Желтая жена - Садека Джонсон

существования.

– Ты постоянно смотришь на фортепьяно, – заметил однажды хозяин. – Умеешь играть?

Я сцепила лежащие на коленях руки.

– Да, сэр.

– Иди поиграй, – он мотнул головой в сторону инструмента. – Мне будет приятно.

Меня охватило ужасное волнение, пока я шла к фортепьяно, даже в кончиках пальцев появилось легкое покалывание. Усевшись на пуфик, я прогнула спину, чтобы выступающий живот не мешал. Ребенок начал брыкаться, но я надеялась, что музыка успокоит его.

Первая мелодия, которая пришла на ум, была та же, что я играла мастеру Джейкобу незадолго до его отъезда, – «Прекрасный мечтатель». Поначалу я чувствовала себя несколько скованно, но уже к третьему такту перестала думать о руках: пальцы сами летали по клавишам, а я просто позволила музыке течь сквозь меня, растворилась в звуках, и они уносили прочь отсюда: гостиная, тюрьма, Ричмонд остались далеко позади. Я парила над этим унылым местом, танцевала, кружилась, звала Эссекса, вспоминала маму, плантацию Белл. Казалось, все преграды рухнули и я обрела свободу.

Когда я закончила играть, Тюремщик поднялся с кресла, подошел и предложил мне руку. Я оперлась на нее и встала. Тут-то он и застал меня врасплох – наклонился и быстро поцеловал в шею. Я замерла.

– Я сделал верный выбор, – торжественно объявил Лапье. Он взял розу из вазы на столике и протянул мне.

Я смотрела в сторону, принимая цветок.

– Можно мне вернуться к себе?

– О, прости! – воскликнул хозяин. – Я не хотел напугать тебя. Ты действительно особенная, Фиби Долорес Браун.

Я по-прежнему стояла неподвижно: он преграждал мне дорогу.

– Позволите уйти, сэр? Я неважно себя чувствую.

Он наклонился и поцеловал меня в щеку. На этот раз поцелуй был более жарким и долгим. Меня передернуло от отвращения. До сих пор ни один мужчина, кроме Эссекса, не прикасался ко мне. Я стиснула стебель розы.

– Пожалуйста, сэр, – пролепетала я, чувствуя, как вдоль позвоночника бегут струйки пота.

– Да, можешь идти.

Я поспешила в спальню, плотно затворила за собой дверь и без сил привалилась к ней спиной. Раскрыв кулак, в котором была зажата роза, я увидела сочащуюся кровью рану – шип глубоко вонзился в ладонь. Плеснув воды в умывальный таз, я намочила полотенце и принялась с ожесточением тереть шею и щеку в том месте, где их касались губы Тюремщика. Я терла и терла до тех пор, пока на коже не выступили красные пятна.

Глава 14

Рождество 1850 года

Для нас, живущих на плантации Белл, Рождество всегда было временем, которого с нетерпением ждали. Правила смягчались: мастер Джейкоб позволял тем, кто работал в поле, отдыхать целую неделю – от Рождества до Нового года. Тетушка Хоуп поручала Парротту зарезать самую жирную свинью, а иногда, если лето выдавалось удачным, нескольких кур и ягненка, причем мясо распределяли поровну между слугами в большом доме и полевыми работниками. В выходные большинство обитателей плантации занимались починкой своих жилищ, рыбной ловлей или охотой. Если у кого-то неподалеку имелись родственники, мастер Джейкоб выписывал пропуск и позволял навестить членов семьи.

Каждый вечер на плантации устраивали настоящие пиршества. И даже домашней прислуге разрешалось поучаствовать в них, после того как дела по дому были закончены. На поляне пылали костры, столы ломились от угощения; мужчины пили виски, женщины – сливовое вино, а дети – яблочный сидр. Музыканты играли на скрипках и банджо. Люди пускались в пляс: кружась в танце, покачивая бедрами и отбивая ритм босыми пятками, мы старались прогнать невзгоды и сполна насладиться жизнью.

В сочельник наступало время ежегодной раздачи одежды. Мужчины получали рубашку и брюки, женщины – платье из холстины, дети – новые носки. В прошлом году миссис Дельфина удивила нас, приказав выдать всем женщинам и девушкам ленты для волос. Мастер Джейкоб любил собирать детвору и одаривать игрушками – мячиками, куклами, деревянными поделками. Но большинство малышей с нетерпением ждали, когда дело дойдет до раздачи конфет.

А дальше наступал мой день рождения. Большинство рабов не знают даты своего появления на свет, но мама позаботилась о том, чтобы мне она была известна: 25 декабря 1832 года. Также я знала, что 1850 год должен стать самым счастливым в моей жизни – мне исполнится восемнадцать, и я получу документы об освобождении.

Но вместо этого утро знаменательного дня я встречала пленницей в доме Тюремщика, да к тому же еще и беременной. Волна жгучей ярости захлестнула меня. Схватив с прикроватного столика кувшин с водой, я с размаху запустила им в стену. Вслед за кувшином полетел стул. Затем, вскочив с постели, я принялась сдирать простыни и швырять их на пол. Вскоре на ковре образовалась груда скомканного белья. Я желала получить мои бумаги! Где они? Почему мастер Джейкоб до сих пор не явился за мной? Я ведь столько лет жила надеждой на его обещание!

В дверь постучали.

– Уходите! – крикнула я.

– Элси приготовила рождественский завтрак, – раздался голос Джули.

– Я не голодна.

Но Джули продолжала в нерешительности топтаться под дверью. Я попыталась убедить девочку вернуться на кухню и наслаждаться рождественской трапезой без меня: никто в тюрьме не знал, что сегодня мой восемнадцатый день рождения, и я хотела сохранить это в тайне. После нескольких часов, проведенных за бессмысленным разглядыванием обоев, я все же решилась покинуть свое убежище. На столе в гостиной стояла забытая тарелка с подсохшим бисквитом, я торопливо проглотила его и вернулась к себе. Я не знала, дома ли Тюремщик, и предпочла спрятаться. Вскоре появилась Джули, которая объявила, что Элси ужасно рассердилась из-за моего отказа выйти к завтраку.

– Говорит, ты спесивая.

Джули уселась на ковер, подобрав под себя ноги. Длинные густые волосы девочки были заплетены в косу и украшены розовой ленточкой, которую я подарила ей на Рождество.

Я молчала, машинально комкая лежавший на коленях плед. С тех пор, как меня переселили в большой дом, наши отношения с Элси стали более чем прохладными. Общение ограничивалось лишь самыми необходимыми замечаниями, бо́льшую часть которых кухарка предпочитала передавать через Джули. Что касается меня, я не испытывала особого разочарования из-за возникшего отчуждения. Я по-прежнему проводила дни на складе, занимаясь починкой одежды, которая с наступлением зимы стала более объемной и тяжелой. По моей просьбе Томми сделал небольшую перестановку, расчистил полки и вынес старый хлам, так что теперь крохотный закуток превратился в настоящую швейную мастерскую, где я чувствовала себя уютно.

Здесь-то в канун Нового года и застала меня Джули. Девочка влетела в дверь как полоумная, словно за ней гналась свора голодных псов.

– Эй,