.

* * *

Пока человек слепо следовал за Богом, он двигался вперед очень медленно, так медленно, что сам не замечал, что движется. С той поры как он перестал быть чьей-либо тенью, он спешит и отчаивается, готовый отдать все на свете, лишь бы вернуться к прежнему ритму.

* * *

Рождаясь, мы теряем ровно столько же, сколько теряем, умирая. Мы теряем все.

Пресыщенность… Только что, произнеся это слово, я уже забыл, по какому поводу его вспомнил, настолько оно согласуется со всем, что я чувствую и о чем думаю, что люблю и что ненавижу – с самой пресыщенностью.

* * *

Я никого не убивал, я сделал кое-что получше – убил Возможное. В точности, как Макбет, больше всего на свете я нуждаюсь в молитве, и в точности, как он, не могу сказать: «Аминь».

* * *

Раздавать зуботычины в пустоту, нападать на всех подряд, никого не задевая, и метать отравленные стрелы, яд которых ранит только тебя самого!

* * *

Икс, с которым я всегда обращался так, что хуже не бывает, не держит на меня зла, потому что не держит зла ни на кого. Он прощает все оскорбления и не помнит ни одного из них. Как же я ему завидую! Чтобы сравняться с ним, мне пришлось бы пережить несколько существований и исчерпать все возможности перерождения.

* * *

В те времена, когда я на долгие месяцы отправлялся на велосипеде колесить по Франции, самым большим удовольствием для меня было остановиться на деревенском кладбище, улечься между двух могил и валяться так часами, покуривая. Я вспоминаю об этих днях как о самой активной части своей жизни.

* * *

Как можно научиться властвовать собой и держать себя в руках, если родился в стране, где люди воют на похоронах?

* * *

Иногда по утрам, едва я выйду на улицу, мне слышатся голоса, окликающие меня по имени. Полноте, я ли это? И мое ли это имя? Конечно, мое. Оно заполняет собой пространство, оно срывается с губ прохожих. Его произносят все – даже женщина, занимающая соседнюю со мной кабинку на почте.

Бессонные ночи пожирают в нас остатки здравого смысла и скромности. Они вообще свели бы нас с ума, если бы не спасительный страх показаться смешными.

* * *

Перед его маслено-металлическим взглядом, перед его тучностью, его ничем не прикрытой хитростью, его поразительно откровенным лицемерием, его очевидным и постоянным враньем, перед всей этой смесью наглости и безумия я испытываю любопытство, отвращение и ужас. Обман и подлость выставлены в нем напоказ. Каждое его слово, каждый его жест дышат неискренностью. Нет, это неточное слово, ведь быть неискренним означает скрывать правду, то есть знать ее, а в нем, сколько ни ищи, не отыщешь ни следа, ни намека на одну только мысль о правде – как, впрочем, и на мысль о лжи. В нем нет ничего, кроме гнусного притворства и невменяемой корысти.

* * *

Было около полуночи, когда на улице ко мне с рыданиями бросилась незнакомая женщина. «Они прибили моего мужа! Сволочи-французы! Какое счастье, что я бретонка! Они похитили моих детей! А меня полгода пичкали наркотиками…»

Я не сразу понял, что она сумасшедшая, настолько подлинным казалось ее горе (в каком-то смысле оно таким и было), и слушал ее чуть ли не полчаса – разговор со мной явно приносил ей облегчение. Потом я ушел, думая про себя, сколь ничтожной показалась бы разница между ею и мной, если бы и я начал приставать к прохожим с похожими обвинениями.

* * *

Профессор, приехавший из одной из стран Восточной Европы, рассказал мне, как удивилась его мать, узнав, что он страдает бессонницей. Она, если ей не спалось, представляла себе огромное пшеничное поле, колышущееся под ветром, и тотчас же засыпала.

* * *

Образ города не в силах произвести такое воздействие. Необъяснимым чудом следует считать уже то, что горожанину вообще удается сомкнуть глаза.

* * *

В это бистро ходят старики из приюта, расположенного на краю деревни. Они сидят со стаканом в руке и молча смотрят друг на друга. Время от времени один из них начинает что-то рассказывать, судя по всему, что-то такое, что должно звучать забавно. Его никто не