Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1961.
Ролики
(Перевод Э. Брагинской)
Нет, конечно, я не забыл Пабло, моего земляка — с ним же связаны воспоминания детства. Но, сказать по совести, этот Пабло был схоронен, упрятан под тем, что можно назвать живой, близкой памятью. Я, как видите, уже в солидном возрасте, и у меня, право, не было особых причин вспоминать о Пабло. К тому же я давным-давно уехал из родного городка, а Пабло застрял там надолго.
Но, так или иначе, меня обрадовал его голос, который раздался несколько дней назад в телефонной трубке:
— Ты не представляешь, как я мечтаю с тобой поговорить! Клянусь, я твой самый верный почитатель.
— Спасибо, Пабло.
— У меня есть все твои рассказы, и я, знаешь, посвятил тебе стихи.
— О-о, значит, ты поэт?
— Ну, не то чтобы поэт, просто сочиняю стишки.
— Молодец.
— Да что толковать обо мне, кто достоин разговора, так это ты. Я читаю все твои книги, и, слава богу, у меня есть что вспомнить о тебе и о твоих родных.
— Я очень тронут, Пабло.
Во мне, я уже сказал, тоже жили какие-то смутные воспоминания, картины… Парк в городке, катанье на роликах по вечерам и тот странный взгляд Пабло. Вот, собственно, и все. А мой земляк был готов поделиться со мной чем-то памятным, и мне, который все еще пытается понять себя, захотелось увидеть его и поговорить по душам.
Словом, в субботу я попал во владения Пабло, на плоскую крышу-террасу двенадцатиэтажного дома, который высился над шумной многоголосой улицей. Пабло вышел ко мне не сразу, и я устроился в удобном плетеном кресле. По ясному вечернему небу плыли два облака, а вдали большим мутным пятном летела стая голубей. Я снова попытался вникнуть в то, что застряло у меня в голове после телефонного разговора. Тот злобный взгляд в парке, когда я катался на роликах… это был Пабло или кто-то еще? Не знаю, хоть убей, не знаю. Наконец появился Пабло. Он, еще бы не он! Я только глянул — и сразу проступило лицо знакомого мальчишки, точно всплыло на дне колодца из воды ушедшего времени. Особенно четко — когда он перестал улыбаться. И глаза… те самые глаза.
— Подумать, ты совсем лысый, — говорит он.
Начало, по правде сказать, малоприятное, но я радостно протягиваю ему руку.
— Слов нет, как я тобой восхищаюсь, — продолжает он.
— Ну, брось, какие на то причины?
— А кто написал «Облака», «Апельсин», «Двадцать дней»?
— Тебе понравилось?
— Спрашиваешь!
Пабло садится напротив и рассматривает меня с тем острым любопытством, с каким разглядывают зверей в зоопарке. Улыбка у него определенно приветливая, но глаза отливают холодным блеском, точно два металлических колесика, чуть потертые от времени.
— Ты был сыном нашего алькальда… Помнишь те годы?
— Еще бы нет!
— И внуком дона Серафина… Что ж, тебе повезло вдвойне, как никому из наших ребят. Ну, слов нет, как я тобой восхищаюсь!
— Спасибо, Пабло.
— Мне прямо врезалось в память то время. Я постарше тебя лет на пять, правда?
— Пожалуй.
— Клянусь, я не пропустил ни одной твоей вещи, даже последний номер журнала видел.
— Ну, будет… Сказать честно, по-моему, я многое упрощаю.
— Смотря на чей взгляд. Да и зачем самому себя судить, умалять свои достоинства. Это все зря, — говорит Пабло, скосив глаза на кончик тлеющей сигары, и добавляет: — Пусть о тебе судят другие.
Пабло вскидывает голову и улыбается:
— Помнишь гостиницу? Она еще на месте.
— Неужели?
— И такая же, какой была при тебе больше сорока лет назад.
— Там я и родился. Мать говорила, что в тот самый день у нас в городке появился свет.
— Не столько свет, сколько деньги. Но примета хорошая, а?
— Данет…Япростоктому, чтовтотденьпустилиэлектростанцию, иесликтоспрашивал, когдая родился, мать непременно вспоминала это.
— Мать у тебя болела, бедняжка.
— Да… галлюцинации.
Пабло откидывается назад и впивается в меня долгим взглядом, а я делаю вид, будто слежу за голубями в небе — пусть он присмотрится, какой у меня крутой лоб.
— Да… ты, конечно, внук дона Серафина, а не сын своего отца.
— То есть как?
— Сейчас объясню. Твой дед был такой же высокий, и лысина в точности как у тебя.
— Да, пожалуй.
— Твой дед открыл гостиницу и первый в нашем городке занялся транспортом.
— Каким транспортом?
— Сейчас поймешь. Он нанял экипажи с лошадьми. На задах гостиницы поставил конюшню и заправлял всем этим. Брал с каждого одно песо за прогулку в экипаже. Она начиналась от реки и кончалась у самого кладбища, как и бывает в жизни. Всем заправлял только твой дед. Вы тогда занимали комнаты наверху.
— Правильно, справа по коридору.
— Дон Серафин. О-о! Без его воли ни одного медяка не тратили. Он, кто же еще, подарил тебе ролики?
Нет, память меня не подвела, теперь я совершенно уверен, — вот они, эти неподвижные глаза Пабло, похожие на два металлических колесика, которые вдруг перестали вертеться.
— В нашем городке мало у кого были ролики. Ты, наверно, первый их заимел.
— Раз так, значит, и впрямь мой дед питал особую любовь ко всякому транспорту.
— Скажи лучше, особую любовь к внуку.
— Ну, это бесспорно.
— На то он и дед. Одно плохо: дедом он был только тебе, а нас, ребят из бедного квартала Лос-Чивос, просто не замечал.
Пабло больше не смотрит на меня, лишь грустно улыбается, покачивая головой.
— Ну слов нет, как я тобой восхищаюсь, — вскрикивает Пабло. — «Апельсин» — вот рассказ! Иногда я думаю: далеко шагнул внук дона Серафина, но — не сын алькальда Салирио.
Он повторяет это уже второй или третий раз, и меня почему-то неприятно задевают его слова. Чем его не устраивает мой отец? Самые лучшие воспоминания моей жизни связаны с отцом. Он никому не делал зла ни на той земле, где родился, ни сейчас, когда ему под девяносто. Сидит себе на террасе и греет старые кости под вечерним солнышком.
— Н-да, определенно — ты не сын Салирио, а внук дона Серафина.
— Что ты имеешь в виду, Пабло?
Но он сразу переводит разговор на другое и сверлит меня холодными глазами-колесиками, которые мчатся по тротуару.
— Позволь сначала сказать тебе одну вещь. В твоем рассказе «Облака» есть ошибка, пустяковая, правда, но ошибка.
— Что-что? — спрашиваю я, невольно приподнимаясь.
— Осечка вышла: у твоего героя вместо топора — мачете.
— Да нет, топор.
— Мачете.
— Ты путаешь, Пабло, у меня хорошая память на все, что я пишу.
В моем голосе такой напор, что он явно тушуется. Но для пущей убедительности я добавляю:
— Клянусь жизнью.
— Может, я спутал, — торопливо соглашается он и, глядя вбок, говорит: — Однако рассказ от этого вовсе не пострадал.
Пабло оборачивается ко мне, и по его глазам я понимаю, что сейчас он снова преподнесет мне моего деда.
— Да, ты куда больше внук дона Серафина, чем сын алькальда Салирио.
— Объясни толком!
— Твой дед имел все на свете, хоть потом и разорился. А твой отец сам встал на ноги, сам добился своего. И когда добился, его сделали алькальдом.
— Ну, верно.
— Ты же всегда был внуком дона Серафина.
— В каком смысле всегда?
— Был и будешь.
— Да объясни наконец!
— Ты с детства жил в мире игрушек, которыми тебя задаривал дед. И по сей день в нем живешь.
— Ага, в этой куче игрушек были и ролики, Пабло. Ты сам про них вспомнил, — говорю я, уже не сдерживая злости.
Вот тут он сразу преображается:
— Были, были. Я глаз не мог оторвать от этих роликов — иду домой, а они передо мною. Но меня мучили не сами ролики, а то, что они на твоих ногах, что у тебя такой красивый шарф и белая матросская блуза. Во всем городке ты один и носил ее.
Теперь мы молчим. Знаем, что между нами непреодолимая преграда, и смотрим друг на друга как бы с разных берегов реки.
— Это все, Пабло? — спрашиваю я уже мирно.
— Нет, кое-что еще. Помнишь, ты совсем забросил ролики — они уже никуда не годились. Так вот, как-то раз я осмелился взять ролик, заметь, только один ролик, но вдруг вышел твой дед. Знаешь, детей легко обидеть словом. Вернее, их легко обидеть таким людям, как твой дед. Он любил только своего внука, другие дети — не в счет. «Сейчас же положите на место! — рявкнул он. — Это не ваше, слышите?» Хуже всего то, что он говорил мне «вы», хотя я едва доставал ему до колена.
Пабло умолк. А я сидел и думал: какой все-таки малостью были эти прожитые годы, которые увели нас от порога родного городка.
— И вот, — внезапно продолжает Пабло, — я сочинил стихи, похожие на ролики, а ты пишешь рассказы, и они под стать тем экипажам, которыми забавлялся твой дед. Так и бывает.
Тут я понял, наконец понял, почему я внук своего деда, а не сын своего отца, понял, откуда металлический блеск в глазах Пабло — они как колесики на тех старых роликах, которые по-прежнему мчатся сквозь время и пространство.
- Рассказы о Маплах - Джон Апдайк - Проза
- Уильям Фолкнер - краткая справка - Уильям Фолкнер - Проза
- Из Записных книжек писателя - Сомерсет Моэм - Проза
- Джейн Остен и Гордость и предубеждение - Сомерсет Моэм - Проза
- Искусство слова - Сомерсет Моэм - Проза
- Падение Эдварда Барнарда - Сомерсет Моэм - Проза
- Ровно дюжина - Сомерсет Моэм - Проза
- Заводь - Сомерсет Моэм - Проза
- Вкусивший нирваны - Сомерсет Моэм - Проза
- Человек, у которого была совесть - Сомерсет Моэм - Проза