Онелио Хорхе Кардосо - Избранные рассказы - Онелио Кардосо

— Небось голодный?

— Ага.

— Что ж, каждому своя забота.

Похоже, ему и дела нет до голодного парнишки, но через минуту-другую он сказал:

— Вот принесешь наживку, оставлю тебе жарева, — и, схватив рыбу за хвост, бросил ее в кипящее масло.

Роблесу только двенадцать минуло. Он ни полслова, повернулся и пошел прочь. Весь Кохимар исходил и на самом берегу взял да и украл горсть сардин — первый раз в жизни. Их и отнес старику. Тот понюхал и молча стал бросать одну за одной в ящик с солью. Потом буркнул:

— Бери, ешь.

Рука мальчишки потянулась было к жареной рыбе, но замерла от резкого окрика:

— Это не про тебя.

Роблес внимательно посмотрел на старика и уж по второму разу не оплошал — ваял какую надо.

Ох уж эти воспоминания, иной раз они как птицы, что высматривают рыбу. Прилетят невесть откуда и кружат черными рогалинами над морем, над лодкой, над душой.

При мысли о птицах Роблес взглянул на небо. Появись они — значит, удача, значит, здесь дорады, парочкой. Но в небе только солнце, уже высокое, оно палит прямо в глаза. Со спины потянуло ласковым ветерком — хорошо! И вот тут-то бахнуло по воде, да так, что Роблес обомлел. Может, и впрямь дорада? Иной раз что задумаешь, то и сбывается. Он не спеша, осторожно привстал и видит: метрах в семи от кормы из взрытой глади расходятся волны. Ну и коловерть! Того гляди заклокочет у самого борта. Роблес подался вперед и, вглядываясь в бурлящую воду, стал подтягивать лесу. Но не тут-то было. Он ахнул — мать честная! — и замер, не веря своим глазам. В том месте, где вспухли волны, мелькнула черная спина огромной рыбины, роблес сразу догадался — кастеро!

Черная рыба, да у самого берега, под палящим солнцем — такое и вообразить нельзя. Ведь эти остроносые кастеро ходят с места на место на большой глубине залива, где рыбаки ставят яруса с фонарями на буйках.

Самое что ни на есть чудо! Но что было дальше, словами не опишешь. Только Роблес опомнился, как вдруг увидел: черная рыба застряла гвоздем в доске, должно быть, пробила ее носом-клинком, и ни туда, ни сюда.

— Теперь тебе крышка!

Широко шагнув, Роблес упал на скамью, рывком дернул веревку якоря, и, пока она раскручивалась, исчезая в воде, он старался вывернуть лодку так, чтобы ветер подогнал ее ближе к рыбе.

Долго воевать этот кастеро не будет, во-первых — доска, а во-вторых, силы небось на исходе, отвоевался. Но кастеро есть кастеро, и уж если поднял колотушку, смотри не промахнись — бей между глаз, не то дело затянется, употеешь.

Да только у Роблеса что под рукой? Багор, мачете и колотушка. Сейчас бы гарпун, так нет, угораздило утопить ночью в открытом море. Однако досадовать не время, главное теперь — всадить в рыбину багор, а уж там рука поймет, сколько в ней весит жизнь и сколько смерть.

Когда до кастеро осталось не больше полуметра, Роблес ткнул что есть силы. Рыба в ответ саданула хвостом по воде, подняла столб брызг, которые залепили Роблесу глаза. Ему почудилось, будто кто-то в глубине хочет вырвать у него багор. Но он удержался: одной ногой уперся о дно, другой изо всей мочи — о край борта. Все это длилось не так долго — рыбина вдруг ослабела. Когда Роблес протер глаза, он увидел, что багор впился в бок кастеро и оттуда, растворяясь в воде, стекает струйка крови. Хорошего мало: кровь приманит акул. Значит, мешкать нельзя, значит, действуй. Ловко перехватив багор левой рукой, он сжал в правой колотушку. Прямо между глаз ударил, не ниже, не выше, да три раза, хотя с первого понял — не ошибся. Черная округлая спина кастеро стала быстро синеть — дело сделано. Вот так же черное переходит в синеву, когда над морем встает солнце.

Но Роблес едва подумал об этом. Он даже не разглядел толком свою добычу, перед глазами, заслоняя все, снова всплыло лицо старика. Роблесу показалось, что он улыбается, однако Кот никогда не улыбался, ему ли не помнить. Вот смеяться — да, этаким натужным смешком, задушливо, точно внутри что нарушилось. Припоминая тот смешок, Роблес прямо как услышал голос старика:

— Хе-хе-хе. Нашел чему радоваться, дурень, — пойманную рыбу любой поймает.

Роблес даже в лице переменился. А что? Его правда — половину дела решила ночь да эта доска. Он помедлил, задумался, но потом схватил нож и поддел им жабры рыбины. Не очень сноровисто вышло: руки торопливо искали в кровавой жиже металлический крючок. Кое-как ему удалось вытащить лесу с грузилом и крюками, и он принялся их разглядывать.

— Да это же снасть Дамасо!

Среди всех снастей, сделанных умелыми руками, Роблес распознал бы снасть Дамасо, как, впрочем, и его смех. Дамасо отличишь сразу, хоть смейся тысяча человек. Поди пойми, чем притягивает его веселый, открытый смех. Любой, кто будет рядом с Дамасо, с ходу начнет смеяться, не зная, какого черта смеется Дамасо.

Мысли, наталкиваясь одна на другую, проносились в голове Роблеса, но главное, самое главное было то, что он сразу понял, — если снасть Дамасо, значит, и кастеро его.

— Ну, что делать? — спросил он себя, и тут же появилось лицо старого Креспо, его ястребиный нос и злорадно горящие глаза.

— Да бери его, бестолочь, а уж я скажу, что снял с яруса.

Роблес облегченно вздохнул. Всего второй раз в жизни пользуется чужим добром, что за грех? Да и первый-то, право, не в счет. Какой спрос с голодного мальчишки? Теперь, что говорить, совсем другое дело, теперь не с голодухи, просто умеет шевелить мозгами, чем он хуже Кота, этого скорохвата?

Когда Роблес входил в бухту, ветер уже бил в спину и вода белой пеной окатывала высокие скалы. Вряд ли Дамасо в Кохимаре. Сегодня воскресенье, и он небось снова пошел с этими добровольцами на, как его… на воскресник. Ну, и к лучшему, стало быть, можно разделать рыбу прямо на молу. А кто полезет с расспросами, он скажет, как обдумал, спокойненько: «Посчастливилось, с яруса еще затемно взял».

Роблес уже привязывал лодку, как вдруг, услыхав громкий смех, выпрямился и бросил взгляд на контору кооператива.

— Ба, Дамасо! — проговорил он и яростно затянул узел каната.

Деваться некуда: Дамасо легко бежал к причалу — сильные босые ноги так и мелькали перед глазами Роблеса.

— Молодчага! Тут не меньше восьми арроб.[21]

— Шесть, — сказал Роблес, глядя в сторону, и торопливо спросил: — А почему ты не пошел на воскресник со всеми?

— Да вот не смог, — ответил Дамасо и, легко переступив с мола в лодку, уселся на борт, свесив ноги над отливающим синевой кастеро.

— Ну-ка, не мешай, — сказал Роблес, но Дамасо, залюбовавшись рыбиной, ничего не ответил.

— Хороша, стерва. Небось досталось тебе, Роблес?

— Не без того.

— Здорова, ничего не скажешь… а знаешь, почем теперь фунт?

— Знаем, восемнадцать.

— Сиди, с сегодняшнего дня — двадцать девять, да за любую.

Роблес поднял голову. Вот это новость. Но как радоваться, когда не смеешь глядеть в ясные глаза Дамасо?

— У нас теперь нет голодных.

Похоже, Роблес пропустил мимо ушей слова Дамасо. А руки не слушались, будто ему впервой разделывать кастеро. Хотел было приподнять за плавник, но Дамасо его опередил.

— Пусти, — сказал Роблес.

— Давай режь, — улыбнулся тот, оттягивая большой плавник, чтобы Роблесу было сподручнее.

Какое-то время оба они были заняты разделкой, хотя Дамасо неотступно думал о своем.

— Раньше нас за людей не считали. Вот и заводились Коты.

Роблес метнул на него острый сторожкий взгляд, однако Дамасо ничего не заметил, любуясь огромным хвостом кастеро.

— Помнишь, каким хватким Котом был твой Креспо?

Роблес смешался и оставил нож в рыбьем брюхе.

— Поимей в виду, что старик обучил меня всему — всему, что я умею.

Дамасо скользнул по нему взглядом, будто невзначай, и спросил, взвешивая каждое слово:

— Неужто всему? Ты, слава богу, не все перенял. Ходишь рыбачить — не красть.

Роблес резко выпрямился, а Дамасо знай себе говорит, будто не обратил внимания:

— Хвалить тут не за что, и все же попробуй пойми: приемыш Кота, а ни разу мыши не схватил. И опять же не возьму я в толк, почему такой человек, как ты, сегодня в стороне от всех нас.

— Я кругом обязан старому Креспо, — выкрикнул Роблес. — Ясно? И куском хлеба, и всем на свете.

— Да старик от тебя с лихвой получил.

— Чего?

— Неужели нет? Ну, раскинь мозгами: ты на него двадцать лет вкалывал за то, что он тебя разок в жизни накормил.

— Много ты понимаешь! Я, спасибо старику, один справляюсь.

— Человек не бывает один. Теперь мы все это знаем. Думаешь, ты и в море один? Сам по себе? Нет, брат, не один.

— При мне мои руки! Чего еще надо?

— Не только твои. Кто тебе сделал багор, гарпун, лесу — да все, что у тебя есть?

— Ну, при чем тут это? Нет, погоди! — раскричался Роблес, запинаясь от накипавшей злости.