Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

Девице! Понятно? — И добавил со вздохом: — Нынче в полдень фрицы Нежин взяли.

Обтекают с флангов, подлюки. Ну, держись!

Тревожная ночь, исполосованная пожарами, оглушенная канонадой!.. Жутко от

мысли, что это родную землю терзает, испепеляя, враг. А рядом по дороге движется

[120] поток наших солдат, изнуренных бесконечными боями и походами. Устало

шагают бойцы, командиры, и в отсвете далеких и близких пожарищ багровеют бинты

на их кровоточащих ранах.

Они идут, они согнулись под тяжестями навалившихся бед. Но настанет час, и

распрямятся, встанут богатырями во весь рост, и горе, неотвратимое горе постигнет

проклятых захватчиков. Мы верим в свои силы, как в самих себя, и знаем, что такое

время придет, придет обязательно, так же, как завтра на рассвете взойдет опять солнце!

Утром батарея заняла позиции в зарослях кустарников на окраине Малой Девицы.

Стволы орудий навели на дорогу, по которой ночью пришли сюда. Оттуда должен

появиться противник. Он неожиданно появился с тыла. Захлопали танковые пушки,

взвизгнули снаряды.

Пробираясь через кусты, командир дивизиона Бабенко неистово кричал: «Комбат!

Выводи батарею в село! Повзводно! Нетреба, за мной! Второму взводу и всем, кто на

ногах, — в прикрытие! Сдержать гадов!»

Ох как это непросто — под огнем танков развернуть громоздкие гаубицы-пушки в

противоположном направлении, ведь в орудийных расчетах осталось по два-три

номера! И их, наших голубушек, в невысоком редком кустарнике никак не укрыть, и

снарядов — хоть по пальцам считай.

Ушел первый огневой взвод с Бабенко. Там, за нашими спинами, скоро разгорелся

бой.

А у нас вновь, как тогда, в июньское утро под Ковелем, политрук Ерусланов залег

за ручной пулемет, отсекая вражеских автоматчиков, которые наглой оравой бежали за

своими танками. Фашисты, разумеется, хотели воспользоваться малой

разворотливостью наших орудий и атаковали огневую позицию со злым упрямством.

Однако, получив отпор, попятились и залегли.

Тем временем командир взвода Дегтяренко развертывал гаубицы. Ревели тягачи,

копошились люди у орудий. Но фашистские танки повернули вдруг влево, заходя

взводу в неприкрытый фланг. Один за другим резко ударили выстрелы, рванули у

орудий разрывы. Наши ребята уже не смогли укрыться за орудийными щитами. [121]

Они были как на ладони и погибли один за другим.

Дегтяренко, поглубже нахлобучив каску, взял в руки связку ручных гранат и,

пригибаясь, скрылся в зарослях кустарника. К переднему танку он подобрался совсем

близко и, размахнувшись, швырнул гранаты под гусеницы. Гулко прогремел взрыв. Мы

видели, как сержант тут же упал, срезанный пулеметной очередью.

Атака фашистов была все же отбита. Слышно, как удаляется гул танковых

моторов. За кустарником подбитый танк чадит густым дымным облаком. С тоской и

горечью оглядываю наши позиции. Рядом в редкой цепи — управленцы Еременко,

Никифоров, Донец, их командир Козлихин. А на огневой позиции застыли разбитые

орудия и тягачи. Возле них лежат на земле наши павшие товарищи...

— Тут, наверно, кончилась наша баталия, — тихо произнес политрук. — Пошли

теперь туда, к первому взводу.

Где-то он, первый взвод? Позади, на дороге нашего отхода, не стихает, наоборот,

разгорается бой. Потом выяснилось: к Малой Девице подошли фашисты из-под

Носовки, пытаясь взять нас в клещи.

Перебежками пересекаем луговину. У околицы нас поджидает Семен

Финьковский. Бабенко оставил его, чтоб встретить и повести нашу группу по маршруту.

Кузов полуторки иссечен осколками. Водитель рассказывает, что было с ними на пути в

село.

Едва вышли из кустарников — на взвод с левой стороны навалились фашисты.

Танки били с близкой дистанции и сразу подожгли один из тягачей. Младший лейтенант

Нетреба скомандовал: «Взвод, к бою!» Но тут подоспел лейтенант Побережный,

замещавший погибшего начальника штаба дивизиона, и передал приказание старшего

лейтенанта Бабенко: «Следовать в село. На его окраине развернуться». Оба поглядели

на горящий трактор, и Нетреба ответил: «На себе гаубицу не довезем. Уводи первое

орудие. Кстати, может, нас прикроешь? А мы останемся тут до конца!» И орудийный

расчет вступил в поединок с фашистскими танками на открытой луговине.

— Погибли хлопцы. Все до одного. Вместе со своим командиром, — с горечью

поведал Финьковский. — Бились до последнего снаряда! [122]

Осенний день короток. Незаметно подступили сумерки. Разыскивая своих,

движемся по проселку и вскоре вступаем в новое селение. Это Рудавка. На подходе к

нему боец-«маяк» предупредил: «Быстрее! Слева, в двух верстах, Прилуки. Там —

фашисты!» Ерусланов посмотрел на нас с Козлихиным: «Сумел ли Бабенко выйти на

новый маршрут?» — «Определенно! — заверил Козлихин. — Такие, как он, не

теряются!» Где-то в самом деле кочует вместе со штабом и командиром дивизиона

одно-единственное наше орудие? Какой тесной ты становишься, родная земля!

На рассвете прибыли в Яблуновку, где нас ожидал Бабенко. Он беседовал с

лейтенантом Григорьевым. Тот рассказывал, как накануне ночью их батарея вместе со

штабом полка едва не угодила в Прилуки, занятые фашистами. Пришлось выдержать

бой, и сейчас на батарее осталось два орудия. Вконец иссякли боеприпасы, горючее...

Штаб полка — впереди.

Поделились горючим, двинулись вместе. Рядом, по тесным улочкам, тянулись

редкие цепочки наших пехотинцев. Позади щелкали выстрелы, гремели разрывы.

Ценой огромных усилий там сдерживался враг. Вдруг лейтенант Побережный крикнул:

«Взгляните на соседнюю улицу!»

Мы увидели, как между хатами мелькают танки с крестами на броне. Следуя

параллельно с нами, танки не стреляют. Что же замышляют фашисты?

Едва вышли из села, как увидели заболоченную речонку, возле которой

сгрудились тягачи с орудиями. Это наши второй и третий дивизионы. Вернее то, что от

них осталось. Среди машин, что-то приказывая, быстро ходит командир полка.

Тракторы буксуют. Тяжелые орудия постепенно погружаются в трясину. Кое-кто

из бойких шоферов ухитряется проскочить болото, и среди них наш Гудимотор —

Сенька Финьковский!

И тут сзади раздались танковые выстрелы. Выйдя за сельскую околицу, танки

бьют по «пробке». Загорелся один тягач, другой... Люди укрываются за орудиями, но и

там их достают осколки снарядов.

За болотом, на взгорье, совсем близко отсюда, из-за деревьев выглядывают крыши

домов. Там — небольшой хуторок. Видим, как оттуда к нам скачет на маленькой резвой

лошадке всадник. Узнаем в нем начальника артиллерии [123] полковника Кушнира. Еще

издали он кричит: «Что, лужу никак не одолеете?!» Но, подъехав, осмотрел одно

застрявшее орудие, другое, протянул: «Однако, черт возьми!..»

Тем временем танки усилили стрельбу. Они двинулись со своих мест, бьют с

коротких остановок. Глядя то на орудия, то на танки, Кушнир замечает: «Неужто никак

нельзя отразить наглецов?»

К нему подошел заляпанный грязью старший лейтенант Бабенко. Доложил:

— Ни одного снаряда, товарищ полковник!..

— Кроме аварийных, — добавил, подходя, Павел Побережный. — Может, ими

ударить напоследок?

Кушнир на мгновение опешил, но, собравшись с духом, резко и твердо

распорядился:

— Полковник Григорьев! Кончать артсистемы! Взорвать все к чер...

Он словно поперхнулся. Отвел взгляд, снял с головы фуражку и приложил к

глазам. Затем глухо спросил:

— Пыжи-то не затерялись?

Нет, их уже отыскали вместе с аварийными, запасными, на чрезвычайный случай,

снарядами. Вокруг плюхались и, разрываясь, вздымали болотную жижу немецкие

снаряды. Это как будто никого не тревожило. Сноровисто забили в дульные срезы