Горькие силлогизмы - Эмиль Мишель Чоран

в ней нет никакой тайны.

* * *

Не следует, сказал не помню кто, лишать себя «удовольствия набожности».

Кто еще смог столь тонко оправдать существование религии?

* * *

Как же хочется пересмотреть все свои увлечения, сменить идолов и пойти молиться в другое место…

* * *

Пойти в поле, лечь на землю, вдохнуть ее аромат и сказать себе: да, вот где конец наших огорчений, вот она, надежда. Зачем искать что-то еще, если хочешь раствориться в покое?

* * *

Когда мне случается чем-то заниматься, я, само собой разумеется, ни секунды не раздумываю над «смыслом» чего бы то ни было, не говоря уже о том, чтобы думать над тем, чем я занят. Это доказывает: суть заключается в действии, а не в уклонении от действия – пагубе сознания.

* * *

Можно ли представить себе, какое лицо обретет живопись, поэзия или музыка через сто лет? Думаю, никто на это не способен. Как после падения Афин или Рима, наступит продолжительная пауза, вызванная истощением выразительных средств, да и истощением самого сознания. Чтобы возобновить связь с прошлым, человечеству придется изобрести еще одну наивность, без которой возврат к искусству будет невозможен.

* * *

В одной из часовен уродливой церкви Богоматерь с Сыном стоят возвышаясь над земным шаром. Агрессивная секта, завоевавшая и разрушившая империю, чтобы унаследовать все ее пороки, включая гигантоманию.

* * *

В «Зохаре»[19] говорится: «Как только появился человек, сразу же появились и цветы».

Я бы сказал скорее, что они существовали и до этого, а с появлением человека впали в оцепенение, из которого до сих пор не вышли.

* * *

Нельзя прочесть ни строчки из Клейста[20], не помня, что он покончил самоубийством. Можно подумать, что самоубийство предшествовало всему его творчеству.

* * *

На Востоке самые странные и самые любопытные из западных мыслителей никогда не будут восприниматься серьезно из-за своих противоречий. Мы же именно поэтому относимся к ним с таким интересом. Мы любим не мысль, а перипетии, биографию мысли, со всеми ее несуразностями и аберрациями. В сущности, нам нравятся умы, которые, понятия не имея, как найти общий язык с другими, а тем более с самими собой, пускаются на жульничество, повинуясь капризу или судьбе. Какая их отличительная черта? Легкий налет притворства в самых трагических ситуациях, желание увидеть хоть крохотный элемент игры в самом непоправимом…

* * *

Тереза Авильская в своих «Основаниях» так подробно останавливается на меланхолии только потому, что считает ее неизлечимой. Врачи против нее бессильны, говорит она, а настоятельнице монастыря следует пользовать пораженных этой болезнью одним-единственным способом: внушением страха перед высшей властью, угрозами и запугиванием. Метод, предложенный святой, до сих пор остается наилучшим. Когда видишь перед собой человека «в депрессии», понимаешь, что достучаться до него можно, только если начнешь пинать его ногами, осыпать пощечинами и вообще хорошенько встряхнешь. Впрочем, то же самое делает и сам «больной депрессией», когда принимает решение покончить со всем разом – он не разменивается на мелочи.

* * *

По отношению к любому жизненному поступку ум играет роль скучного гостя, явившегося, чтобы испортить праздник.

* * *

Легко вообразить себе, что стихиям просто надоело без конца талдычить одну и ту же тему, перетряхивать все те же наскучившие комбинации, зная, что от них не дождешься ни одного сюрприза, и захотелось хоть чуть-чуть развлечься. Так что жизнь – это не более чем отступление от темы, просто анекдот.

* * *

Все, что происходит, кажется мне вредоносным, в лучшем случае – бесполезным. В крайнем случае я могу суетиться, но действовать не могу. Хорошо, слишком хорошо понятно мне высказывание Вордсворта[21] о Колридже: «Вечная активность без действия».

* * *

Каждый раз, когда хоть что-то кажется мне возможным, я не могу отделаться от впечатления, что меня околдовали.

* * *

Единственная по-настоящему искренняя исповедь бывает только косвенной – когда мы говорим о других.

* * *

Мы принимаем ту или иную веру не потому, что она истинна (они все истинны), а потому, что нас толкает к ней какая-то темная сила. Но если эта сила нас покинет, нас ждет прострация и крах, встреча один на один с остатками самих себя.

* * *

«Свойство всякой совершенной формы в том, что дух исходит из нее прямо и непосредственно, тогда как порочная форма удерживает его в плену подобно плохому зеркалу, не способному отражать ничего, кроме самого себя».

Воздавая хвалу (в которой так мало немецкого) прозрачности, Клейст не имел в виду только философию, во всяком случае, метил он не в нее. Тем не менее, ему удалось сформулировать лучшую критику философского жаргона, того псевдоязыка, который, стремясь к отражению мыслей, на самом деле только сам жиреет за их счет, извращает и затемняет их, выпячивая собственную значимость. В результате этой прискорбной узурпации слово выбилось в звезды в такой области, где его вообще не должно быть заметно.

* * *

«Повелитель мой сатана, отдаюсь тебе навсегда!» Не перестаю сожалеть, что я не запомнил имени монахини, начертавшей эти слова гвоздем, смоченным в собственной крови, ибо оно достойно того, чтобы быть включенным за свою краткость в антологию молитв.

* * *

Сознание – не просто заноза. Это кинжал, воткнутый в живую плоть.

* * *

Свирепость присутствует во всех состояниях, кроме радости. Слово Schadenfreude, обозначающее злорадство, есть нонсенс. Причинять зло доставляет удовольствие, но никак не радость. Радость – единственная истинная победа над миром – чиста по самой своей сути, следовательно, несводима к удовольствию, которое внушает подозрения и само по себе, и во всех своих проявлениях.

* * *

Существование, беспрестанно преображаемое неудачами.

* * *

Мудрец – это тот, кто соглашается со всем, ибо не отождествляет себя ни с чем. Это оппортунист, не имеющий желаний.

* * *

Мне известно единственное полностью удовлетворяющее меня видение поэзии. Оно принадлежит Эмили Дикинсон[22], сказавшей, что при чтении настоящих стихов ее охватывает такой холод, что кажется, нет на свете огня, который мог бы ее отогреть.

* * *

Природа совершила великую ошибку, не сумев ограничиться одним-единственным царством. Рядом с растениями все остальное кажется неуместным, ненужным. С появлением первого насекомого солнце должно было перестать появляться на небе, а уж когда возник шимпанзе, ему следовало вообще перебраться в другую галактику.

* * *

По мере того как мы стареем, мы